Том 1. Стихотворения 1813-1849

В Галатее «Видение» присоединено под римской цифрой «I» к стих. «Олегов щит», напечатанному без названия под цифрой «II». Здесь первые две строфы: «О наша крепость и оплот», «Алла, пролей на нас твой свет!», а под цифрой «III» — строфа «Глухая полночь, все молчит!» Во всех следующих изданиях эти стихотворения разъединены. Возможно, издателю Галатеи дали повод к такой ошибке ночной колорит обоих стихотворений, образ ночного бдения и ночного молчания, общий таинственный тон. Хотя в первом стихотворении — античные реминисценции, во втором — библейские и мусульманские. См. коммент. к стих. «Олегов щит» (с. 331).

Датируется по цензурной помете в Галатее — не позже первой половины 1829 г.

Рецензент из ж. «Пантеон» (1854. Т. 14. Кн. 3. Отд. IV. С. 17) назвал стихотворение среди тех, «в которых трудно доискаться смысла». Р.Ф. Брандт (Материалы. С. 30), возможно отвечая на это замечание, пишет: «Мне после долгого размышления кажется, что можно ее (пьесу «Видение». — В.К.) истолковать так: иногда чувствуется, что бренная земная жизнь должна исчезнуть и раствориться в вечности; это сознание тяжким гнетом ложится на душу всех людей, — лишь поэту оно внушает не только тоску, но и творческие мечты». В.Я. Брюсов, размышляя об образе ночного хаоса в лирике Тютчева, утверждает: «Но для него самого ночь была скорее соблазнительна. Он был уверен, что ночью, «в тиши всемирного молчанья», «Живая колесница мирозданья / Открыто катится в святилище небес». Ночью можно подглядеть таинственную жизнь хаоса» (Изд. Маркса. С. XLIII). Брюсов находит в стихотворении выражение существенной тенденции поэзии Тютчева: «Эта поэзия хотела говорить о роковом, о тайном, и ей, чтобы пробудиться, нужен был «оный час видений и чудес», когда душа теряет память о своем дневном существовании. О часе таких вдохновений говорит Тютчев: «Тогда густеет ночь, как хаос на водах...» (Далее цитируется вся строфа). Мысль, высказанную в этом стихотворении, Брюсов относил к предпосылкам поэзии Тютчева (там же. С. XLIII).

ОЛЕГОВ ЩИТ

Автограф неизвестен.

Первая публикация — Галатея. 1829. Ч. VII. № 34. С. 144, присоединено к стих. «Видение» и подписано «Ф. Тютчев». Затем — Раут. Кн. 3. С. 430, с подписью «Ф. Тютчев»; Изд. 1868. С. 162, с ошибочной датой — «1854 г.»; Изд. 1900. С. 58.

Печатается по тексту Раута. См. «Другие редакции и варианты». С. 233.

Издания различаются: в Галатее одно «общее» стих. «Видение» разделено на три части: I) две строфы стих. «Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья...»; II) две строфы — «О наша крепость и оплот» и «Алла, пролей на нас твой свет!»; III) одна строфа — «Глухая полночь, все молчит!» В Рауте, в Изд. 1868 и Изд. 1900 стихотворение отделено от «Видения». В Изд. 1868 напечатано в контексте произведений Тютчева 1850-х гг.; во всех изданиях — название «Олегов щит»; строфы переставлены; в Изд. 1868 и Изд. 1900 они озаглавлены: «Молитва магометан. Аллах! пролей на нас твой свет!» (I строфа); «Молитва Славян. О наша крепость и оплот!» и «Глухая полночь! Все молчит!» (2 строфы). Хотя два стих. — «Видение» и «Олегов щит» — сближаются в общем для них ночном, тревожном колорите, однако сочетание разных культурных ореолов (античного, библейского, магометанского) делает маловероятным объединение двух стихотворений. Во всех последующих изданиях они разъединены. Что касается перестановки строф в «Олегове щите», то галатеевский вариант имеет свое оправдание: Тютчев передал два голоса (впоследствии он повторит в новом виде этот мотив, см. «Два голоса»), две молитвы, и, согласно своей религиозной вере, на первое место он мог поставить молитву славян (так в Галатее), на второе — молитву магометан (при этом употреблено слово «православных», в последующих изданиях уточненное — «правоверных»). Последняя строфа рисует внешнюю обстановку, и вариант двух последних строк в Галатее более архаичен в лексическом отношении, но более эмоционален в художественном отношении: «И над вратами Истамбула / Зажгла Олегов щит!..»; в других изданиях: «И над воротами Стамбула / Олегов озарила щит».

Цензурная помета в Галатее — 22 августа 1829 г., датируется не позднее этой даты; связано с русско-турецкой войной 1828 — 1829 гг.

Положительно отозвался о стихотворении рецензент новых книг в Совр. (1854. Т. 44. № 4. Отд. IV. С. 35); он выделил в Рауте стих. Тютчева «Проезд через Ковно» и «Олегов щит», иронично заметив, что им «как-то неловко» среди слабых стих. Родзянки, Петерсона, Маркова и др., опубликованных в этом сб.

Гяуры — у исповедующих ислам: иноверцы, немусульмане.

Великий Бог... вел в пустыне свой избранный народ!.. — реминисценции из Библии.

Олегов озарила щит. — По летописному преданию, Киевский князь Олег во время победоносного похода на Царьград повесил в знак победы свой щит на его вратах.

ИМПЕРАТОРУ НИКОЛАЮ I

<С немецкого>

Автограф — Архив Внешней политики Российской империи, МИД. Канцелярия. Арх. № 8086. Л. 130–131. Воспроизведен в ЛН. М., 1935. Т. 19–21. С. 188.

Первая публикация — ЛН. В статье К. В. Пигарева «Ф.И. Тютчев и проблемы внешней политики царской России» (с. 180–181).

Печатается по автографу.

Автограф связан с депешей, адресованной вице-канцлеру К.В. Нессельроде, с которым Тютчев состоял в деловой переписке. Депеша — русского посланника в Мюнхене И.А. Потемкина, датирована 12 октября 1829 г. Учитывая это и датируется стихотворение: оно создано не позднее этой даты.

Тютчев перевел стих. баварского короля Людвига I «Nicolaus, das ist der Volksbesieger» («Николай, народный победитель!» — нем.), связанное с русско-турецкой войной 1828–1829 гг., закончившейся победой русской армии и заключением 2/14 сентября 1829 г. Адрианопольского мирного договора. Баварский король Людвиг I, получивший власть одновременно с Николаем I и в своей политической линии сближавшийся с ним, воспел русского царя в одическом послании, воздав ему хвалу за победу над Османской империей, победу христиан над магометанами. Тютчев коснулся событий русско-турецкой войны 1828 — 1829 гг., завершившейся Адрианопольским миром, в стих. «Олегов щит» (см. коммент. С. 331). Комментируя стихотворение, Пигарев отметил: «И.А. Потемкин переслал в Петербург оригинал стихов как литературную новинку, опубликованную в одной из мюнхенских газет. Одновременная посылка перевода, сделанного Тютчевым, очевидно, имела целью обратить на него внимание петербургского начальства» (Лирика II. С. 348). Хвалебное стихотворение, по-видимому, передает отношение Тютчева в то время к русскому монарху, сравнительно недавно занявшему русский трон. В эти годы и Пушкин возлагал надежды на нового царя. Однако впоследствии, в 1850-х гг., в период Крымской войны, Тютчев выражал разочарование в Николае I, о чем свидетельствует его эпиграмма «Не Богу ты служил и не России...» (см. т. 2 наст. изд.), а также письма тех лет, особенно письмо Эрнестине Федоровне от 17 сентября 1855 г.

ПОСЛЕДНИЙ КАТАКЛИЗМ

Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 11. Л. 2 об.

Первая публикация — Денница. 1831. С. 89, стихотворение имеет заглавие — «Последний катаклизм». В другие прижизненные издания не входило, затем — РА. 1879. С. 128; ННС. С. 24; Изд. СПб., 1886. С. 67; Изд. 1900. С. 67.

Печатается по первой публикации.

Автограф на одном листе со стих. «Снежные горы»; заглавие отсутствует. Почерк ясный, особенность графики — прописные буквы в словах «Час», «Частей», «Земных», «Зримое», «Воды», «Божий»; выражена та же тенденция к мифологизации картины, что и в стих. «Снежные горы» (см. коммент. С. 325): сущностное в бытии графически выделено. Имеется список (РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 52. Л. 30 об.) среди других произведений с общим заголовком «Из стихотворений Тютчева, хранящихся у князя И.С. Гагарина»; список имеет название «Последний катаклизм», как в Деннице. Есть основание предполагать, что название принадлежит самому поэту.

Особенности тютчевского написания некоторых, особенно значимых для картины слов, не сохраняются ни в первом, ни в последующих изданиях. Текст в ННС, Изд. 1886 и Изд. 1900 совпадает, но в двух последних во второй строке — вариант 2-й строки: «Разрушится состав частей земных». Стихотворение печаталось везде без названия.

Датируется по контексту в автографе: так же, как и «Снежные горы», не позднее 1829 г.

В стихотворениях Тютчева о природе конца 1820-х г. «Последний катаклизм» стоит, по существу, рядом с «Видением». Если в таких лирических шедеврах, как «Весенняя гроза», «Весенние воды», «Утро в горах» и (в основном) — «Снежные горы», «Полдень», показан благодатный, нежащий, светлый, дневной космос (в древнегреческом смысле слова), то «Последний катаклизм» и «Видение» рисуют «некий час» бытия («колесницы мирозданья»), тревожащий душу. В «Последнем катаклизме» — предчувствие, даже ясновидение, бедствия планеты; дальнейшее развитие этой темы — в «Безумии» с образом бедствий земли и безумных попыток их оптимистического истолкования. Однако «Последний катаклизм» резко отличается от всех других стихотворений с образом хаоса утверждением победы Божественного Первоначала над хаотическим распадом.

БЕССОННИЦА

Автограф неизвестен.

Первая публикация — Галатея. 1830. Ч. XI. № 1. С. 47–48, с подписью «Ф. Тютчев», цензурная помета — «Января 1 дня, 1830 года». В другие прижизненные издания не входило. Включено в Изд. СПб., 1886. С. 16–17; Изд. 1900. С. 63–64.

Печатается по первой публикации.

Текст в изданиях не различается, лишь слегка осовременена пунктуация в изданиях конца XIX в. В Галатее и Изд. 1900 начало каждой строфы печатается с красной строки.

Датируется не позднее 1829 г.

«Бессонница», как и «Последний катаклизм», заключает в себе размышления поэта о темной, «опасной» стороне бытия — о «неотразимом роке», губящем человека, находящегося в поединке с природой. Тема человеческой «борьбы с природой» впервые прозвучала в этом стихотворении, и ей принадлежит долгий путь развития и варьирования в лирике Тютчева: борьбы, нарушения гармонии, но и желанного и разумного единения и нежеланного, но неизбежного разлада и конечного слияния с природой (см. «Итальянская villa», «Весна», «Колумб», «Певучесть есть в морских волнах...», «Смотри, как на речном просторе...» и др.). Но стих. «Бессонница» особенно мрачно: оно утверждает человеческое сиротство: «мы», люди, «покинуты на нас самих». Поэт обостренно воспринимает «чужое» для человека, коренящееся в самом бытии и напоминающее ему о неизбежности расставания с земной жизнью, неизбежности гибели. И этот мотив «чужого», «чуждого» также получит дальнейшее развитие.