Том 15. Дела и речи
Шрифт:
Господа, я обращаюсь не только к вашему великодушию. Я обращаюсь ко всему, что только есть наиболее серьезного в политическом чутье Собрания законодателей. Скажу еще несколько слов по этому поводу и на этом закончу.
Господа, как я уже говорил, вы только что вновь укрепили при содействии национальной гвардии, армии и всех жизненных сил страны расшатанные устои государства. Вы не отступали ни перед какой опасностью, вы не колеблясь исполняли любой долг. Вы спасли основанное на порядке общество, законное правительство, все наши установления, гражданский мир, спасли цивилизацию. Вы совершили большое дело… Так вот! Вы не сделали ничего! (Движение в зале.)
Вы не сделали ничего, я на этом настаиваю, раз восстановленный порядок в материальной сфере не основывается на укреплении порядка в нравственной сфере. (Возгласы: «Правильно! Правильно!» Горячее и единодушное одобрение.)Вы не сделали ничего, раз народ
Вы видите, господа, — я повторяю это в заключение, — что я обращаюсь не только к вашему великодушию, но и к вашей мудрости. Я заклинаю вас подумать над всем этим. Господа, подумайте над тем, что анархия раскрывает пропасти, но роет их нищета! (Возгласы: «Правильно! Правильно!»)Вы создали законы против анархии, создайте же теперь законы против нищеты!
(Продолжительное движение на всех скамьях. Оратор сходит с трибуны. Его приветствуют и поздравляют.)
РИМСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
15 октября 1849 года
Господа, я перехожу сразу к сути дела.
Вчера министр иностранных дел, истолковывая — на мой взгляд, совершенно неправильно — вотум Учредительного собрания, произнес слова, которые налагают на меня, голосовавшего за Римскую экспедицию, обязанность прежде всего восстановить подлинные факты. Мы не вправе, по крайней мере поскольку это от нас зависит, оставить хотя бы малейшую неясность в вопросе об этом голосовании, которое уже повлекло и еще повлечет за собой столько событий. К тому же — тут я вполне согласен с достопочтенным докладчиком комиссии — в таком серьезном деле чрезвычайно важно установить нашу отправную точку, чтобы правильнее судить о том, к чему мы пришли.
Господа, после битвы при Новаре Учредительному собранию был представлен проект военной экспедиции в Рим. Взойдя на эту трибуну, генерал Ламорисьер сказал нам: «Италия только что проиграла свое Ватерлоо»; я привожу здесь его подлинные слова, которые вы все можете прочесть в «Монитер»: «Италия только что проиграла свое Ватерлоо; теперь Австрия владеет Италией, владеет положением; Австрия пойдет на Рим так же, как она пошла на Милан; она учинит в Риме то же, что учинила в Милане, что учиняет повсюду, — будет ссылать людей, гноить их в тюрьмах, расстреливать, вешать. Неужели вы согласны, чтобы Франция взирала на это, скрестив руки? Если нет — опередите Австрию, пошлите войска в Рим». Председатель Совета министров воскликнул: «Франция должна послать в Рим войска, чтобы защитить свободу и человечность». Генерал Ламорисьер прибавил: «Если мы не сможем спасти в Риме республику, спасем же по крайней мере свободу». Собрание голосовало за Римскую экспедицию.
Господа, Учредительное собрание не колебалось ни минуты. Оно голосовало за Римскую экспедицию во имя тех целей, которые ей указал председатель Совета министров, — свободы и человечности; оно голосовало за Римскую экспедицию, чтобы создать противовес поражению при Новаре; оно голосовало за Римскую экспедицию для того, чтобы французская шпага оказалась там, где намеревалась косить австрийская сабля (движение в зале);вот почему — я это подчеркиваю — оно голосовало за Римскую экспедицию; никакого другого объяснения не было дано, ничего другого не было сказано; если кто-либо, голосуя, мысленно делал оговорки — мне это неизвестно… (Смех в зале.)Учредительное собрание голосовало за Римскую экспедицию, мы голосовали за нее, дабы никто не мог сказать, что Франция отсутствовала, когда интересы человечества, с одной стороны, забота о ее собственном величии — с другой, требовали от нее действий; словом, за римскую экспедицию голосовали, дабы защитить от Австрии Рим и людей, создавших Римскую республику, дабы оградить их от Австрии, которая в своей нескончаемой войне против революций неизменно бесчестит неслыханными гнусностями все свои победы, если только это можно называть победами! (Продолжительные аплодисменты слева, протестующие возгласы справа; повернувшись к правой, оратор продолжает.)
Вы протестуете! Я употребил слишком мягкое выражение, а вы находите его слишком резким!
О! Такие выкрики вынуждают меня высказать все то возмущение, которое я старался подавить. Как! С трибуны английского парламента эти гнусности были заклеймены под аплодисменты всех партий, так неужели французская трибуна менее свободна, чем английская? (Возгласы: «Слушайте, слушайте!»)Так вот, я заявляю, — и я хотел бы, чтобы мои слова, именно потому, что они сказаны с этой трибуны, разнеслись по всей Европе, — я заявляю, что чудовищные поборы, контрибуции, конфискации, расстрелы, массовые казни, виселицы, на которых гибнут герои, палочные расправы с женщинами — все эти злодейства обязывают Европу пригвоздить австрийское правительство к позорному столбу. (Гром аплодисментов.)Я, безвестный, но преданный защитник правопорядка и цивилизации, всеми силами своей возмущенной души отталкиваю этих изуверов, этих Радецких и Гайнау (движение в зале),которые осмеливаются утверждать, будто они тоже служат этому святому делу, и жестоко оскорбляют цивилизацию тем, что защищают ее варварскими средствами. (Шумное одобрение.)
Итак, я напомнил вам, господа, во имя чего Собрание голосовало за Римскую экспедицию. Повторяю, этим я выполнил свой долг. Учредительного собрания уже нет. Оно уже не может постоять за себя; его вотум перешел по сути дела в ваши руки, отдан на вашу волю; вы можете использовать его для тех действий, какие вам угодно будет предпринять; но если — от чего избави нас бог — эти действия окажутся гибельными для чести моей родины, ну что ж, тогда у меня по крайней мере будет утешение, что я, насколько мог, восстановил в вашей памяти первоначальные гуманные и свободолюбивые стремления Учредительного собрания, и сама идея экспедиции будет протестовать против результатов этой экспедиции. (Возгласы: «Браво!»)
Вы все знаете, каким образом Римская экспедиция отклонилась от своей прямой цели, и останавливаться на этом я не буду; бегло коснувшись прошлых событий, о которых я глубоко сожалею, я перейду к положению вещей в настоящем.
Вот каким оно представляется.
Второго июля наши войска заняли Рим, и папская власть была восстановлена безоговорочно; приходится сказать это напрямик. (Движение в зале.)Клерикальная власть, которую я лично строго отличаю от папской власти в том смысле, в каком ее понимают возвышенные умы и очень недолгое время, казалось, понимал сам Пий IX, — клерикальная власть снова наложила руку на Рим. Один триумвират был заменен другим. Действия этой клерикальной власти, действия этой комиссии трех кардиналов вам известны, я считаю излишним подробно касаться их здесь; мне трудно было бы перечислять их, не давая им должной оценки, а я не хочу еще больше обострять эти прения. (Иронический смех справа.)
Достаточно сказать, что с первых же своих шагов клерикальное правительство, свирепое в своем мракобесии, исполненное слепой, пагубной ненависти, чуждое благодарности, своими поступками глубоко возмутило все благородные сердца и все проницательные умы и сильно обеспокоило вдумчивых доброжелателей папы и папства. Общественное мнение Франции встревожилось. Каждый акт этой изуверской, жестокой, враждебной нам власти оскорблял в Риме нашу армию, во Франции — народ. Для этого ли, спрашивали себя французы, мы послали наши войска в Рим? Достойна ли Франции та роль, которую она там играет? И наконец гневный взгляд общественного мнения обратился на наше правительство. (Сильное волнение в зале.)В этот момент стало достоянием гласности письмо президента республики к одному из его адъютантов, которого он послал в Рим с особым поручением.
Демуссо де Живре.Я прошу слова. (Смех в зале.)
Виктор Гюго.Мне думается, почтеннейший господин де Живре будет удовлетворен тем, что я сейчас скажу. Господа, уж если говорить начистоту, я предпочел бы этому письму правительственный акт, предварительно обсужденный Советом министров.
Демуссо де Живре.Да нет же, нет! Я совсем не то хотел сказать! (Снова продолжительный смех в зале.)
Виктор Гюго.Ну что ж! Ведь я высказываю свою мысль, а не вашу. Итак, я предпочел бы этому письму правительственный акт. Что касается самого письма, то, по-моему, его следовало более тщательно продумать и выносить; каждое слово в нем надлежало взвесить. В документе такой важности малейшая оплошность может привести к осложнениям; но, должен сказать, даже такое, как оно есть, письмо президента, я это подчеркиваю, стало событием. Почему? Потому, что оно подлинно выражало общественное мнение; потому, что оно давало выход чувствам всей нации; потому, что оно оказало всем огромную услугу, — ведь в нем полным голосом говорилось то, что каждый думал про себя; потому, наконец, что это письмо, при всем несовершенстве его формы, содержало целую политическую декларацию. (Снова движение в зале.)