Том 15. Книга 1. Современная идиллия

В гротескных персонажах «Сказки о ретивом начальнике», в собирательных образах «исправников», «урядников», «гороховых пальто» и т. д., Салтыков раскрывает природу деспотической власти, которая превращает существование каждого «невинного обывателя» в «шутовскую трагедию» и «катастрофу». Особенно значительны здесь проходящие через основные главы текста сквозные образы вездесущего «горохового пальто», «невидимого» штаб-офицера. Они почти «нематериальны»: буквально растворяясь в воздухе и снова возникая из него, но всегда вовремя оказываясь на страже «основ», именно они символизируют в романе атмосферу политического сыска и доносительства реакционной эпохи.

Но герои обуздания — не главные лица в этом произведении Салтыкова, в отличие от «Помпадуров и помпадурш» и «Господ ташкентцев». Не «субъект», а «объект» реакции — общество находится здесь в фокусе изображения.

3

В «Современной идиллии» Глумов и Рассказчик — более «герои», чем в других произведениях Салтыкова («В среде умеренности и аккуратности», «Недоконченные беседы»), где им принадлежит скорее функциональная роль проводников определенного взгляда на вещи. Писатель связал с этими образами моральные проблемы, очень злободневные и общественно значительные. Они заключают, кроме того, заряд несомненной полемики с идейно-этическими построениями реакционной публицистики и философии.

Оба героя в сочетании воплощают самый широкий, массовый тип российского интеллигента — «среднего культурного человека», с характерной либеральной складкой («восторги по поводу упразднения крепостного права», «светлые надежды, возбужденные опубликованием новых судебных уставов» и т. д.). Они непричастны к политическому радикализму, но имеют потребность «свободно мыслить и выражать свои мысли по-человечески» и потому находятся в постоянном конфликте с властями, осуществляющими политический контроль. Автор одного из наиболее проницательных откликов на журнальную публикацию «Современной идиллии» — Г. Градовский отметил, что в романе «сатирически воспроизведено, как нынешние условия нашей жизни <…> отражаются на среднемрусском человеке, на большинстве русского общества и народа» [63] .

63

Грель<Г. К. Градовский>. Литературные очерки. — «Эхо», 1882, 24 декабря, № 293.

В сложное идейное целое, каким являются центральные образы романа, входит неотъемлемой частью разоблачение «измен и шатаний либерализма» (В. И. Ленин) [64] . Но было бы ошибкой отыскивать в сюжетной судьбе героев простое отражение истории политической капитуляции «либеральной партии» после 1 марта 1881 г. «Либерализм» в данном случае следует понимать скорее как «нормальную окраску убеждений» средней русской интеллигенции (по выражению Салтыкова). Ирония, сарказм писателя вызваны эфемерностью этого «свободолюбия» — чисто теоретического и ничем не подтверждаемого реально.

64

В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 23, с. 372.

«Средний человек» — одна из основных типологических категорий салтыковской сатиры, наиболее точное определение ее объекта в 80-е годы [65] . «Средний человек» — посредствующее звено между носителем революционной мысли («высокоинтеллигентным человеком» в эзоповском словаре «Современной идиллии») и не пробужденной еще «мелкой сошкой» — массами. Перед фактом политической неразбуженности народных масс выход революционера из гибельной изоляции и приближение социальных перемен Салтыков, в известной мере, связывает с гражданской активизацией «среднего интеллигента». И обратно: по мысли писателя, исторический застой, торжество реакции («суматохи», «ябеды», как обозначено в романе) усугубляются и затягиваются, когда идейно деморализованный («заснувший», «очумевший») средний культурный слой не в состоянии быть для передового деятеля «тою материальною и нравственною поддержкою, которую дает общество и перед которою невольно задумывается самая нахальная беззастенчивость» (см. т. 9, стр. 162).

65

См. об этом: Вл. Кранихфельд. Десятилетие о среднем человеке. — «Современный мир», 1907, №№ 11 и 12.

Глубокую тревогу Салтыкова вызывало то обстоятельство, что под флагом борьбы с политической «крамолой» карательная практика правительства направлялась на гораздо более широкий объект: «Уж не об динамите и цареубийстве идет речь, а о простом человеческом образе мыслей», — писал он Г. З. Елисееву 20 января 1883 г. «Усиленные меры» «наводили ужас» на общество в целом [66] . Реакционная «ябеда», утверждается в романе, «захватила в свои тиски <…> «среднего» человека и на нем <…> сосредоточила силу своих развращающих экспериментов».

66

См. «Дневник М. И. Семевского». Цит. по кн.: П. А. Зайончковский. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х годов. М., 1964, с. 95.

Рассказчик и Глумов проходят все стадии убывающего свободомыслия, переживают «процесс мучительного оподления», чтобы в финале возмутиться и ощутить «тоску проснувшегося Стыда».

Первый этап их «отрицательной эволюции» — полное погружение в растительное существование. Философию пассивного пережидания трудного исторического момента Салтыков обозначил понятием «годить» («погодить»). Незадолго до начала работы над «Современной идиллией» он беседовал с Ф. M Достоевским «о трудности определить явление, назвать его настоящим словом» [67] . Такое «настоящее слово» для общественного тонуса реакционной эпохи было найдено им и сразу оценено современной критикой: «Глумов и Рассказчик возводят в принцип очень обыкновенную способность годить», но, «когда, например, мы «годим», то нам кажется, что это совершается вполне прилично и далеко не так глупо, не так смешно, как у щедринских героев» [68] . Салтыков блистательно реализовал в комическом действии сложившуюся у него еще с 60-х годов систему устойчивых значащих деталей, которые характеризуют быт людей, свободных от умственных интересов.

67

См.: «Два самоубийства». — «Дневник писателя», 1876, октябрь. Ср.: Ф. М. Достоевский. Полн. собр. Художеств. произв. М. — Л., ГИЗ, 1929, т. 11, c. 422.

68

Некто из толпы<Е. П. Свешникова>. ОЗ,1-й 2-й, 3-й №№, 1877 г. — «Кронштадтский вестник», 1877, 4 мая, № 53, с. 12.

В романе часто встречаются упоминания первоклассных и второсортных петербургских «рестораций» («Борель», «Доминик», «Палкин», «кухмистерская Завитаева», «Малоярославский трактир» и т. д.), известных столичных колбасных, булочных, фруктовых лавок, винных «заведений» («Шпис», «Людекенс», «булочная Филиппова», «Милютины лавки», «Елисеев», «Эрбер», и пр.), увеселительных мест («балы Марцинкевича», «танцклассы Кессених», «Пале-де-Кристаль», «Демидрон» и т. п.) [69] . У Салтыкова все подобные упоминания, давая «топонимику» благонамеренности, были сатирически экспрессивны, психологически выразительны: за ними вставала не только живописная картина города, но определенный образ жизни, моральный портрет завсегдатая подобных заведений, хорошо известный современнику.

69

См.: Вл. Михневич. Петербург весь на ладони. СПб., 1874; его же. Наши знакомые. СПб., 1884.

Вскрывая печальную логику неизбежного перехода «благонамернности выжидающей» в «благонамеренность воинствующую», писатель заставляет своих героев на следующем этапе их приспособленческой карьеры вступить в общение с полицией и взяться за организацию уголовных преступлений. Мотив преступности, уголовщины проходит через все произведение, персонажи, с которыми сближаются герои: аферист Балалайкин, «злокачественный старик» Очищенный, содержанка Фаинушка, Выжлятников — дают представление о разных формах аморальности. Проблема аморализма ставится в романе широко, истолковываясь как «стихия общественной жизни» (И. А. Гончаров), каждый герой подвергнут своеобразной «этической пробе».

Привлекая внимание Салтыкова давно, в полную силу эта мысль зазвучала именно в «Современной идиллии»: уголовщина и контрреволюционная политика, «благонамеренность» и «воровство» объединены в романе как безусловно родственные общественные явления.

Реакционная пропаганда хотела найти корни социальной преступности в революционной идеологии. Стремясь дискредитировать своих идейных противников, охранители тенденциозно интерпретировали социалистическое учение о собственности, приписывая революционной среде грабительство в качестве «идейного принципа»; самих революционеров выдавали скорее за уголовных, чем за политических преступников [70] . «Московские ведомости» настойчиво внедряли в сознание обывателя, что народники — «чистые воры» [71] и «сама их цель составляет, сколько там ее ни маскируй красивыми словами <…> возведенное в принцип грабительство» [72] . Революционная нелегальная пресса была вынуждена выступать с опровержением инсинуаций [73] .

70

См.: «Государственные преступления в России в 19 веке». Под ред. В. Я Богучарского, т. 3. Ростов, 1907, с. 9–10.

71

М. Вед.,1877, 9 декабря, № 305.

72

Там же, 22 марта, № 70.

73

«Народная воля», 1879, № 2 (статья Л. Тихомирова «На чьей стороне нравственность? (Объяснение с литературными и иными охранителями)».

В романе Салтыкова именно «стезя благонамеренности» приводит Рассказчика и Глумова в компанию подонков общества и на скамью подсудимых. Салтыков опроверг реакционную клевету, которая намеренно «смешивала Прудона с Юханцевым». В черновой редакции главы X, не вошедшей в окончательный текст, этот тезис сформулирован с наибольшей публицистической четкостью (см. стр. 287–291 и прим.). Но, изъяв эти страницы, писатель сумел всей историей своих героев выразить мысль о том, что «общий уголовный кодекс защитит от притязаний кодекса уголовно-политического». Этот аспект романа естественно вызвал недовольство реакционной газеты «Гражданин», призвавшей «восстать» против «нравственной стороны» книги, в которой «квинтэссенция разврата» и «все обхватывающая грязь» прямо объяснялись разгулом реакции: «точно <…> торжествующая над падшим врагом песня!» [74]

74

«Гражданин», 1882, 14 октября, № 82, с. 9–10.