Том 1. Рассказы и повести
Шрифт:
— Читай! — прохрипел Терешкеи, протягивая исправнику скомканный клочок бумажки.
Шотони расправил его. Мистические буквы, написанные все той же, уже знакомою ему рукой пасквилянта, словно смеющиеся чертенята, запрыгали на белой бумажке перед глазами исправника. И вот что было там написано:
«Ты, рыжебородый похотливый козел! (Ничего себе, миленький титул!) Если ты сейчас же не прекратишь следствия и не перестанешь совать свой нос в наши дела, мы спалим и дом твой и ометы. А жена твоя тоже узнает, что ты за птица: известны нам все твои проделки, старый греховодник, знаем и мы, зачем ходят
— Нахальство высшей степени! — промолвил Шотони. — Где ты это нашел?
— У себя в кармане.
— Какая неслыханная дерзость!
— Сколько ж голов должно быть у этого негодяя, — негодовал Терешкеи, — коли он сам лезет под топор?!
— Осмеяли нас с тобой, старик!
— Не меня осмеяли, — возмутился следователь, — а закон, все комитатские власти и даже его королевское величество!
Из этого случая явствует, что поджигатель или его сообщники находятся в нашем непосредственном окружении. Но кто они? Вот всем вопросам вопрос! *
— В истории девятнадцатого века не было еще такого случая. Даже у Питоваля * ничего подобного не встретишь. Нет, уверяю тебя, братец, сам черт поджигает эту деревню!
— А с чертом и комитатским властям не совладать! — пролепетал секретарь Дюри Хамар.
— Да таким ловким может быть либо дьявол, либо…
— Либо женщина!
— Ну, а с женщиной не только комитат, но и сам черт не справится…
Издали донесся мягкий голос Аполки:
— Кушать подано, господин писарь! — А затем, лениво передвигая ноги и низко кланяясь, появился и сам «кухмистер» Блозик.
— Суп готов, милостивые господа.
И в самом деле, пора было обедать. Пастух уже давно переступил через свою собственную тень, что в Лохине означало полдень: так что господа даже слегка запоздали с трапезой. Но так уж всегда получается, когда повариху отрывают от дела по пустякам.
Впрочем, задержка с обедом была сторицей возмещена: все кушанья удались на славу. Разве что рыба была чуточку переперчена. Зато пёркёльт из барашка получился просто объедение, не говоря уже о хворосте. Можно было бы, конечно, добавить в хворост корицы, но и без нее лакомство вышло на славу.
За трапезой господа расположились согласно рангам Блозик, как «стольник», — в самом конце стола. Он уже успел снять со всех кушаний пробу, знал, в каком порядке они будут поданы, и это породило в нем чувство известного превосходства, вследствие чего он сделался слишком разговорчив.
В глубине души кантор, может быть, и сознавал некоторые недостатки трапезы, но он приложил все свое риторическое искусство, чтобы расхвалить яства и тем самым возбудить аппетит гостей. Так он разок-другой ущипнул Аполку за щеку приговаривая при этом:
— Озолотить бы следовало твои ручки, душенька!
В честь жаркого кантор сочинил торжественную оду, которая и была продекламирована им под всеобщее веселое одобрение. А когда на столе появились вина, Блозик даже прослезился от удовольствия.
— Placeat, domine spectabilis. Jstud vinum habeat colorem, odorem et saporem, [73] — хвастал он, хотя вино было чуточку кисловатым и отдавало бочкой. Только по поводу паприкаша * из рыбы, сердитый перец которого обжег
ему язык, он прошелся с ехидцей:73
Прошу, милостивый государь. У этого вина есть и цвет, и аромат, и вкус (лат.).
— Черт побери! По-видимому, такой вот рыбкой и потчевал наш Иисус Христос столь великое множество народу (то есть рыба была так сильно наперчена, что ее не могли бы съесть даже библейские голодающие!).
Словом, обед всем понравился, и лишь Терешкеи то и дело нетерпеливо поглядывал на проселочную дорогу: не возвращаются ли еще староста с гайдуком? В них была его последняя надежда. Вернутся его посланцы без всего — следователю не останется ничего иного, как вечером отправиться посрамленным домой. Б-р-р! Подумать страшно, сколько ехидных острот будет отпущено в его адрес по поводу записки, подсунутой злодеем прямо в карман!
— Ну попадись ты мне в руки, негодяй! — скрежетал он зубами.
Исправник же ожидал возвращения старосты с безразличным видом и все с большим увлечением увивался вокруг Аполки.
— Эй, Мишка, Мишка! — пробовал пристыдить его Терешкеи. — Опять за свое принимаешься?
Долго пришлось ожидать следователю, — о, как тяжелы были для него эти минуты! — пока на противоположном конце клеверища не показались наконец господин староста и гайдук. Шли они неторопливым, размеренным шагом. Одно это уже было дурным знаком.
— Нашли что-нибудь? — глухо, почти робко спросил следователь старосту, когда тот подошел поближе.
— Ничего! Не хочет чулок показаний давать, ваше благородие.
— Ну тогда провались все на этом месте! — закричал Терешкеи, швырнул наземь бумаги и, повернувшись к Шотони, заявил: — Можешь сам продолжать, братец, коли тебе угодно. Я больше ничего не в силах придумать!
— Я тоже, — с удивительным спокойствием отозвался исправник.
Тут уж и Блозик осмелел и предложил, учитывая создавшееся положение, попробовать погадать на решете пшеничными зернами.
— Золотые слова, господин учитель, — сострил исправник, — потому что даже дырявое решето наверняка больше нас с вами знает.
У старосты же было наготове другое предложение: посоветоваться со старым мудрецом.
— Кто такой — этот ваш старый мудрец? — рассеянно осведомился Терешкеи, который, подобно утопающему, готов был ухватиться и за соломинку.
— Здесь у нас в горах, на хуторе, старец один живет. Настоящий пророк! В трудную минуту деревенские жители всегда к нему за советом ходят. Хробаком он прозывается. Я сам видел его, правда, всего один раз, еще в детстве.
— Хробак, говорите?
Терешкеи вспомнил, что во время их прогулки по селу мальчишка тоже упоминал Хробака. Значит, по народному поверью, только Хробак может указать верный след? Как знать? А что, если действительно устами народа глаголет бог? Край этот — родина суеверий. Высокие горы, словно великаны, обступили долину и, казалось, все время что-то нашептывают ей. Непроницаемый туман, клубящийся над их вершинами, обволакивает и мозг человеческий, а в шуме лесов так и слышаться какие-то таинственные заклинания.