Том 1. Ленька Пантелеев. Первые рассказы

Когда в десятом часу вечера Ленька вернулся домой, он не чуял под собой ног. Домашние накинулись на него с расспросами:

– Ну, что? Как? Работал?

– Габотал, – ответил он коротко и, тяжело опустившись на стул, попросил есть.

– Наверно, весь день лимонад пил? Да? – с завистью спросила у него Ляля.

– Да, – хмуро ответил Ленька. – И пирожными все время закусывал.

Когда он тащился домой, ему казалось, что он умирает от голода. Но есть ему и сейчас не хотелось. Не доев перловую кашу, он бросил ложку и, сказав, что устал, хочет спать, ушел к себе в прихожую.

Но и спалось ему плохо. Всю ночь он ворочался на своем казачьем сундуке, всю ночь снились ему бутылки, ящики, накладные, огромные колеса тележки с блестящими натруженными шинами, трамвайные рельсы, тумбы и щербатый булыжник мостовых. И каждые двадцать минут он просыпался от сиплого стариковского голоса, который и во сне не давал ему покоя:

– Эй, кум! Эй, кума!..

…Он работал в «Экспрессе» уже второй месяц. Весь месяц он возил тележку. Правда, был у него в этой работе небольшой перерыв. Однажды хозяин поставил его для разнообразия вертеть колесо. Ленька обрадовался. Ему казалось, что это легче, а главное – ближе к производству. Все-таки это человеческая, а не лошадиная работа. Но уже на другое утро он сам попросил Адольфа Федоровича снова поставить его на тележку. Вертеть колесо, может быть, было и легче, но это была такая тупая, бессмысленная, монотонная работа, на какую, вероятно, и лошадь, если бы ей предоставили выбор, не променяла свои вожжи, дугу и оглобли.

Прошел месяц, а хозяин и не заикался о заработной плате.

Несколько раз Александра Сергеевна робко спрашивала мальчика:

– Ну как, Лешенька?

– Еще не платили.

– Ты бы спросил у него, детка. А? Что же это, в конце концов, за работа такая – без денег!

– Что же я могу сделать? – сердился Ленька. – Он сам не заговаривает; а мне неудобно.

– Неудобно!! – язвительно смеялся Вася, нарезая толстыми ломтями ситник с изюмом, который он получал в булочной в счет зарплаты. – Мы бы такого хозяйчика давно к ногтю взяли. В союз заявите – сразу его прижмут!

На младшего брата Ленька по-прежнему смотрел с завистью и удивлением.

Вася много работал, уставал, но никогда не жаловался, на жизнь смотрел просто, все у него ладилось и настроение было неизменно ровное и веселое. Читал он немного, но, возвращаясь с работы, почти каждый день покупал вечернюю газету, в которой бегло проглядывал телеграммы из-за границы и более основательно – отдел происшествий и фельетоны «Из зала суда». Дома, ни в будни, ни в праздники, он ни минуты не сидел без дела, постоянно что-нибудь мастерил, починял, колол дрова, замазывал на зиму окна, даже ездил для этого в Удельную за мохом. Ленька тоже занимался по хозяйству, но для него это была обязанность, а для Васи – приятный долг, который он выполнял, как и все в жизни, легко и весело. От матери он унаследовал музыкальный слух. Работая, вколачивая гвоздь, починяя замок или отвинчивая гаечным ключом примусную горелку, он постоянно напевал что-нибудь ломающимся мальчишеским баском… По воскресеньям к нему приходили товарищи, большей частью такие же, как и он, «мальчики» – из соседних булочных, пекарен и кустарных мастерских. Ребята вели солидные разговоры, выходили по очереди на лестницу курить, потом шумной компанией отправлялись куда-нибудь – на собрание профсоюза, в кино или просто гулять.

Неделю спустя, узнав, что Краузе все еще не рассчитался с братом, Вася рассердился, обозвал Леньку «Степой» и «валяным сапогом» и заявил, что соберет ребят и они пойдут поговорят «с этим типом».

– Нет, благодагю вас, – вспыхнул Ленька. – Можете не ходить. Я и сам могу…

– Поговоришь? Сам? Ну и правильно, – улыбнулся Вася.

На другой день, собравшись с духом, Ленька зашел в кабинетик хозяина.

– Денег? – удивился Краузе. – Зачем тебе деньги, такому маленькому?

– Мне есть надо, – хмуро ответил Ленька.

Хозяин отвернулся, достал бумажник, послюнил пальцы, подумал и протянул Леньке две бумажки по десять миллионов рублей. По тогдашнему курсу на эти деньги можно было купить десять-двенадцать коробков спичек. Ленька хотел сказать «мало», но хозяин опередил его.

– Мало? – сказал он, заметив недовольное выражение на Ленькином лице. – Советую тебе помнить, голубчик, что в мое время мальчики первые два года вообще работали без вознаграждения. Заслужи, братец, поработай, тогда будешь получать больше.

Немного утешало Леньку то, что не он один находился в таком положении. По копейке (или, вернее, по миллиону), вытягивали от хозяина зарплату и остальные работники заведения. За спиной у хозяина роптали, называли его последними именами, но дальше ропота и разговоров дело не шло.

– Живоглот проклятый, – ворчал Захар Иванович. – Всю жисть на них хребет ломал, и вот опять черти навалились…

Однажды, когда хозяин стребовал с него четыре миллиона за разбитую бутылку пива, старик, сверкая глазами, сказал Леньке:

– Я ему когда-нибудь ноги переломаю, племяннику чертову!..

– Зачем же ноги ломать? – сказал, оглянувшись, Ленька. – Лучше заявить в союз или еще куда-нибудь. Его за такие штучки – знаете? – быстго к ногтю пгижмут.

– Да… заяви, – пробурчал старик. – Его прижмут, а он через неделю лавочку закроет, и, пожалуйста, Захар Иванович, иди, мети пол на Биржу…

Старик тяжело вздохнул, потянулся, похрустел костями.

– О господи… мирликийский, – забормотал он, закидывая голову и почесывая под жилеткой спину.

Ленька уже подумывал об уходе из «Экспресса», уже подыскивал исподволь другое место, но тут два события одно за другим ворвались в его жизнь, и ему пришлось не уходить, а убегать сломя голову из этого заведения.

Глава XI

Однажды после обеда они отправились с Захаром Ивановичем в очередной рейс. Хозяин поручил им отвезти два ящика лимонада к Детскосельскому вокзалу, четыре ящика пива на ипподром, а один ящик нужно было забросить по пути в небольшой трактир на Горсткиной улице. Оставив Леньку с тележкой на улице, старик потащил ящик во второй этаж. Ленька стоял смирно, как настоящая рабочая лошадка, равнодушно поглядывая по сторонам и придерживая в равновесии поручень тележки. Вдруг он заметил, что на него пристально смотрит какой-то мальчик. У мальчика было красивое, хотя и не очень чистое, слегка шелудивое лицо. Недобрые тонкие губы мусолили дорогую длинную папиросу. Из-под блестящего лакированного козырька фуражки-мичманки падал на бледный лоб замысловато закрученный чубик. Полосатая матросская тельняшка, широченный клеш, куцый люстриновый пиджачок… Таких мальчиков на рынке вертелось немало. Уже по одним глазам – настороженным, блудливым, воровато бегающим – Ленька легко определял, что это за мальчики и что они делают в рыночной толпе. Но этот мальчик не вертелся, а стоял в десяти шагах от тележки и, засунув руки в карманы клеша, прищурившись смотрел на Леньку.

Ленька испытывал неловкость. Он сразу понял, что где-то и когда-то видел этого мальчика. Но где, когда? Может быть, здесь же на рынке, может быть, давно, еще на юге, во время скитаний.

– Ты что смотришь? – спросил он наконец, не выдержав.

Мальчик с усмешкой шагнул вперед.

– Не узнаёшь? – сказал он, вынимая изо рта папиросу.

– Нет.

– А ну, припомни.

– Не помню, – сказал Ленька.

– В реальном училище до революции учился?

– Волков! – закричал Ленька. И тут случилось ужасное. Руки его вздрогнули, он выпустил поручень, тележка качнулась вниз, и тяжелые ящики с грохотом и звоном посыпались на камни мостовой.

Ленька оцепенел. Наверно, целую минуту он стоял, поглядывая то на Волкова, то на поручень тележки, вздыбившийся над его головой, то на двери трактира, откуда с минуты на минуту должен был выйти Захар Иванович. Только после того, как тележку стала окружать толпа любопытных, он очухался и кинулся к ящикам. Он думал, что можно еще что-нибудь спасти. Но, увидев огромную разноцветную лужу и крошево из пробок и зеленого бутылочного стекла, он понял, что спасать нечего.

Волков тоже подошел к ящикам и стоял, заложив руки в карманы, усмехаясь и покачивая головой.