Том 1. В краю непуганых птиц. За волшебным колобком

– Стаканчик чайку! Как охота?

– Собака пропала. Волчонок ободрал.

– Рыжая?

– На лисицу похожа.

Пыльный задумался и надолго остановил свои черные рачьи глаза на пне, где сек курам головы. Он был добрый человек, думал тяжело и долго.

– А может, не успел ободрать, – перевел он глаза с куриного пня на Павлика, – может, захватите; ваша собака необыкновенная, не завалюха: захватите! Бегите скорей, – за речкой белый каменный дом.

«Захвачу! – радовался на ходу Павлик не той широкой охотничьей радостью, а острой и колючей, что вот-вот соскочит. – Семьсот ободрал, а эту захвачу», – радовался Павлик этой новой радостью.

И так перебежал он деревянный мост и остановился возле бакалейной спросить о Волчонке.

– Вот Волчонок! – сказал лавочник.

Павлик обернулся и увидел перед собой белый каменный дом. Золотыми буквами над воротами было написано: «Дом почетного гражданина Волкова».

– Волков! – изумился Павлик.

Волков, церковный староста и фабрикант знаменитой безверской пастилы, был такой же его приятель, как и Пыльный.

– Неужели он собак обдирает?

– Дерут, – сказал лавочник, – тем и дом нажили.

– Я потерял собаку рыжую.

– Очень просто, что у них. – Лавочник посоветовал, чтобы Волков не отперся, заглянуть в щелку через ворота: не висит ли свежая шкурка.

Павлик пошел к воротам и заглянул. У Волчонка двор был большой, мощеный, окруженный сараями. Из конца в конец на нем были протянуты веревки, и на них сушились собачьи шкурки. Сам длиннополый хозяин ходил между шкурками и постукивал по ним палочкой. Сухие отзывались на стук, сырые болтались, как тряпки. Готовые Волков снимал с веревок и складывал возле сарая.

«Вот он какой, – подумал Павлик, – отчего же я раньше не знал?»

Хлопнуло окно в доме. Павлик поскорее открыл калитку и вошел во двор.

– Собаку потерял рыжую, вы ее не… тронули?

– Рыжих нынче не принимал, – ответил степенно Волков, – черного принесли.

«Вот какой, – думал Павлик, – он и не скрывается, как же я раньше не знал?»

– Зачем вы это делаете? – спросил он купца.

– Как зачем? – удивился купец. – Тем занимаюсь, а вы думаете, по нынешним временам одной пастилой проживешь? И то дело, и это дело. Собачьи шкурки тоже необходимы: и мех, и лайковые перчатки.

– Это из собак?

– А как же! – засмеялся купец. – Нет, это дело тоже полезное: драть собак нужно, только знать надо – каких собак. Ваша собака необыкновенная.

– Так вы ее не ободрали?

– Господь с вами, я не живодер.

– Как же черного-то?

– Черного принес Петька Ротный; он дерет; к нему бегите; может, захватите. Павлик побежал.

Будто в лесу, когда после долгих блужданий попадешь на верный последний след и когда уже нет сомнений, что верно идешь, шел Павлик по Петькину следу.

– Какой Петька Ротный, где он живет? – спрашивал Павлик едущих с базара мужиков.

– Мы не здешние, – отвечали они.

«Что как, – думал Павлик, встречаясь с мужиками, – кто-нибудь из них приласкал собаку, подманил и увел с собой в деревню? Нет, – решал он тут же, – мужик не подманит; мужик норовит собаку обругать и ударить. Нет, это все Петька Ротный, это все в нем сидит в одном».

– Какой Петька Ротный, где он живет? – спрашивал Павлик пешеходов.

– Да все такой же, как и мы, – отвечали пешеходы, – только жительства настоящего не имеет, да поддевка у него с разными рукавами, да зубы на виду.

– Зубы все-таки на виду, – замечал Павлик, – а где же он дерет?

– Под мостом, – отвечали пешеходы.

Пришел Павлик к мосту. С виду – это самое красивое место в Безверске. Деревянный самодельный мост, будто дружеская рука, протянулся он от холма к холму, где красуются все лучшие церкви. Тут, на мосту, Павлик часто любовался, бывало, лесом ив, склоненных над речкой, и бросал вниз камешки, стараясь попасть в грачиное гнездо. Теперь он спустился вниз и пошел искать между ивами Петьку Ротного. Когда-то здесь Тимофей подстерег только что родившуюся и зарытую уже Леди. Теперь – на каждом шагу попадались собачьи скелеты. Там воронье расклевывало тушу лошади; там жуки-могильщики хоронили издохшую кошку; там голуби, мирно воркуя, выклевывали из груди убитой ястребом птицы какие-то зерна.

– Все Петька Ротный! – шептал Павлик.

– Ты, Павлуша, с ума сошел! – услыхал он над собой голос.

Полюша стояла на мосту и кудахтала, как курица.

– Ищу Петьку Ротного, – ответил Павлик, – злодей собаку мою ободрал. Принеси мне ружье, убью Петьку Ротного!

Полюша всплеснула руками и побежала вниз.

– Ну иди, иди за мной! – уговаривала Полюша и вела его, как водят женщины пьяных мужей. – Да можно ли так из-за собаки убиваться? – ласково говорила она. – Да какой же Петька злодей? Каждый своим делом занимается.

Каждому есть хочется. И собаки-то ведь стаями развелись, кипятку не хватает ошпаривать. Да и закон есть такой, чтобы истреблять собак. Не видали Петеньку Ротного? – спросила она, когда выбрались наверх из оврага.

– В бане! Он теперь банным старостой.

– Вот, видишь? – говорила Полюша. – Ты все: злодей, злодей!.. А он и место хорошее получил, служит. Может, и собак не дерет?

– Дерет, – ответил прохожий.

Наверху у самого обрыва стояла кирпичная стена, из нее через дырку валил пар, а пониже дырки было окно, где жил банный староста.

– Дома Петенька? – постучала Полюша.

– Петьки нету, – сказали оттуда, – он в трактире, пирожные есть.

– Как пирожные! – встрепенулся Павлик, будто его разбудили.

– Так, – сказала Полюша, – ты говоришь: злодей… а он вот так всегда: как завелись мало-мальски деньжонки, покупает пирожные и всех, кто есть в трактире, потчует. В рот капли вина не берет, а ты: злодей! Хороший человек, богомольный. Могилка у него есть на кладбище, так всю цветами убрал и даже зимой дорожку расчистит к могилке и посыпает песочком.

Так убаюкивая Павлика, подходила Полюша ближе и ближе к трактиру, и наконец в окне показалось белое лицо с блаженной улыбочкой, обнажавшей острые зубы.

– Слышал, слышал, – ласково сказал Петька Ротный, – рыжую не ловил, черный готов.

– Разноухий, лоб с выломом? – спросил городовой. Петька мотнул головой и надкусил шоколадную трубочку.

– Рыжую суку цыган увел, – сказал поросятник.

– Все может быть, – согласился городовой, – цыганский нос – вострый.

– Не цыгане, – перебил прасол, – сербы.