Том 15. Дела и речи

Я — лишь песчинка, но песчинка, в которой, как в каждом человеке, живет вся совесть человечества; я со слезами преклоняю колена перед великим, усеянным звездами знаменем Нового Света и с глубоким сыновним почтением умоляю прославленную американскую республику подумать о сохранении великого нравственного закона всего человечества, умоляю ее спасти Джона Брауна, разрушить зловещий эшафот, сооруженный к 16 декабря, не допустить, чтобы на ее глазах и — прибавлю с трепетом — почти по ее вине совершилось нечто более преступное, чем первое братоубийство.

Да, пусть знает Америка, пусть помнит: есть нечто более ужасное, чем Каин, убивающий Авеля; это Вашингтон, убивающий Спартака.

Виктор Гюго.

Отвиль-Хауз, 2 декабря 1859

1860

ГАРИБАЛЬДИ 18 и юня 1860 года

Господа!

Я пришел на ваш зов.Когда где-либо воздвигают трибуну для защиты дела свободы и обращаются ко мне — я являюсь немедленно, ибо так велит мне моя совесть, и говорю правду, ибо так велит мне мой долг. (Возгласы: «Слушайте! Слушайте!»)

Правда заключается в том, что в наше время никому не дозволено оставаться равнодушным к великим событиям, которые совершаются ныне; в том, что для торжества начавшегося в наши дни святого дела всеобщего освобождения требуются соединенные усилия всех, участие всех, сотрудничество всех; в том, что ничей слух не вправе оставаться замкнутым, ничье сердце не вправе молчать; в том, что призыв к свободе, который ныне на устах у всех народов, должен найти отголосок в сердцах всех людей; в том, что тот, у кого есть лишь одна мелкая монетка, должен отдать ее освободителям, а тот, у кого есть лишь камень, должен швырнуть его в тиранов. (Аплодисменты.)

Пусть одни действуют, другие говорят, но пусть трудятся все! Да, все за работу! Ветер подул! Пусть всеобщее восхищение героями радует души! Пусть народные массы, воодушевившись, раскаляются, подобно горнам! Пусть те, кто не сражается мечом, сражаются словом! Пусть ни одна душа не остается в стороне от схватки, ни один ум не пребывает бездеятельным! Пусть чувствуют те, кто борется, что на них смотрят, что ими восхищаются, что их поддерживают! Пусть для этого храбреца, гордо стоящего во весь рост в далеком Палермо, пылают костры на всех горах Сицилии, пусть сияет для него свет на всех горных вершинах Европы! (Возгласы: «Браво!»)

Я сказал сейчас «тираны», — разве я преувеличиваю? Разве я клевещу на неаполитанское правительство? Не надо слов. Вот факты.

Слушайте внимательно. Это живая история; можно сказать, история, истекающая кровью. (Возгласы: «Слушайте!»)

Неаполитанское королевство, занимающее нас в настоящий момент, имеет лишь одно государственное установление — полицию. В каждом округе есть своя «комиссия палочных ударов». При нынешнем короле страной правят два сбира — Айосса и Манискалько. Айосса избивает палками жителей Неаполя, Манискалько — жителей Сицилии. Но палка — не более как турецкий способ управления; у неаполитанского правительства, кроме него, имеется излюбленное средство инквизиции — пытка. Да, пытка! Слушайте. Один из сбиров, Бруно, привязывает голову обвиняемого к его коленям и держит несчастного в этом положении, пока тот не сознается. Другой, Понтилло, сажает свою жертву на раскаленную жаровню; это называется «огненное кресло». Третий, Луиджи Манискалько, родственник начальника, изобрел особый прибор, в него вставляют руку или ногу истязуемого, поворачивают рычаг — и кости дробятся; это орудие называется «ангельская машина». Четвертый из этих злодеев подвешивает человека за руки на двух кольцах к одной стене, а за ноги — к противоположной стене, а затем с размаху кидается на жертву, и она раздирается на части. Существуют тиски, сплющивающие пальцы рук; для сдавливания головы существует прибор в виде железного круга, снабженного винтом: его завинчивают все туже, глаза жертвы выпучиваются и едва не выскакивают из орбит. Изредка кому-нибудь удается спастись; некий Казимиро Арсимано бежал от палачей; тогда они схватили его жену, сыновей, дочерей и усадили вместо него на «огненное кресло». Мыс Дзафферана прилегает к пустынному побережью; туда сбиры приносят мешки, в которые брошены люди; мешок погружают в море и держат под водой, покуда человек, заключенный в нем, не перестанет шевелиться; тогда его вытаскивают из воды я говорят задыхающейся жертве: «Сознайся!» Если несчастный отказывается, его снова погружают в воду. Так погиб Джованни Вьенна, уроженец Мессины. В Монреале одного старика и его дочь заподозрили в том, что они патриоты. Старик умер под плетьми. Его беременную дочь раздели донага и избивали, пока она не испустила дух. Все это, господа, творит двадцатилетний юноша. Имя его — Франциск II. Это происходит в стране Тиберия. (Возгласы с мест.)

Возможно ли это? Все это — истинная правда. Время? 1860 год. Нынешний год. Прибавьте к этому совсем недавнее событие: город Палермо разгромлен орудийными снарядами, залит кровью, почти обезлюдел от казней; прибавьте чудовищную страсть уничтожать целые города — страсть, которая говорит о маниакальном неистовстве царствующей династии и приведет к тому, что в историю эта династия войдет под отвратительным прозвищем: не «Бурбоны», а «Бомбы». (Возгласы: «Ура!»)

Да, все эти ужасающие злодеяния совершает молодой человек, которому всего двадцать лет. Господа, я заявляю, этот ничтожный король-мальчишка вызывает у меня чувство глубокой жалости. Какой ужасный мрак! В годы, когда люди верят, любят, надеются, этот несчастный пытает и убивает. Вот что делает «божественное право» с мелкими душонками! Все благородные порывы юности и начала жизни оно подменяет дряблостью и страхами, свойственными ее концу; словно цепью, оно оковывает кровавой традицией и властителя и народ; только что вступившего на престол государя оно опутывает тайными семейными влияниями, — о, как они страшны! Если бы Агриппину отторгли от Нерона, а Екатерину Медичи разлучили с Карлом IX, возможно, что не было бы ни Нерона, ни Карла IX. В ту самую минуту, когда наследник престола, в силу «божественного права», берет в руки скипетр, рядом с ним вырастают два вампира — Айосса и Манискалько, хорошо известные в истории, хотя бы и под другими именами: иногда их зовут Нарцис и Паллас, иногда — Вильруа и Башелье. Эти изверги завладевают жалким венценосным юнцом: они внушают ему, что пытка — лучший способ государственного правления, что палочная расправа — это власть, что полиция ниспослана провидением; ему напоминают о его происхождении, рассказывают о его прадеде Фердинанде I — том самом, который говорил, что миром правят три F: Festa, Farina, Forca, [16] — о его деде Франциске I, прославившемся убийствами из-за угла, о его отце Фердинанде II, картечью расстреливавшем повстанцев. Неужели он отречется от своих предков? Ему доказывают, что он должен быть жестоким из сыновнего почтения; он слушается; опьянение неограниченной властью отупляет его. Так появляются юные чудовища; так — увы! — молодые короли неизбежно продолжают злодейства древних тираний. (Сильное возбуждение.)

16

Празднество, мука, виселица (итал.)

Нужно было освободить этот народ, — я даже готов сказать: освободить этого короля. Задачу эту взял на себя Гарибальди. (Возгласы: «Браво!»)

Гарибальди! Кто такой Гарибальди? Человек, не более, — но человек во всем великом значении этого слова. Человек, борющийся за свободу; человек, воплощающий в себе все человечество. «Vir», [17] — сказал бы его соотечественник Вергилий.

Есть у него армия? Нет. Всего лишь кучка добровольцев. Военное снаряжение? Почти никакого. Порох? Несколько бочонков. Пушки? Те, которые он отбил у неприятеля. Так в чем же его сила? Почему он побеждает? Что ему помогает? Душа народа. Он мчится, несется вихрем, его продвижение — огненный полет, горсточка его соратников приводит в оцепенение целые полки, его убогое оружие обладает чудодейственной силой, пули его карабинов сильнее пушечных ядер врага; с ним — Революция, и время от времени в хаосе битвы, в пороховом дыму, при вспышках огня, позади него, словно он герой Гомера, нам видится богиня. (Восторженные клики.)

17

Доблестный муж (лат.)

Как ни упорно сопротивление, эта война поражает своей простотой. Человек штурмует королевскую власть; отовсюду к нему стекаются борцы; женщины бросают ему цветы, мужчины сражаются с песней на устах, королевская армия бежит; этот смелый поход эпичен — он весь сверкает, грозный и чарующий, словно пчелиный рой, несущийся на врага.

Полюбуйтесь на это блистательное шествие от города к городу! И я вам предсказываю: ни одни из них не избегнет неумолимой судьбы, предначертанной будущим. После Марсалы — Палермо, после Палермо — Мессина, после Мессины — Неаполь, после Неаполя — Рим, после Рима — Венеция, после Венеции — вся Италия! (Восторженные аплодисменты.)

Господа! Оно ниспослано богом, это возмущение, потрясающее Сицилию, над которой ныне реет знамя патриотизма, веры, свободы, доблести, героизма, Сицилию, которая охвачена революцией, затмившей собой извержение Этны!

Да, это должно было произойти, — и как чудесно, что пример всему миру подала страна постоянных извержений! (Возгласы: «Браво!»)

О, как велик народ, когда настает его час! Как прекрасно все это — и нарастающее возмущение, и его взрыв, и забвение всех мелких интересов и низменных страстей! Как прекрасны эти женщины, которые воодушевляют своих мужей и сражаются сами, эти матери, кричащие своим сыновьям: «Иди!», как прекрасна та радость, которую испытываешь, хватаясь за оружие, дыша полной грудью, ощущая в себе биение жизни, и тот возглас, который вырывается у всех, и то сияние, которое озаряет небосвод! Никто уже не думает о наживе, о золоте, о чревоугодии, о наслаждениях, о безумстве оргий; негодование и отвага воодушевляют всех; люди выпрямляются во весь рост; горделиво поднятые головы бросают вызов тиранам; бесчеловечные установления отменяются, деспотов низлагают, умы сбрасывают оковы, Парфенон стряхивает с себя полумесяц, и, озаренная солнцем, появляется суровая Минерва с копьем в руке. Разверзаются гробницы, и мертвецы окликают друг друга из могил. О, воскресните! Это больше, чем жизнь, это апофеоз. Сердца бьются в прекраснейшем порыве, и те, кто некогда потерпел поражение в героической борьбе, утешаются, и глаза мыслителей, некогда изгнанных из родной страны, наполняются слезами, когда то, что было принижено, негодует, а то, что было повержено, восстает вновь, когда пленительно и в то же время грозно воскресает былое величие, когда Стамбул снова становится Византией, Сетиньях — Афинами, а Рим — снова Римом! (Взрыв аплодисментов.)

Все мы, кто бы мы ни были, должны рукоплескать Италии. Восславим эту землю, даровавшую миру столько великих начинаний. Alma parens. [18] У таких наций некоторые отвлеченные истины предстают нам ощутимо, наглядно. Эти нации, подобно девственницам, охраняют свою честь и, подобно матерям, рождают новое.

Вы все, слушающие меня, скажите: встает ли перед вашими глазами это изумительное видение — свободная Италия? Свободная от Тарентского залива до лагун святого Марка, ибо — клянусь в этом на твоей могиле, о Манин! — Венеция будет участницей этого торжества! Скажите, явилось ли вам это видение, которое завтра претворится в реальность? Свершилось: все, что было ложью, обманом, тленом, мраком, развеялось в прах. Италия существует! Италия вновь стала Италией! Где было географическое понятие, там теперь нация; где был труп, там живой дух; где реял призрак, теперь, расправив крылья, витает великая защитница народов — Свобода. Италия, эта великая покойница, воскресла; смотрите, она встала и улыбается всему человечеству. Она говорит Греции. «Я твоя дочь», она говорит Франции: «Я твоя мать». Она окружена толпой своих поэтов, своих ораторов, своих художников, своих философов; все это — великие наставники человечества, хранители мирового разума, члены сената всемирной истории; по правую и по левую руку ее — два великих человека потрясающей мощи: Данте и Микеланджело. Ах, говоря языком политики, любящей такие выражения, это будет самый великий из «совершившихся фактов»! Какое торжество! Какой взлет! Какое великое чудо — единство, внезапно, одной вспышкой молнии пронизывающее все эти столь различные в своем великолепии и все же связанные кровными узами города — Милан, Турин, Геную, Флоренцию, Болонью, Пизу, Сиену, Верону, Парму, Палермо, Мессину, Неаполь, Венецию, Рим! Италия воспрянула, Италия шествует, patuit dea; [19] она блистает; в поступательное движение всего человечества она вносит пылкую жизнерадостность, присущую ее духу, и это лучезарное сияний воспламенит всю Европу; новый свет, озаривший землю, зажжет взоры всех народов восторгом не менее бурным, бросит на каждое чело отблеск не менее прекрасный, вызовет не меньшее преклонение, не меньшую радость, не меньшее ликование, чем если бы в небе засияла новая звезда! (Возгласы: «Браво! Браво!»)

18

Благая родительница (лат.)

19

Открылась нам богиня (лат.)

Господа, если мы хотим понять не только то, что происходит, но и то, что подготовляется, мы не должны забывать, что Гарибальди — человек сегодняшнего дня, человек завтрашнего дня, вместе с тем и человек вчерашнего дня; прежде чем стать борцом за воссоединение Италии, он боролся за создание Римской республики. На наш взгляд, как и на взгляд всех, кто способен понять, что путь прогресса неизбежно извилист и что прежде чем осуществиться, идея не раз перевоплощается, 1860 год является продолжением 1849. (Сильнейшее волнение.)