Том 12. Из 'Автобиографии'. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма
Шрифт:
Все мы шлем вам, Хармони и детям кучу самых сердечных приветов.
Марк.
72
ДЖ. Т. ГУДМЕНУ
Ривердейл-на-Гудзоне, 13 июня 1002 г.
Дорогой Джо,
я восхищен безмерно и преисполнен почтения! Вот уже двадцать четыре часа я пытаюсь успокоиться и хладнокровно оценить эту поразительную энергию, трудолюбие, упорство, отвагу, аналитический гений, проницательность, все это громовое и огнедышащее великолепие, каким изумила нас мирная, покрытая цветами и зеленью гора, в которой никто и не подозревал спящего вулкана, — пытаюсь успокоиться — и не могу. Вчера я прочитал половину вашей книги и не понял ни слова, но все
Вы думаете, что вам досталась «жалкая награда» за двадцать лет труда? Нет, нет! Вы жили в высоком царстве разума, а самая малая радость его недоступна для самой тугой мошны, какая найдется в христианском мире; днем и ночью вы были свободны и независимы от земного рабства и грубой корысти. Вы получали за свои труды плату большую, чем кто-либо другой в нашей стране. Вы жили ослепительной мечтой - и она сбылась, и ныне вы не могли бы обменяться судьбою даже с другим ученым: ведь он должен разделить свои трофеи с коллегами, мир же, открытый вами, принадлежит только вам одному и вашим останется.
Все это просто великолепно, Джо! И нет на свете человека, который был бы за вас так рад и горд, как неизменно преданный вам
Марк.
73
БРАНДЕРУ МЭТЬЮЗУ
Нью-Йорк-Сити, 4 мая 1903 г.
Дорогой Брандер,
Целый месяц я не вставал с постели, но зато я много читал, и мне пришло в голову попросить вас вот о чем: сядьте-ка за письменный стол, когда у вас найдется месяцев восемь-девять свободных, и набросайте для меня ответы на кое-какие вопросы из области литературы, дабы расширить мой кругозор. Ваше время не будет потрачено напрасно, ведь потом на досуге, пользуясь уже сделанным, вы можете составить курс лекций для ваших студентов и этим окажете им большую услугу.
1) Есть ли в романах сэра Вальтера Скотта страницы, написанные хорошим английским языком не путаным и не небрежным?
2) Есть ли у него страницы, написанные не слишком убогим, бесцветным, стертым языком, а приличной прозой?
3) Есть ли у него страницы, которые горели бы настоящим пламенем, а не тлели негреющим, обманчивым светом гнилушки?
4) Есть ли у него герои и героини, которые не были бы негодяями и негодяйками?
5) Есть ли в его романах персонажи, чьи слова и поступки не противоречили бы характерам, какими они обладают по уверениям автора?
6) Есть ли у него герои и героини, которыми читатель восхищался бы и при этом сам понимал бы, почему восхищается?
7) Есть ли в его романах комические персонажи, которые и вправду забавны, и юмористические места, не лишенные юмора?
8) Случается ли ему когда-нибудь увлечь читателя так, что тому не хотелось бы отложить книгу?
9) Есть ли у него страницы, где он перестает принимать неестествеппые позы, перестает восхищаться безмятежным разливом собственного водянистого красноречия, отказывается от вычур и притворства и на время, хотя бы ненадолго, становится сколько-нибудь искренним и серьезным?
10) Умел ли он писать по-английски? Может быть, он знал, как надо писать, но просто не хотел?
11) Писал ли он верное слово только тогда, когда не мог подыскать другого, или он так часто ошибался в выборе потому, что не умел отличить верное слово от неверного?
12) В состоянии
ли вы читать его? И при этом сохранить к нему уважение? Разумеется, это было возможно в его время — в эпоху непомерной чувствительности, громких вздохов и пышных слов, — но, боже праведный, возможно ли это в наши дни?Брандер, я изнемогаю, я умираю медленной смертью, загубленный сэром Вальтером. Я прочел первый том «Роб Роя» и дошел до XIX главы «Гая Мэннеринга»— и уже не в силах приподнять голову от подушки, даже чтобы поесть. Ох, как все это ребячески незрело, неестественно, какая второсортная подделка! Всё какие-то фигуры из паноптикума, скелеты, призраки. Интересно? Да как могут быть интересны эти бескровные манекены, эти мыльные пузыри? А замысел— какое убожество! Не потому убожество, что не хватает изобретательности, чтобы задумать сложные и разнообразные положения, а потому, что нет уменья их обосновать. Сэр Вальтер обычно выдает себя, когда начинает развивать то или иное сюжетное положение: он хитрит, и мудрит, и накручивает; и если вы дотянете до тех пор, пока станет ясно, к чему он вел, вы все равно ему не поверите.
Я не могу найти продолжение «Роб Роя» и больше не могу вынести «Мэннеринга»— уж и не знаю, что делать, но я еще поразмыслю и постараюсь не бросить сгоряча изучение столь великого автора. А он был действительно велик в свое время в глазах своих читателей, — так ведь и господь бог был велик во времена древних иудеев, но в наши-то дни чего ради возносить их на такую высоту? Да и стоят ли они столь высоко? По совести, так ли это? Не верю я, черт возьми!
Как бы мне хотелось повидать вас и Ли Хаита.
Искренне преданный вам
С. Л. Клеменс.
71
БРАНДЕРУ МЭТЬЮЗУ
Ривердейл, 8 мая 1003 г.
Дорогой Брандер,
я все еще лежу, но время теперь идет не так медленно и скучно, потому что и налетел на Вальтера Скотта и разозлился. Я дочитал «Гая Мэннеринга» — это очень, очень любопытная книга, в которой сборище жалких теней лопочет что-то невнятное вокруг единственного существа из плоти и крови — Диммонта; книга, бестолково слепленная из самых последних отбросов романтического театрального реквизита... я дочитал ее, взялся за «Квентина Дорварда» и прочел его тоже.
Это было все равно, что покинуть мертвецов и войти к живым; все равно, что оставить приготовительный класс Школы журналистики и вместо него прослушать курс лекций по английской литературе в Колумбийском университете.
Хотел бы я знать, кто написал «Квентина Дорварда»?
Всегда ваш
Марк.
75
Т. Ф. ГЕЙТСУ
Нью-Йорк, 30 мая 1903г.
Дорогой мистер Гейтс,
без сомнения, мне весьма лестно, что вы предлагаете дать обществу мое имя и намереваетесь устроить на Сент-Луисской ярмарке «День Марка Твена», но такая честь не подобает живущему, ее можно и должно оказывать только умершим. Я ценю чувства, побудившие вас предложить мне такую честь. Я ценю их очень высоко и весьма вам признателен, но такой почет меня пугает. Пока мы живы, нам всегда грозит опасность хотя бы и с самыми лучшими, благородными намерениями сделать какой-нибудь шаг, который может погубить паше доброе имя и отвратить от нас наших друзей.
Надеюсь, что никакому обществу не будет присвоено мое имя, покуда я жив, ибо рано или поздно я могу сделать что-нибудь такое, что заставит членов общества пожалеть о том, что они оказали мне эту честь. Когда же я войду в царство мертвых, я буду следовать их обычаям и уже не провинюсь ни в чем таком, что могло бы задеть моих друзей; но до тех пор я остаюсь столь же сомнительной величиной, как и любой представитель рода людского.
Искренне вам преданный
С. Л. Клеменс.
76