Том 12. Произведения 1885-1902 гг

Основным стимулом всех поступков героя было честолюбие, он всегда стремился «во всех делах, представлявшихся ему на пути, достигать совершенства и успеха, вызывающего похвалы и удивление людей».

Оставив блестящий гвардейский полк, чтобы уйти в монастырь, он изменил даже имя, но по самой своей сущности остался тем же честолюбивым человеком. Он «радовался тем восхвалениям, которыми окружали его», умилялся на себя. А всякая ориентация на чужое мнение, желание славы, похвалы, одобрения, по наблюдениям Толстого, разрушительны для того чувства и дела, которыми человек гордится, перестают быть духовно значимыми для него. Когда Николенька Иртеньев («Юность») похвастался перед извозчиком своим высоким чувством, оно «дымом разлетелось…» (с. 207 т. 1 наст. изд.).

В севастопольских рассказах и в «Войне и мире» Толстой показал, как неподлинны храбрость и героизм, когда они демонстрируются намеренно. Андрей Болконский, только постигнув глубокий смысл жизни, освобождается от желания славы.

«Все глубже и глубже забирает эта история. Соблазн славы людской и прославления, — то есть обман, чтоб скрыть веру» (т. 51, с. 78), — пишет Толстой в Дневнике. Отец Сергий живет не тем, за что его прославляют, а любовью к славе, похвалам. Гордость и тщеславие принимают у него парадоксальную форму стремления к смирению. Он оказывается в неразрешимом положении: чем сильнее, упорнее преследует он свою цель, тем все дальше уходит от нее, тем все более попадает в «тот ложный круг, при котором смирение оказывается гордостью…» (т. 52, с. 57).

Стремясь к нравственному совершенству, к овладению собой, герой в действительности приходит к потере себя. История отца Сергия встает в один ряд со «Смертью Ивана Ильича» и «Крейцеровой сонатой» как художественное исследование разрушения человеческой личности эгоистическими мотивами жизненного поведения. Ведь согласно Толстому, «всякое ослабление духовной силы выражается увеличивающимся эгоизмом, самодовольством и самовозвеличением…» (т. 52, с. 97).

Сознание того, что к нему «за тысячу верст приезжают», что о нем «в газетах пишут» и «в Европе, в неверующей Европе знают», есть признак ослабления духовного состояния, приводящего отца Сергия к падению.

Знаменательно, что этот человек, прошедший долгий и трудный путь, добившийся блестящих успехов и в светской и в монашеской жизни, открывает истину благодаря незаметной, внешне совершенно, казалось бы, «ничтожной женщине».

Оказывается, что жалкая, робкая Пашенька, которую отец Сергий знал еще в детстве, жила подлинной жизнью и смогла научить и спасти от отчаяния того, кто долгие годы учил и наставлял сотни людей. Она была одна из тех «тысяч безвестных, самых лучших, как все безвестное, женщин, утешительниц пьяных, слабых, развратных людей, тех, для которых нужнее, чем кому-нибудь, утешения любви» (т. 41, с. 376).

Обыкновенной, ничем не примечательной была жизнь этой женщины, отданная мужу, детям и внукам. Пашенька, никогда не думая о своем «значении», просто жила, помогала, утешала и служила людям, с которыми ее связала судьба. И отец Сергий признается: «Пашенька именно то, что я должен был быть и чем я не был… Да, одно доброе дело, чашка воды, поданная без мысли о награде, дороже облагодетельствованных мною для людей».

Все близкое к естественному, природному началу было высшим выражением истины для Толстого. Вот почему именно в Пашеньке, вся жизнь которой — бескорыстное служение людям, находит свое спасение «заблудший, гордый грешник» — отец Сергий.

Природа же, как самое полное выражение этой истины, всегда была в художественном мире Толстого своеобразным эталоном: степень близости к ней героя служила для писателя мерой его гармонии и естественности. Так, в «Трех смертях» мужик встречает смерть спокойно и просто, потому что «его религия — природа». Оленин («Казаки»), узнав людей, живущих, «как живет природа», увидел всю фальшь дворянского общества.

Контраст фальшивого бытия человека из среды «богатых, ученых» и естественного, гармонического природного начала стал сюжетной основой повести «Холстомер» (начатая в 1861 году, она была закончена только в 1885 году). «Есть люди, которые землю называют своею, а никогда не видали этой земли и никогда по ней не проходили. Есть люди, которые других людей называют своими, а никогда не видали этих людей; и все отношение их к этим людям состоит в том, что они делают им зло» — так с наивной, «природной» точки зрения обнажается в повести главная нелепость человеческого жизнеустройства — понятие собственности, ставшей причиной всех бедствий Холстомера. История старой лошади соединяет в себе черты природной и социальной жизни в их сложном, противоречивом переплетении.

Толстой дает подробное и беспощадное описание Холстомера в старости во всем его уродстве, порожденном ходом времени и эгоизмом человека. Но, несмотря на «отвратительные» подробности — разорванную губу, желтые остатки зубов, рубцы, болячки, жидкий, пегий, почти оголенный хвост, — старый мерин производит впечатление значительности. Его старость была «и гадкая и величественная вместе». В этом соединении «гадкого» и «величественного» основа выразительности «Холстомера». Толстой не боится никаких снижающих, «натуралистических» деталей в описании своего героя, история которого, несмотря ни на что, остается значительной и величественной. Писатель завершает повесть о Холстомере рассказом о судьбе его останков: «собака, упершись лапами в стерву, мотая головой, отрывала с треском то, что зацепила», волчица «сделала несколько судорожных движений и, открыв зубастый зев, натужилась и выхаркнула большой кусок конины». Эти «неэстетичные» детали придают тем не менее особый мужественный колорит повести о Холстомере, вся жизнь которого от буйных радостей молодости до увядания и последних предсмертных судорог подчинена извечному и неотвратимому закону круговорота в природе. И самая смерть его служит добру и жизни.

А «существование» бывшего хозяина Холстомера князя Серпуховского было противоестественным, совершенно бесполезным и никому не нужным, старость его — просто «грязная» без «величественности», так что «ни кожа, ни мясо, ни кости его никуда не пригодились». Весь внешний лоск и богатство обстановки не могут скрыть мертвенной пустоты существования богатых людей. Каждый из них занят только собой и своим тщеславием. История Холстомера полна трагической поэзии. А все, что можно рассказать о жизни его хозяина, умещается в нескольких скупых строках: «Хозяин был рысистый охотник, крепыш-сангвиник, один из тех, которые никогда не переводятся, ездят в собольих шубах, бросают дорогие букеты актрисам, пьют вино самое дорогое, с самой новой маркой, в самой дорогой гостинице, дают призы своего имени и содержат самую дорогую».

На своеобразном контрасте двух судеб и смертей была построена и другая повесть Толстого, созданная уже в 90-е годы, — «Хозяин и работник».

Хозяину и работнику свойственны в корне различные мироощущения. В художественном мире Толстого «хозяин» — некое обобщение, заключающее в себе такие качества, как самодовольство, тщеславие, скудость душевной жизни, страсть к приобретательству. Таков Василий Андреич Брехунов, целиком погруженный в расчеты, мысли о накопительстве, о собственной значительности. Он всегда был «доволен всем тем, что ему принадлежало, и всем тем, что он делал». Самодовольство замыкает хозяина, отделяет его от широкого мира многообразных человеческих отношений и природы, мешает ему понять внутреннюю жизнь других людей.

Работник, напротив, находится в бессознательной, полной и непоколебимо прочной связи со всем, что его окружает. В этой связи нет ничего мистического, — она непосредственна и проявляется в повседневных отношениях: в обращении «душа милая», в разговоре с лошадью, овцами, собакой, курами и даже с кушаком и сугробом. «Никита поговорил со всеми: извинился перед курами, успокоил их, что больше не потревожит, упрекнул овец за то, что они пугаются, в то время как привязывал лошадь».

В этом естественном, первородном гармоничном мировосприятии Никиты — своеобразие его личности, истинность которого поверяется его отношением к смерти. «Как и всем людям, живущим с природой», мысль о смерти «показалась ему ни особенно неприятной, ни особенно страшной». Хозяин же перед ликом смерти тщетно пытается вернуться к привычному мироощущению. «Опять он начал считать барыши, долги за людьми, опять стал хвастаться сам перед собой и радоваться на себя и на свое положение, — но все теперь постоянно прерывалось подкрадывающимся страхом…»

От страха хозяин спасается тогда, когда под влиянием внезапного духовного «озарения» согревает своим телом замерзающего Никиту. «Жив Никита, значит, жив и я», — с торжеством говорит он себе.

Особую группу в томе составляют рассказы, сюжет которых носит либо откровенно аллегорический, либо иллюстративный характер. Все они — «Три сына», «Сон молодого царя», «Разрушение ада я восстановление его» и др. — тяготеют к жанру притчи. В этих легендах, рассказах, сказках Толстой пытается разъяснить, распространить свои взгляды, а в «Трех притчах», например, ведет полемику с оппонентами, искажающими его. Близкие ему по духу произведения Толстой пересказывает в свободной манере или, сообразно своим воззрениям, существенно их переделывает. Так появились своеобразные «переводы» — «Суратская кофейная», «Франсуаза», «Дорого стоит», «Карма».