Том 1. Повести и рассказы

X История письма

Ты говоришь, друг мой, что господь бог — лучший из драматургов, ибо всегда придумывает самые неожиданные развязки. Ты прав, и в подтверждение я расскажу тебе нижеследующую историю.

Письмо Яся довольно долго провалялось в шкафчике с неоплаченной корреспонденцией, хотя было очень и очень срочным. На почту приходило много дам, для которых только и удовольствия на свете, что утолять печали страждущего человечества, и любая из них до того благочестива, что после смерти прямо с катафалка первого разряда попадает в собственный замок в царствии небесном. Но ни одна из них не удосужилась взглянуть на бедное письмецо, которое так и вопило: «Отправьте меня в Вольку!» Приходили панны, прелестные, как цветы, и такие добрые, невинные, милосердные и вообще столь совершенные, что при их появлении голодные почтовые чиновники забывали о работе, а почтальоны и письмоносцы осеняли себя крестным знамением, как перед чудотворными иконами… Но ни одна из них не заинтересовалась письмецом.

Приходили туда господа, старые и молодые, в шубах и в пальто, в мелких и глубоких калошах. На одном были очки в золотой оправе, у другого трость с набалдашником из слоновой кости, третий угощал знакомых дорогими сигарами, у четвертого был каменный дом, а у пятого — самое доброе сердце на свете. Многие из них состояли членами благотворительного общества либо общества поощрения изящных искусств. Многие пеклись о паралитиках. Но никому из них не пришло в голову позаботиться о письме Яся, так давно лежавшем в шкафчике.

Наконец и оно привлекло к себе внимание.

Через почтовый двор ежедневно проходил худой лысый старик в длинном синем плаще. Это был злой и хитрый старик!.. Скольких богачей, некогда разъезжавших в экипажах, он пустил по миру; скольких купцов засадил в Лешно; сколько вдов и сирот погубил; скольким юнцам испортил карьеру, взимая с них огромные проценты, — мы об этом узнаем только в день Страшного суда.

За свою долгую жизнь старичок отправил немало доплатных писем, поэтому, опасаясь, не забыл ли он в нужном случае наклеить марку и не задержала ли почта письмо, частенько заглядывал в шкафчик неоплаченной корреспонденции. И вот при одной из таких проверок он прочитал адрес:

«В собственные руки уважаемого и дорогого пана Анзельма. В Вольке, пусть дойдет быстрей».

Старик даже затрясся от гнева и, стукнув тростью о камень, проворчал:

— Вот еще осел выискался!.. Хочет, чтобы письмо быстрей дошло, а марку не наклеивает!..

С этими словами он быстро зашагал к воротам; здесь он вдруг остановился и пробормотал:

— Так ему и надо, пусть будет осмотрительней…

Однако, не дойдя до конца Ново-Сенаторской улицы, старик снова остановился и, словно с кем-то споря, сердито сказал:

— Еще что за новости?.. Я… я чтоб покупал марки для каких-то голодранцев… Черта с два тебе это удастся!

Напрасно, однако, он увиливал, напрасно бранился и пытался идти вперед. Могучая десница божья ухватила его за загривок и от самой Театральной площади заставила повернуть в сторону почты. Но ростовщик все еще не сдавался и плаксивым голосом пытался убедить себя:

— Наверно, и почта уже закрыта… Так и будут они там сидеть ради дурацкого письма! И какого черта дался мне тот каналья?.. И разве не мог бы то же самое сделать какой-нибудь богатый человек?..

Жалуясь и кряхтя, он все-таки шел назад и уже подходил к окошку, где продавали марки. Ах! как же трудно ему было найти мешочек с деньгами, как тряслись у него руки, как невыносимо жалко было платить гривенник!.. И все-таки он не мог не заплатить, и письмо ушло.

Чудесные дела творишь ты, о господи, если, минуя столько благородных и изысканных особ, ты избрал исполнителем сиротской воли ростовщика в потертом и заляпанном грязью плаще!

Но казалось, какое-то проклятие тяготеет над бедным письмецом. Отправили его из Варшавы, а оно попало не на ту станцию, снова вернулось и только после рождества было доставлено по назначению. Как раз в день святого Стефана, часов около десяти вечера, когда дети уже спали, пани читала новый роман, а пан Анзельм раздумывал, какие распоряжения отдать на завтра, в низкую его комнатку вошел Млынкевич, только что вернувшийся из местечка.

— Ну что, привез газеты? — спросил пан Анзельм.

— Привез, привез, и еще какое-то письмо, — ответил управляющий и положил на стол объемистый пакет.

Шляхтич прежде всего взял в руки письмо и, прочитав адрес, расхохотался.

— Ишь какой остряк нашелся! — воскликнул он.

— А может быть, это наш Ясь? — заметил вполголоса управляющий.

— Наверное, он!.. Похоже на его почерк, — проговорил шляхтич, быстро распечатывая конверт.

А потом начал читать вслух:

— «Дорогой пан! Мама хотела сама Вам написать, но она уже умерла…»

— Какое несчастье! — пробормотал пан Анзельм.

Он высморкался, быстро заморгал веками и приглушенным голосом продолжал:

— «Под конец стало нам так худо, просто страх!.. А мама перед смертью все время вспоминала Вас. Теперь я у пана Кароля, он меня взял из милости. Мне здесь хорошо, но тоскливо, потому что не с кем слова сказать, хотя пить и есть дают вволю. Сначала я жил с мальчиками, но потом отвели мне отдельную комнатку, и к столу не всегда зовут, и мне очень грустно. С каникул мальчики стали учить меня, но все больше ругают и бьют по рукам, а ничего не объясняют. У них есть ружье и велосипед, но мне их даже тронуть не дают, а мне все равно, потому что лучше было бы учиться у кого-нибудь постарше. Мне только очень жалко, что они и их мама наговорили пану Каролю, что я лентяй и лодырь. Пан Кароль рассердился за это и оставил меня дома, хотя все уехали в деревню, и мне даже плакать хочется…

Мой дорогой пан, не сердитесь на меня за такой гадкий почерк, но это не от лени и неаккуратности, а потому, что плохое перо… Мой дорогой пан, что мне с собой делать, если я остался один на свете? Нужно бы мне пойти работать, но я не смею сказать об этом пану Каролю, потому что он всегда как будто больной и все за голову хватается. Может быть, я там, в деревне, могу пригодиться, пускай уж и без ученья, только бы отсюда уйти.

Целую руки и ноги у пана и пани, целую также Антосю, и Юзека, и Маню, и Казю; пану Млынкевичу кланяюсь и Войцеху, если он с вами, и напишите мне, как вы поживаете и все ли здоровы?»

Следовала подпись — имя, фамилия, а также обратный адрес.

Окончив читать, шляхтич подошел к Млынкевичу и спросил одним только словом:

— Ну?!

— Воля ваша, — с поклоном ответил седовласый слуга. — Парню там, должно быть, чертовски плохо…

— Выручим его!.. — сказал словно про себя пан Анзельм и в раздумье принялся большими шагами ходить по комнате.

— Потребуется рублей пятьсот… — прошептал он. — Мальчика нужно привезти сюда и после каникул отдать в школу.

— Большие деньги! — буркнул управляющий.

— Есть у нас ведь немного зерна для продажи? — спросил пан Анзельм.

— О! Зерно есть, да покупателя-то найти нелегко, и еще при таком срочном случае… к тому же и Юзека пора бы в школу…

— Тупой малый! — ответил шляхтич. — Он и за два года не подготовится.

Снова наступило молчание, которое нарушил управляющий.

— Если пожелаете, то деньги найдутся. Ведь неделю назад пан Адам за нашу упряжку давал аккурат пятьсот рублей с чем-то…

На пана Анзельма как будто вылили ушат холодной воды. С минуту он еще колебался, наконец сказал совсем уже другим тоном:

— Идите спать, Млынкевич.

Проводив управляющего, он задумался: «Как мне ни жаль мальчика… эх! Ничего не поделаешь, и у меня есть обязанности… Правда, уже три месяца, как мы взяли в дом учителя для Юзека, мог бы и Ясь вместе с ним подучиться… но школа — нет, это трудное дело… Жаль мальчика!..»

По правде говоря, пан Анзельм стыдился признаться даже себе самому, что ему не хотелось бы расстаться с парой упряжных — напоминанием о лучших временах. Долгов у него теперь не было, но для того, чтобы дать образование Ясю, пришлось бы несколько лет ограничивать себя в расходах. Нынешний год был исключительно удачным, пан Анзельм даже позволил себе купить жнейку, но разве всегда так будет?..