Том 10. Сказки, рассказы, очерки 1910-1917
Шрифт:
— Хочется, видно, вам поговорить-то, земляк? — заметил Лукин с удовольствием. — Намолчались, хе-хе — а?
— Да, я теперь могу говорить, думал уже много. Надо поддержать святой огонь, надо!
— Это вы из евангелия говорите али от себя? — подумав, спросил Лукин.
— Евангелие я читал. И пророков. Ты, земляк, если грамотен, пророков читай! Они провидели все наши дни и грехи даже до сего времени. Когда ты речи древних пророков узнаешь, то будут тебе понятны и наши.
Дядин замолчал, задумался,
— Да-а, любопытный вы, землячок! Старовер, может быть? Из этих — как их? Их много — эх ты!
— Весь народ — старовер! — ответил Дядин, не оборачиваясь. — Издавна, неискоренимо верует он в силу правды — о рабочем народе говорю, который всё начал на земле и всех породил.
На дворе кто-то считал сердитым голосом:
— Раз, два, три, четыре…
И вдруг заорал:
— Куда швыряешь, слепой чёрт!
Небо темнело.
Дядин отвернулся от окна, тряхнул головой и, улыбаясь, ласково и тихо продолжал:
— Дед мой крепостной человек был. Ушёл от помещика, бросил семью — за правдой пошёл. Поймали его, били плетями. Выздоровел — опять бежал. И пропал навсегда! Теперь — не пропал бы! Легко стало правду найти. Слышен голос её отовсюду. Вот мы в тюрьме — и она здесь. Здесь! Хочешь, я тебе покажу это?
Он широко шагнул к двери, а Лукин, недоумевая, вскочил с койки и, встревоженный, забормотал:
— Погодите — что такое? Землячок!
Торжествующе улыбаясь, Дядин взглянул на него, постучал пальцем в железную задвижку глазка и выпрямился, говоря:
— В мыслях люди везде свободны!
— Позвольте! — тревожно сказал Лукин, тоже подвигаясь к двери. — И я желаю выйти… то есть имею нужду в коридор…
Он часто мигал глазами, взволнованный чем-то, шарил в кармане штанов, дёргал себя за ус.
— Ты не бойся! — ласково посоветовал Дядин. — Народ надёжный, не выдаст! Чего бояться? Вот увидишь.
Заслонка осторожно поднялась, Дядин наклонился, а Лукин, отодвигаясь к окну, сердито ворчал:
— Не желаю… может, вы не в своем уме… и желаю просить, чтобы меня перевели от вас, — да! Чтобы я один сидел, позвольте!
Дядин, видимо, не слышал его голоса, он подставил ухо к отверстию в двери и на несколько секунд замер, прислонясь к ней плечом.
— Правда ли? — глухо спросил он.
И голова его стукнулась о дверь.
— Разные сумасшедшие — а я страдай тут… — возвышая голос, бормотал Лукин; он вытягивал шею к двери, точно собираясь прыгнуть, и таращил глаза, свирепо округляя их.
Фёдор Дядин тяжело выпрямился, встал у двери спиною к ней, опустил голову и, отирая потное лицо, молчал секунду, две, три.
— Я, — высоким голосом воскликнул Лукин, — не желаю с вами — слышали? Желаю выйти! Вы тут говорите
разное… я боюсь!..Он тонко позвал:
— Надзиратель!
И голос его, взвизгнув, оборвался.
Дядин смотрел на него, печально покачивая головой. Лицо у него было серое, он задумчиво кусал губы, а пальцы рук его крепко сжались в кулак.
— Что вы? Пропустите меня в дверь! — потребовал Лукин, понижая голос.
— Вот ты чего боишься! — тихо сказал Дядин.
— И боюсь! — отозвался Лукин, пряча глаза. — Конечно! Может, вы не в своём уме!
— Да-а! — протянул Федор Дядин. — Стало быть, ты выпытывать меня послан?
Лукин приподнялся на носках и снова негромко позвал:
— Часовой! Эй!
— Ну, если ты шпион, — иди, скажи им, что всё сделал я, что я тебе сознался! Иди!
— Заперто же! — вполголоса и сердито сказал Лукин, кивая головой на дверь.
— Отопрут! Только — вот что…
Дядин подвинулся вдоль стены, шаркая по ней локтями, остановился против маленького солдата и увещевающе заговорил:
— Своё, что тебе приказано, ты сделал, значит — обещанное получишь. А о том, что из коридора про тебя сказали, зачем ты ко мне послан, — об этом не говори начальству — слышишь?
— Ладно! — ответил Лукин, не глядя на Фёдора и поёживаясь.
— Погоди! Почему не надо говорить об этом? Ведь сказал мне один и не известно тебе — кто, а в коридоре — девять солдат. Всех начнут бить, стращать. Зря будут мучить людей. Ты сам солдат и должен понять — лишнее это!
— Понимаю! — с досадой отозвался Лукин.
— Ты мне побожись, что не скажешь.
— Чего же я буду божиться? Разве вы поверите теперь!
Почему не верить?
— Если я взялся… за эдакое…
— Это ты по глупости. Дурак ты — вот и взялся. Л теперь, один грех сделав, другой — обойди.
Оба говорили торопливо, но тихо. Один — спокойный, печальный, другой — подавленный и унылый. Оса влетела в камеру и кружилась в ней, путая своё струнное жужжание с голосами людей.
Лукин отвернулся к окну и, глядя вверх, прошептал:
— Ей-богу — не скажу…
— Скажешь только про меня — верно?
Тогда Лукин взглянул в лицо ему и, поводя плечами, воскликнул ноющим от страха голосом:
— Расстреляют же вас!
Дядин отодвинулся подальше от него, спокойно говоря:
— Уж это всё равно — они и без тебя не помиловали бы… Иди!
Быстро сорвавшись с места, Лукин пошёл к двери, а Фёдор плотно прижался к стене — и придержал спереди рубаху свою, точно не хотел, чтобы она коснулась платья солдата.
Подскочив к двери, Лукин бил в неё ногой и кричал, раздражённо и тонко:
— Надзиратель! Отпирай!.. Черти!..
Но вдруг, оборотясь к окну, сказал торопливо и громко, чтобы преодолеть шум за дверью: