Том 12. Дополнительный
Шрифт:
...Всем, кроме Вадима, конечно, которому хорошо стать не могло уже ни при каких обстоятельствах. Ему теперь могло стать только плохо, и ему таки стало плохо, и Матвей с Маришкой поспешно увели его в ванную, а остальные вновь загомонили — главным образом, для того, чтобы заглушить мучительные звуки, доносящиеся оттуда.
— ...Вэл'вл!
— Что, горе мое?
— Перестань врать!
— Никогда! Настоящих жуков больше не осталось. Я еще застал жуков-носорогов. Oryctes nasicornis. Под Лугой их было довольно много. Но вот жука-оленя
— А в Японии, между прочим, жуков до черта. Их там разводят.
— Сравнил! Япония войну проиграла. Тоталитарным государствам полезно проигрывать войны — они от этого сразу идут на поправку.
— Мы тоже проиграли войну.
— Верно. Но во-первых, гораздо позже. А во-вторых — явно идем на поправку.
— Что-то не видно.
— Видно, видно. Но жуков нам уже теперь не вернуть. Разве что в Японии станем закупать. Но нет худа без добра: у нас появились удивительные тараканы!..
— Полундра! Не надо про тараканов!
— Слушайте, жлобьё, мы будем языком болтать или мы будем, блин, делом заниматься?..
— ...Открывает жена. Руки опущены, подбородок открыт...
— Недурно. Но мне больше понравилось про новоросса. Выходит из Эрмитажа и говорит: «Ну, что ж. Не бог весть что, конечно, но ничего, ничего — чистенько...»
— «Машка, женушка моя дорогая! Родила? Сколько? Трое? Мои есть?..»
— ...А ты представь себе «Ревизора» с точки зрения чиновника. История про то, как мелкий проходимец и негодяй обманул приличных и порядочных людей...
— ...Слушай, вот интересно, что было бы, если бы у Николая хватило сообразительности дать Александру Сергеевичу сразу камергера вместо камер-юнкера?
— Между прочим, я только к старости узнал, что Ольга, оказывается, была сестра Татьяны...
— Господи! А кто же она тогда была, по-твоему?
— Ну, не знаю, брат. Приятельница. Подружка. «Скажите, девушки, подружке вашей...»
Потом Маришка снова появилась, растерянная и встрепанная, и сразу же, не садясь, налила себе минералки и жадно выпила.
— Ну и ну, — сказала она и опустилась на ближайший стул.
Андрей произнес с недурным французским прононсом:
— Monsieur Christoforoff va s'animaliser.
Кто понял — промолчал, кто не понял — тем более. А Вельзевул осведомился деловито:
— Уложили?
— Там с ним Матвей... — ответила Маришка невпопад. — Ребята, он так долго не протянет, надо что-то делать, честное слово. Богдан, ты не хочешь им заняться?
— Нет, — сказал Богдан так резко, что все сразу же замолчали и теперь смотрели на него. Даже Тенгиз. Даже опекуемый Вова.
— Извини меня, конечно, но почему? — спросила Маришка беспомощно. — Это же сейчас — совершенно очевидно — твой клиент.
— Я предпочел бы не давать объяснений, — сказал Богдан таким тоном, чтобы разговор прекратился. И разговор прекратился.
—
Что ты выяснил? — спросил Тенгиз, переведя тяжелый взор свой на Страхоборца. — Ты узнал что-нибудь?— Да. Я узнал, что Аятолла замечательная личность и что у него есть два слабых места.
— Целых два? — сказал Юра-Полиграф. — Да он у нас просто слабак!
— Первое: он любит жену. Второе — он любит сына.
— О боже! — сказала Маришка нервно.
— Сын маленький? — осведомился Юра.
— Да. Десять лет.
Некоторое время все молчали, уткнувшись в тарелки, и только Маришка оглядывала всех по очереди, постепенно закипая.
— Это не для нас, — сказала она наконец решительно.
— Но он-то этого не знает, — возразил Страхоборец.
— И думать на эту тему не хочу, — сказала Мариша. — И вам не разрешу. Забудьте. Прямо сейчас.
— «Гордость составляет отличительную черту ее физиономии», — произнес Юра-Полиграф, безусловно, кого-то цитируя.
— Хорошо, хорошо, — сказала ему Мариша нетерпеливо. — Но я на эту тему даже разговаривать не желаю.
— Ну, вот что, золотко мое, — сказал Тенгиз, глядя ей в лицо. — Либо мы тут будем обливаться соплями, блин...
— Да, мы будем обливаться соплями! И всё! Нет темы для разговора!
— Ты скажи это Димке... — мрачно предложил Тенгиз, отводя, впрочем, глаза.
— Скажу, не беспокойся. И он со мной согласится. Со мной, а не с тобой.
Ну, это, положим, дело темное и отнюдь не очевидное, подумал Богдан, но в дискуссию вступать ни с кем не стал, а только спросил Тенгиза:
— Подобраться к нему вплотную можно?
— Можно, — сказал Тенгиз.
— Так за чем же дело стало?
Тенгиз не отвечал, как бы находясь в затруднении. Все смотрели на него и ждали.
— Слишком уж легко к нему подобраться, — сказал наконец Тенгиз медленно. — Мне это не понравилось.
— То есть?
— Я прошел к нему в офис свободно, блин, как в собственный сортир. Гада не оказалось на месте, но все равно — легкость эта... эта вседозволенность... там же охраны должно быть, как в Кремле. Тут что-то явно не так, блин. Так не бывает. Мне показалось, что это западня. Капкан для дураков.
Появился Матвей, запыхавшийся, но веселый.
— Слава тебе господи, — сказал он. — Задрыхнул наконец... Ну, что вы тут без меня решили?
— У него есть еще одна слабость, — сказал Страхоборец, уклоняясь от ответа на этот вопрос. — Он страдает арахнофобией.
— Это еще что за зверь такой? — осведомился Юра.
— Он боится пауков, жуков, мокриц и все такое прочее.
— О! Это интересно! — оживился Вельзевул. — И сильно боится?
— Было сказано: до смерти. Как ребенок.
— Отдайте его мне! — сказал Вельзевул радостно. — Где он живет? Адрес?
— Он живет в Царском Доме. Тебя туда не пустят.
— Ничего! Тенгиз проведет.
— Хрена, — сказал Тенгиз. — Царский Дом, знаешь, — там все на автоматике...