Том 15. Простак и другие

— В любом случае, речь не об этом. Я хочу сказать, что если выйду за ничтожество, то и сама буду ничтожеством, а по мне это хуже смерти.

— А почему же это исключает меня?

— Ну сами посудите, мистер Бэнкс, сделали ли вы в своей жизни чего-нибудь стоящее? И сделаете ли?

Катберт задумался.

— Действительно, — сказал он, — в этом году мне не повезло ни с профи, ни с любителями, зато в прошлом году я победил во Франции.

— В чем победили?

— В открытом чемпионате Франции по гольфу.

— По гольфу! Вы все свое время тратите на гольф. Я предпочитаю людей интеллектуальных, глубоко духовных.

Ревность вскипела в груди Катберта.

— Вроде этого — как его там — Дивайна?

— Мистер Дивайн, — зарделась Аделина, — станет великим человеком. Он уже столького достиг. Критики говорят, что он самый русский из всех молодых английских писателей.

— А это хорошо?

— Еще бы!

— Странно. Я думал, штука в том, чтоб стать самым английским из всех молодых английских писателей.

— Вздор! Кому нужны английские писатели в Англии? Здесь непременно надо быть русским или испанским. На мистера Дивайна снизошел великий русский дух.

— Из того, что я слышал об этих русских, не хотел бы я, чтоб на меня такое снизошло.

— Не бойтесь, вам это не грозит, — фыркнула Аделина.

— Ах так? Позвольте заметить, что вы меня сильно недооцениваете.

— Вполне возможно.

— Вы думаете, я духовно неразвит? — обиженно проговорил Катберт. — Так знайте, завтра же я присоединяюсь к вашему литературному обществу.

Выпалив эти слова, он обозвал себя олухом и чуть было не добавил пинка под зад, но смягчился, увидев обрадованное лицо Аделины, и по дороге домой даже решил, что в обществе ему понравится. Только холодным хмурым утром он понял, во что ввязался.

Не знаю, доводилось ли вам бывать в деревенских литературных обществах, но смею вас заверить, что под бдительным оком миссис Уиллоби Сметерст произрастало нечто особенное. Сил моих не хватит передать, что выпало на долю Джей Катберта Бэнкса в последовавшие недели, но даже если бы я мог, не думаю, что стоило бы это делать. Оно конечно, трагедия, как говаривал Аристотель, должна вызывать сострадание и страх — но всему же есть предел. В античных театрах существовало незыблемое правило: кровь не должна проливаться на сцене — и я последую мудрому совету древних. Достаточно сказать, что моему герою пришлось несладко. После одиннадцати дискуссий и четырнадцати лекций о свободном стихосложении во Франции, об эссеистах XVII века в Англии, о неоскандинавском течении в Португалии и еще о многом другом он так ослабел, что в те редкие мгновения, когда удавалось взять в руки клюшку, мяч без полного размаха не пролетал и двадцати ярдов.

Но не только гнетущая атмосфера лекций и дебатов высасывала из него жизненные силы: стократ мучительнее было видеть, с каким обожанием относилась Аделина к Рэймонду Парслоу Дивайну. Этот господин явно оставил неизгладимый след в ее девичьем сознании. Когда он говорил, она подавалась вперед и слушала, открыв рот. Когда он не говорил — что случалось гораздо реже, — она отклонялась назад и молча созерцала его. А если ему доводилось сесть рядом с ней, она поворачивалась и пожирала его глазами. Катберту хватило бы мимолетного взгляда на мистера Дивайна, но Аделина не уставала им любоваться. Она смотрела на него с жадностью маленькой девочки перед полным блюдцем мороженого. И все это на глазах у Катберта, которому приходилось постоянно быть начеку, чтобы вовремя нырнуть и затеряться в толпе, если вдруг кто-нибудь захочет узнать его мнение о суровом реализме Владимира Брусилова. Стоит ли удивляться, что юноша потерял сон и долгими ночами беспокойно ворочался в постели, хватаясь за одеяло, и что портному пришлось на три дюйма подтянуть внезапно повисшие на нем жилеты?

Упомянутый мной Владимир Брусилов был знаменитым русским писателем, чьи книги — вероятно, потому, что автор разъезжал в турне по Англии, — достигли вершины популярности. Литературное общество Зеленых Холмов неделями разбирало его произведения, и Катберт уже всерьез намеревался выбросить белый флаг. Владимиру особенно хорошо давались мрачные зарисовки беспросветной тоски, где до триста восьмидесятой страницы ничего не происходило, а потом русский мужик решал наложить на себя руки. Неслабая нагрузка для человека, чьим самым серьезным чтением до сей поры была вардоновская монография [32] о прямых ударах, и терпение, с которыми Катберт переносил эти романы, лишний раз говорит о чудесах любви. Но напряжение было ужасным, и, думаю, юноша сдался бы, не заглядывай он в газеты, где писали, какая безжалостная резня разворачивается в России. Катберт был в душе оптимистом и потому решил, что с той скоростью, с какой население этой странной страны убивает друг друга, запасы русских писателей должны в конце концов иссякнуть.

32

Гарри Вардон (1870–1939) — английский гольфер, победивший на шести открытых чемпионатах Великобритании и на открытом чемпионате США. За свою спортивную карьеру он вышел победителем более чем в 60 турнирах, и в 1913 г написал подробное руководство по этой игре.

Как-то утром, бредя вниз по дорожке во время короткой прогулки — единственного упражнения, на которое он еще был способен, — Катберт увидел Аделину. Боль пронзила его тело, когда в ее спутнике он признал Рэймонда Парслоу Дивайна.

— Доброе утро, мистер Бэнкс, — сказала Аделина.

— Доброе утро, — глухо ответил Катберт.

— Слышали новость о Владимире Брусилове?

— Умер? — с надеждой спросил Катберт.

— Умер? Что за вздор! С чего бы ему умирать? Нет, вчера после брусиловской лекции в Квинс-холле тетя встретилась с его менеджером, и тот пообещал, что в следующую среду мистер Брусилов будет на нашем приеме.

— А, вот оно что, — вяло сказал Катберт.

— Не знаю, как ей это удалось. Думаю, она упомянула, что там будет мистер Дивайн.

— Но говорили ведь, что он и так приезжает, — попытался возразить Катберт.

— Я буду очень рад, — заявил Рэймонд Дивайн, — возможности увидеть Брусилова.

— Наверняка Брусилов также рад возможности увидеть вас, — подхватила Аделина.

— Возможно, — согласился мистер Дивайн. — Возможно. Искушенные критики считают, что мои работы сродни творениям русских мастеров.

— У вас такие глубокие персонажи.

— Да-да.

— И атмосфера…

— Весьма.

Исполненный душевными муками, Катберт собрался покинуть воркующих голубков. Мир для него почернел, птицы перестали чирикать. Русский мужик с триста восьмидесятой страницы, и тот нашел бы больше радости в жизни.

— Вы ведь придете, мистер Бэнкс? — спросила Аделина, когда он повернулся.

— А? Да, хорошо, — сказал Катберт.

В следующую среду Катберт вошел в гостиную миссис Сметерст и занял свое обычное место в дальнем углу, откуда, слившись со стенами, можно было в свое удовольствие смотреть на Аделину. Его взору предстал великий русский мыслитель, окруженный толпой поклонниц. Рэймонд Парслоу Дивайн еще не появлялся.

Вид у мыслителя был необычный. Владимир Брусилов — несомненно из лучших побуждений — позволил своему лицу полностью скрыться за колючей растительностью, но из-под нее проглядывали глаза испуганной кошки, которую на незнакомом дворе прижала к забору ватага мальчишек. Писатель выглядел брошенным и обреченным, и причину тому Катберт приписал страшным известиям с родины.

Но Катберт ошибался. В последнее время новости из России были для Владимира Брусилова особенно радостными. Трое из его главных кредиторов пали от рук пролетариата, а богач, которому он вот уж пять лет как был должен за самовар и пару галош, сбежал из страны и больше не давал о себе знать. Нет, не дурные вести из дома тяготили Владимира. Беда была в том, что из посещенных им по приезде в Англию деревенских литературных обществ это было по счету восемьдесят первым, и от них уже с души воротило. Когда ему предложили отправиться в литературное турне, он не глядя подписал все бумаги: в пересчете на рубли предложенный гонорар казался очень привлекательным. Но сейчас, вглядываясь сквозь космы в лица сгрудившихся вокруг него дам и зная, что чуть ли не каждая держит при себе собственные рукописи и ждет, когда можно будет выхватить их и приступить к чтению, он мечтал вновь оказаться в своем тихом доме в Нижнем Новгороде, где хуже чем шальная бомба в утреннем омлете случиться ничего не может.

Его раздумья прервал вид приближающейся хозяйки, которая держала под руку худосочного юношу в роговых очках. Выглядела миссис Сметерст так, словно вела на ринг соискателя чемпионского титула.

— Пожалуйста, мистер Брусилов, — сказала она. — Я с огромным удовольствием хочу представить вам Рэймонда Парслоу Дивайна, нашего талантливого молодого писателя, с чьими работами вы наверняка знакомы.

Достопочтенный гость с опаской поглядел из-под нависших бровей, но промолчал. Про себя он думал, как похож этот Дивайн на восемьдесят предыдущих молодых деревенских писателей. Рэймонд Парслоу Дивайн учтиво поклонился, в то время как Катберт сверкал глазами из своего угла.