Том 1. Ленька Пантелеев. Первые рассказы
Шрифт:
Когда телега приблизилась, он выступил вперед и хриплым голосом сказал:
– Стой! Кто такие?
Ленька увидел, что из-за его спины выглядывает еще несколько человек.
– Вы меня спрашиваете? – спокойно сказала Александра Сергеевна.
– Да, вас.
У солдата было рябое лицо, левый глаз его все время подмаргивал, как будто в него соринка попала.
– Мы из Петрограда… я учительница… едем на лето к знакомой в деревню Чельцово…
– Ага! Из Петрограда?!
Человек в барашковой шапке обошел телегу, ощупал мешки и чемоданы и, не повышая голоса, сказал:
– А ну, скидавай барахло.
– Послушайте. Это что значит? Вы кто такой?
Вася
«Так и есть… разбойники», – подумал Ленька, но почему-то никакой радости при этом не испытал.
Рыжебородый возница, не слезая с телеги, нервно поерзывал на своем сиденье и без всякой нужды перебирал вожжи.
– Слушай, – сказал он вдруг. – Ты что ж мою барыню забижаешь? А ну, иди сюда…
И, спрыгнув с телеги, он отвел солдата в сторону и несколько минут что-то шептал ему. Сдвинув на нос папаху, солдат стоял, слушал, почесывал затылок. Товарищи его толпились вокруг. У многих из них за плечами висели ружья.
– Ладно, можете ехать, – сказал человек в папахе, возвращаясь к телеге. Глаз его посмотрел на Леньку и несколько раз мигнул.
Возница стегнул лошаденку, лошаденка взмахнула хвостом, и телега быстрее, чем прежде, покатилась по лесной дороге.
– Кто это такой? – спросила, оглянувшись, Александра Сергеевна, когда они отъехали на порядочное расстояние.
– А никто, – ответил, помолчав, возница. – Так просто. Зеленый.
– Что значит зеленый?
– Ну, что вы? Не понимаете разве? Из Зеленой гвардии. Которые с Советской властью борются.
– Постойте… Разве здесь не Советская власть?
Возница не повернул головы, но слышно было, что он усмехнулся.
– Власть-то Советская, да ведь на каждого петуха, сами знаете, сокол есть, а на сокола коршун… Скажи спасибо, мадамочка. Если б не я, ходить бы вам всем семейством в лапоточках.
– Да. Я очень благодарна вам, – взволнованно проговорила Александра Сергеевна. – Но скажите, как вам удалось уговорить его?
– Уговорить-то как удалось? – опять усмехнулся возница. – А я против них слово такое знаю…
…Смеркалось, когда телега свернула с проселка на широкую, обсаженную огромными толстыми березами дорогу. И было уже совсем темно, когда рыжебородый возница громко сказал «тпр-ру», телега дрогнула и остановилась, и Ленька, очнувшись, увидел над головой у себя черное, усыпанное звездами небо, конек избы, длинную оглоблю колодца и услышал в темноте взволнованный голос, напомнивший ему что-то очень далекое, очень хорошее, милое, светлое и безмятежное.
– Господи! Матушка!.. Владыка небесный! Радость-то какая! Дождалась… Где же они? Александра Сергеевна, голубушка, золотце вы мое неоцененное!.. Лешенька, Лешенька!..
Очутившись в теплых, мягких и сильных объятиях, Ленька услышал знакомый и уже забытый запах – запотевшего ситца, камфары, лампадного масла – и почувствовал, как по лицу его, смешиваясь, бегут свои и чужие слезы.
– Здравствуйте… няня, – с трудом выговорил он.
– Светик ты мой! Бисеринка ты моя! Узнал! Вспомнил! Дай я тебя еще поцелую, бусинка… Вырос-то как! Гляди-кось, уж в казенной фуражечке и в шинельке ходит!..
Эти громкие вопли и причитания не разбудили Васю и Лялю, которых, как чурбанчиков, сняли с телеги, вместе с вещами внесли в избу и уложили на приготовленную постель. На столе, над которым коптела и потрескивала семилинейная керосиновая лампа, пылал и бурлил толстопузый медный самовар, а по всему столу – на тарелках, блюдах и подносах – была
расставлена удивительно вкусная, даже на вид и на запах, деревенская снедь.Через десять минут, умывшись в сенях из рукомойника, Ленька уже сидел за столом, пил вприкуску горячий цикорный чай и угощался так, как давно уже не угощался в голодном и холодном Петрограде.
– Лешенька! Деточка! – потчевала его нянька. – Ты куличика возьми… Или вот яблочничка пусть тебе мамочка отрежет…
Ленька с аппетитом ел и куличики, и яблочник и даже не удивлялся тому, что куличиками нянька называет сдобные, похожие на бублики калабашки из черной муки, а яблочником – обыкновенную картофельную запеканку, от которой даже не пахло яблоками.
– Няня, послушайте, а где же ваш внук… Володя, кажется? – спросила Александра Сергеевна. – Ведь вы мне писали, что с внуком живете.
– Ох, матушка, Александра Сергеевна… и не спрашивайте!..
– А что случилось?
– Ох, и не говорите! Добровольцем в Красную Армию ушел мой Володичка.
– Ну, что ж… Это его дело.
– Его-то его… Правильно. Я и снарядила его, и благословение ему свое дала. Да мне-то каково, горемышной? Ведь меня за Володичку за моего добрые люди со света сживают. Ведь у нас тут какие дела-то делаются, Александра Сергеевна!..
И старуха, оглянувшись, перешла на громкий шепот.
Ленька уже наелся, выпил четыре или пять чашек чая, его разморило, голова его клонилась к столу, веки стали тяжелыми, но он изо всех сил боролся с этой слабостью, поминутно вздрагивал, выпрямлял плечи и, стараясь не мигая смотреть на няньку, высоко, чуть ли не выше лба, поднимал брови.
– Ведь у нас что делается-то в деревне, матушка вы моя, Александра Сергеевна! Воистину – брат на брата пошел, сын на отца руку подымает. Это только говорится, что у нас власть Советская, а поглядишь – в одном доме дезертир, в другом – оружие прячут, в третьем – топоры готовят. В лесах разбойники, зеленогвардейцы, орудуют. На прошлой неделе в Никольском селе – за одну ночь весь комитет бедноты прирезали. В Корытове председателя убили… Нашего-то председателя, Василия Федорыча Кривцова, уважают, не трогают пока… Да ведь и то, как подумаешь о нем, – сердце кровью обливается. Не сносить ему головушки. И до него, голубчика, зеленые доберутся.
– С этими зелеными мы, кстати, уже имели удовольствие познакомиться сегодня. Оказывается, они чувствуют себя у вас довольно свободно…
И Александра Сергеевна рассказала няньке о встрече в лесу, о чудесном их спасении и о той роли, которую сыграл в этом спасении рыжебородый возница.
– Он потому что слово какое-то знает, – с трудом поднимая над столом голову, проговорил Ленька, чувствуя, что язык еле-еле повинуется ему.
– «Слово»! – усмехнулась нянька. – Иди-ка ты, Лешенька, лучше спать. Ишь, у тебя и глазыньки покраснели, и лобик вспотел. Иди, голубчик, приляг на сенничек…
Ленька с трудом выбрался из-за стола, кое-как доплелся до постели, кое-как расстегнул ремень, стянул с себя форменную гимнастерку… Машинально, с закрытыми глазами, расшнуровывая ботинок, он слышал, как за столом нянька вполголоса говорила матери:
– У этого Федора Глебова трое сыновей в дезертирах бегают. Один, чу, с отцом дома живет, а другие два – в лесу у зеленых…
Дальнейшего Ленька не слышал. Он повалился на постель, услышал, как захрустел под ним туго набитый сенник, глубоко вдохнул в себя запах старого, вылежавшегося сена и чистой, только что выглаженной наволочки, сладко зевнул, перекрестился, свернулся клубочком и провалился в глубокий, крепкий сон.