Том 1. Повести и рассказы

— Скажи-ка, дядюшка, в самом ли деле велико твое состояние?

Гвоздицкий задумался и сказал:

— Говоря между нами, не знаю; но все же мне кажется, что несколько миллионов у тебя есть.

— То есть как это понимать — у меня?

— Так и понимать, что у тебя, как мне еще это сказать?

— А у тебя, дядюшка, что?

— У меня? Ты.

В прихожей раздался звонок, и минуту спустя лакей доложил:

— Пан Домбровский.

В зал вошел молодой, красивый человек, все повадки которого обличали помещика.

Густав бросился ему навстречу и, представив его дядюшке как своего старого друга, сказал:

— Разрешите мне, господа, принимая во внимание, что у дядюшки как у человека делового никогда нет времени, сразу приступить к делу.

— Просим! — сказал Гвоздицкий.

Вновь прибывший смутился.

— Дорогой дядюшка! — продолжал Густав. — У Домбровского сгорела усадьба, и он нуждается в деньгах…

— Гуцек! — укоризненно воскликнул гость.

— Сколько? — спросил дядюшка.

— Около пятидесяти тысяч…

— Ты меня ставишь в неловкое положение, — шептал гость.

— Когда? — снова спросил дядюшка.

— Да хоть сейчас, — ответил, смеясь, Вольский.

— В два часа буду готов к вашим услугам, — сказал гостю Гвоздицкий и встал, намереваясь выйти.

— Сударь! — воскликнул растроганный гость. — Я вам чрезвычайно обязан… но… на каких же условиях…

— Ты что, собираешься нам проценты платить? — весело спросил Густав.

— Но, Гуцек, не могу же я…

— Что это, Густав! — не менее весело сказал Гвоздицкий. — Неужели ты хочешь сделать своему другу подарок, которого он не сможет принять?

И, обращаясь к Домбровскому, он прибавил:

— Срок возвращения и обеспечение зависят от вас, проценты — от нас; так вот мы требуем шесть процентов в год.

И, не слушая ответа растроганного шляхтича, он пожал ему руку.

Целый час провел Домбровский у художника, то и дело набрасываясь на него с поцелуями, восхищаясь дядюшкой и описывая радость своей матери и всей семьи.

Наконец он покинул дом благословенного финансиста, а Вольский отправился к дядюшке.

Он застал его прогуливающимся по кабинету и бросился ему на шею.

— Добрый! Благородный!.. Бесценный дядюшка!.. — с увлечением восклицал художник. — Ты выручил человека из страшной беды!..

— Ах, ты все еще об этом займе?.. Что ж ты хочешь, я должен был ему помочь, во-первых, потому, что ты этого хотел, во-вторых, этот юноша до сих пор не влезал в долги.

— Откуда ты это знаешь, дядюшка?

— О, я знаю очень многое!..

— Ладно, оставим это!.. Как бы то ни было, а ты самый благородный человек на земле.

— Прибавь только: за то, что даешь взаймы моим протеже из шести процентов, — пошутил Гвоздицкий.

— И за это, и за множество других вещей… А кто помог Владиславу стать инженером? Разве не ты, дядюшка?

Финансист сразу стал серьезным.

— Владислав — сын женщины, которая три года тебя воспитывала. Об этом не следует забывать.

— Ты… Тебя… Тебе… Ради тебя… Ах, дядюшка, мне прямо-таки надоели эти склонения, перейдем лучше к чему-нибудь другому! — воскликнул Вольский.

— Слушаю, — сказал дядя.

— Так вот, дело такого рода. Я предложил в одном обществе проект об основании ссудной кассы…

— Что это значит? — спросил финансист, садясь на железную кровать.

— Это значит, что я буду нуждаться в твоих, дядюшка, советах и деньгах, а прежде всего это значит, что пора бы наконец наложить узду на ростовщичество, сосущее кровь из наших неимущих классов…

Гвоздицкий иронически улыбался.

— Что касается денег, я их дам, — сказал дядюшка, — о советах подумаю, но оставьте вы в покое это несчастное ростовщичество!..

— Ты, дядюшка, защищаешь ростовщиков?

— Ростовщиков?.. Нет! Я защищаю лишь свободную конкуренцию и свободу торговли, пусть даже торговли деньгами, — холодно отвечал финансист.

— Дорогой дядюшка! — воскликнул Густав. — Я не экономист и не умею пользоваться аргументами, но, как человек, я чувствую, что ростовщичество — ужасная подлость.

Гвоздицкий пожал плечами. Наступило молчание, во время которого молодой энтузиаст быстро ходил взад и вперед по комнате, а его хладнокровный дядюшка грыз ногти.

— Скажи мне, дорогой мой, а как бы ты поступил, если бы я, например, был ростовщиком?.. Неужели тоже назвал бы меня подлым?..

— Ты, мой дорогой дядюшка, ростовщиком? Ты!.. Ха-ха-ха! — рассмеялся Вольский.

— Нет, давай говорить всерьез. Как же ты поступил бы? — спрашивал финансист, глядя в землю.

— Милый дядюшка! Ну, к чему приведут споры о том, что невозможно?

— Гм!.. Ну, хотя бы к опровержению незрелых, а между тем весьма решительных суждений.

— К опровержению!.. Незрелых!.. — повторял Вольский. — Ну хорошо, давай говорить!.. Так вот, дядюшка, если бы ты был ростовщиком, я сказал бы тебе так: сперва откажись от своих операций, а потом отдай свое имущество.

— Отдай?.. И кому же это? — спросил финансист.

— Людям, конечно.

— Но каким, смею спросить?.. Ростовщикам, или же тем, кто у них занимает, или, наконец, тем, кто не нуждается в деньгах?

— Ну, об этом мы бы еще поговорили! — ответил Вольский.

— А если бы я, например, не отдал этих денег? — продолжал допрашивать финансист.

— Ну… я очень просил бы тебя непременно отдать, а если нет, то…

— То?

— То пальнул бы себе в лоб! — ответил Густав решительно.

Желтое лицо финансиста посерело, но он продолжал спрашивать.

— Ну, дорогой мой, допустим, что я отдал бы каким-то там людям мои, понимаешь, мои деньги, ну а ты, что ты бы им дал?

Этот вопрос привел Густава в смущение, но Гвоздицкий, притворяясь, что не заметил этого, продолжал:

— Ты назвал ростовщичество подлостью, так вот, заметь себе, что если бы я оказался ростовщиком, а ты тем, кто ты есть, то все твои знания, все твое светское воспитание, твой талант, известность, твоя нравственность и благородство, — словом, почти вся твоя душа с ее отвращением к ростовщичеству были бы плодом, выросшим на этом удобрении…