Том 13. Салли и другие

Он непринужденно закурил. Пальцы его дрогнули, когда он зажигал спичку, однако он льстил себя надеждой, что больше ничто в его поведении не указывало на то, до какой степени он волнуется. Настоящий мужчина, считал Брюс Кармайл, силен и владеет своими чувствами. Момент был, конечно, затруднительным, однако мистер Кармайл решительно настроился ничем себя не выдать. Он искоса взглянул на Салли и подумал, что еще никогда, даже в то утро в саду Монкс Крофтона, она не была прекраснее. На щеках играл румянец, глаза сверкали. Тучный дух дяди Дональда, который в ходе всей экспедиции был верным спутником мистера Кармайла, поблек и растворился, пока он смотрел на нее.

Повисла пауза. Мистер Кармайл раскурил сигарету и выпустил клуб дыма.

— Когда вы приехали? — спросила Салли, почувствовав, что необходимо что-то сказать. Разум ее был в смятении. Она сама не знала, рада она его видеть или нет. Скорее, все же рада, решила она. Было в этой его холодной и чопорной английскости что-то, отчего, как ни странно, ей становилось легче. Он был так не похож на мистера Крэкнелла и на человека с севера, так спокоен и чужд лихорадочной атмосферы, в которой она жила. Глядя на него, Салли отдыхала.

— Я прибыл сегодня вечером, — сказал Брюс Кармайл, поворачиваясь и глядя ей прямо в глаза.

— Сегодня вечером!

— Мы причалили в десять.

Он снова отвернулся. Желаемого эффекта он достиг, теперь надо было дать ей поразмыслить над сказанным.

Салли молчала. Значение его слов было ей вполне понятно. Его присутствие здесь было своего рода вызовом, на который она должна ответить. Но ей было все равно. Она так долго боролась, что ей больше не хотелось действовать. Она чувствовала себя пловцом, который устал биться и готов поддаться изнеможению. Спертый воздух давил на нее как душное одеяло. Усталые нервы уже не выдерживали ревущей музыки и громких голосов.

— Может, потанцуем? — спросил он.

Оркестр заиграл чувственную слащавую мелодию, песню-однодневку, которая только что взошла на пик популярности. Салли, слышавшая этот мотив, наверное, сотню раз, знала его наизусть.

— Если хотите.

Мастерство во всем — таков был девиз Брюса Кармайла. Он был из тех мужчин, которые берутся лишь за то, что умеют делать с блеском. Еще на заре жизни он решил, что танцы — одна из тех вещей, которые образованный джентльмен знать обязан, и позаботился о том, чтобы изучить эту науку основательно. Следуя за ним, Салли по привычке готовилась вытерпеть обычные толчки и подножки, к которым сводились для нее танцы в «Цветнике», а оказалась в руках мастера, настоящего эксперта, человека, который танцевал лучше, чем она сама; и внезапно она испытала благодарность, дивный покой, взвинченные нервы расслабились. Полузакрыв глаза, она умиротворенно покачивалась в такт мелодии, из которой таинственным образом исчезло все избитое и дешевое, и в эту минуту ее отношение к Брюсу Кармайлу полностью изменилось.

Салли так и не потрудилась разобраться, что на самом Деле к нему чувствует; одно ей было ясно с самой первой встречи — физически он ей неприятен. Несмотря на привлекательную внешность (а на свой мрачноватый манер, он был красивым мужчиной), Брюс Кармайл ее отталкивал. Теперь, околдованная чудесным танцем, она уже не чувствовала к нему отвращения. Словно какой-то барьер сломался между ними.

— Салли!

Она почувствовала, как его рука сжимает ее талию, как дрожат его мускулы. Она взглянула ему в лицо. Темные глаза внезапно ослепили ее, она оступилась, почувствовав странную беспомощность; с ужасом очнувшись от полудремотного состояния, в котором она покачивалась убаюканная, она поняла, что этот танец не отсрочил решающего разговора, как ей казалось. Музыка вновь хрипела и ревела, и его слова мешались с мелодией, горячим шепотом он повторял все то, что говорил ей на аллее Монкс Крофтона в то далекое весеннее утро. Ошеломленная, она чувствовала, что атаковать ее в подобный момент нечестно, это ей претило, однако разум словно оцепенел.

Внезапно музыка замерла. В ответ на настойчивые рукоплескания оркестр заиграл вновь, но Салли уже шла назад к столику, Брюс Кармайл следовал за ней, как тень. Они не обменялись ни словом. Он сказал все, что хотел, и Салли сидела, уставившись перед собой и пытаясь думать. Она устала, устала. Глаза жгло. Она заставляла себя трезво взглянуть на ситуацию. Стоило ли бороться? И ради чего? Она знала лишь одно: она устала, устала смертельно, устала до глубины души.

Оркестр замолчал. Вновь раздались хлопки, однако на этот раз музыканты не послушались. Постепенно шарканье шагов стихло. Площадка опустела. В «Цветнике» установилась относительная тишина. Казалось, даже разговоры вокруг стали тише. Салли закрыла глаза, и вдруг откуда-то сверху из-под крыши раздалось птичье пение.

Исидор Абрахамс слово держал. Он назвал свое заведение «Цветником» и постарался, чтобы клиенты действительно почувствовали себя в цветнике, конечно, насколько это возможно в слишком душном и шумном, переполненном бродвейском дансинге. На стенах цвели бумажные розы, живые тюльпаны стояли в кадках у каждой колонны, а к потолку были подвешены клетки с живыми птицами. Одна из них, встревоженная внезапной тишиной, запела.

Салли часто жалела этих птиц и много раз просила Абрахамса скостить им срок, однако в это мгновение ей почему-то не показалось, что птаха на своем языке молит, как и она сама, забрать ее отсюда. Боровшуюся с судьбой Салли эта песня утешала. Она была как бальзам. Внезапно перед ее глазами возникло видение: Монкс Крофтон, прохладный, зеленый и покойный в лучах неяркого английского солнца. Он манил ее, как далекий оазис манит путника в пустыне.

Она почувствовала, как хозяин Монкс Крофтона накрыл ее руку своей ладонью и сжал. Она взглянула, и ее передернуло. Ей всегда не нравились руки Брюса Крамайла. Они были большие, костлявые, покрытые черными волосами. Когда-то давно она подумала, что если однажды он к ней прикоснется, ей будет неприятно. Однако она не шелохнулась. Снова пронеслось видение: старый сад… Гавань, где она сможет отдохнуть…

Он наклонился к ней и шептал что-то на ухо. В зале было необычайно жарко, шумно, людно. Птица под потолком вновь запела, и теперь Салли разобрала, о чем. «Заберите меня отсюда!» Разве что-нибудь еще имело значение? Разве было важно, как тебя заберут, куда или даже кто? Главное, чтобы забрали.

Монкс Крофтон был прохладным, зеленым и покойным…

— Хорошо, — сказала Салли.

3

В качестве полноправного поклонника Брюс Кармайл пребывал в растерянности. Он был несколько разочарован и вовсе не потому, что Салли приняла его предложение так сдержанно. Конечно, ему бы хотелось, чтобы она выказала побольше тепла, но с теплом он готов был подождать. Огорчало его упорядоченный ум вот что: только теперь он заметил, что выбрал для своих признаний неудачное время и место. Он принадлежал к ортодоксальной школе и считал, что предложение следует делать при луне и в уединении, а обстановка «Цветника», несмотря на то, что место это было во всех отношениях приятное, его коробила.

Музыканты заиграли опять, однако не какой-нибудь нежный мотив, которого требует влюбленное сердце. Раздался грубый металлический лязг — оркестр исполнял степ, который заставил бы умолкнуть и самого красноречивого. Танцующие пары раскачивались и сталкивались друг с другом повсюду, насколько хватало глаз; а за спиной у него двое официантов устроились на привал, чтобы подробно разобрать какой-то спорный вопрос, как принято у официантов. Продолжать сцену на должном эмоциональном уровне было невозможно, и Брюс Кармайл начал свою карьеру жениха незатейливым разговором.

— Черт, ну и шум! — сказал он ворчливо.

— Да, — согласилась Салли.

— Так всегда?

— О, да.

— Адский грохот!

— Да.

Живший в мистере Кармайле романтик плакал навзрыд, выслушивая эти уродливые банальности. Много раз мечтая о том, как все это произойдет, он особое место отводил мгновению, когда самый важный вопрос уже задан и в ответ раздалось тихое «да». Он видел, как с горделивой нежностью склоняется к потупившейся возлюбленной и шепчет что-то ей на ушко. Как можно шептать среди этого столпотворения! И одним махом Брюс Кармайл опустился от нежности к раздражению.