Том 16. Статьи. Рецензии. Заметки 1881-1902
Шрифт:
Гг. китайский мандарин Васильев и присяжный похеренный Руссиянов с прискорбием извещают своих дедушек, бабушек, тетушек и немногочисленных читателей о кончине своих шарманок «Голос Москвы» и «Волна», последовавшей после продолжительной и тяжкой неподписки. Похороны на счет благотворителей. Кстати же во избежание лишних расходов будет помянута и умирающая «Жизнь», по поводу чего Федор Микифорич Плевака скажет речь.
Как ни смахивает наша ремесленная выставка на обыкновенную губернскую ярмарку, но все-таки и на ней есть кое-какие достопримечательности, могущие привести в восторг истинного патриота и поразить иностранца. Достопримечательности эти суть следующие: а) Французские наклонности гг. экспонентов. Половина русских изделий украшена французскими надписями. Это не предосудительно. Если даже горничные носят турнюры, то экспонентам отставать от цивилизации совсем неприлично, и Л. Смирнов выказал большую галантность, написав на своих пуговицах Nouvot'e! * .. b) Презрение к российской грамматике, открыто проповедуемое вывесками, надписями и ярлыками. Если вы откроете на выставке хоть одну грамотную вывеску или надпись, то вы великий человек… Все безграмотно… Эта круговая, бесшабашная безграмотность открывает вам, впрочем, одну очень интересную тайну: в экспонентах вы узнаете многих авторов почтового ящика… Ну, не поэт ли, не «л}тератор» ли г. Словинов, написавший на своем мельхиоровом жбане: « Доброе братство лутче богатства», а на ковше: « Не пей за сталбом, а пей за столом». Впрочем, у г. Чумакова на кресте «лутче» надпись: « Крест сей зделан
Годовщина Кукуевской катастрофы в этом году будет отпразднована с особенною торжественностью. Заправилы Московско-Курской дороги дадут обед, на котором будут получать поздравительные телеграммы и пить за успех оконченного предприятия. Дело в том, что семисоттысячные протори, причиненные обществу дороги Кукуевской катастрофой, возмещены с избытком и скорее, чем в один год. Для возмещения этого убытка служили следующие невинные средства: увольнение от службы массы служащих на линии и возложение их обязанностей на других служащих, удаление от службы железнодорожных чинов третьего разряда и уменьшение наполовину жалованья тем из служащих, которые уцелели при повальном сокращении штатов. Меры эти не могут быть названы крутыми, ибо директор, начальники движений и прочая соль дороги остались и на местах, и с жалованьем, обижены же только люди, не имеющие никакого понятия о комфорте… Так как от сокращения штатов может произойти новая Кукуевская катастрофа, то правление озаботилось издать правила и на будущее время… Оно постановило убытки, которые будут причинены новой Кукуевкой, восполнять доходами от отдачи оставшихся служащих и их жен на заработки, от устройства увеселительных крушений поездов и отдачи под дачи железнодорожных будок.
Из-за границы прислана в жестянках партия маринованных рецензентов. Доморощенных не хватит, ибо в Москве так много театров и зрелищ, как никогда не бывало. Считайте: 1) Большой театр. Тут опера и балет. Нового ни на грош. Артисты все прежние, и манера петь у них прежняя: не по нотам, а по отношениям и циркулярам родной конторы. В балете вместе с балеринами пляшут также тетушка Ноя и свояченица Мафусаила. 2) Малый. Нового тоже ничего. Та же не ахти какая игра и тот же традиционный, предками завещанный ансамбль, против которого не погрешают даже октава Акимовой, сухость Вильде, шарж Музиля, закатыванье глаз Ленского и быстрота речи Александрова. 3) Опера Саввы Мамонтова. Расходов 29 000 в месяц, а доходов в 29 000 раз меньше. Управляет композитор Кротков, дирижирует Бевиньяни, плохо поют артисты. Ждут итальянцев. 4) Новопостроенный театр Корша * . Состав труппы качеством и количеством напоминает постный винегрет: все есть, кроме самого главного — мяса. Тут есть старая знакомая Глама (которую московские стихотворцы рифмуют с драмой и далай-ламой) * , старушка Бороздина, бабуся Красовская, цирлих-манирлих Рыбчинская, говорящая басом Мартынова, есть какие-то Бредова, Лерман, две Ильиных, есть Гусева и даже Страус. Из мужской коллекции можно составить целый кавалерийский полк (за лошадями дело не станет). Тут прошлогодний Волков-Семенов, заживо погребенный Форкатти, ноющий и истеричный Иванов-Козельский (тот самый, который вместе с Лаэртом зарезал Гамлета) * , талантливейший, но никому не известный Шмидтгоф, вечно неунывающий Градов-Соколов-Керррасинов, князь Мещерский, Инсаров, Васильев-Гладков, стелющий гладко, есть Чинаров (поэтическая, но неизвестная фамилия!), есть даже Потемкин… Парики Яковлева, обувь Пироне, пьесы Мансфельда. 5) Театр близ памятника Пушкина. Одна половина сезона — драма, другая в распоряжении какого-нибудь Кузнецова. 6) Театр Лентовского. Будет ли в этом театре оперетка, феерия ли, трагедия ли, будет ли в нем Дуров свою свинью показывать, пока еще неизвестно даже самому Лентовскому, занятому выдумыванием подходящих виньеток для акций грандиозно-колоссально-туманного предприятия. 7) Дейтше Театер герра Парадиз * . 8) 50 000 любительских театров и проч., и проч. Ужасно много театров! Уцелеют ли все частные к концу сезона, неизвестно, но во всяком случае не мешало бы бросить в каждый из них по гарденовской огнегасительной бомбе, гарантирующей и от пожара, и от прогорания. Главными рецензентами на предстоящий сезон называют: Тряпичкина, Ноздрева * , ученого гуся, показываемого у Саломонского, и Николая Базунова.
Кто хочет в наши дни видеть прогресс, тот пусть ищет его в малой московской прессе. Тут царит необычайное движение и в людях, и в бумаге, и в мыслях. Газеты прыгают с рук на руки с легкостью гоголевской коляски. Вчера «Жизнь» велась Плевако, сегодня она в руках Коробочки, печатающей пушкинскую «Пиковую * даму», завтра ее купит И. М. Желтов, и доселе еще не потерявший надежды купить себе на ярмарке новые брюки, кисет и газету. «Голос Москвы» вчера принадлежал г. Васильеву, сегодня он под омофором некоего Зарубина и т. д. Вместе с переходом из рук в руки всякий раз меняется и направление газеты. Вчера вы читали статью г. Васильева о гнилости либерализма, а сегодня какой-нибудь афганец в игривых куплетцах советует приправить чесноком и изжарить на гусином сале Липскерова или же подносит вам приглашение заглянуть в трактир, где он в щах съел таракана. Что же касается направления по части убеждений, то в нашей малой прессе оно остается всегда и неизменно «западно-восточным». Заметно сильное движение и в атлантах, держащих на себе своды малой прессы. Двигаются они от утра до вечера, не отдыхая ни на минуту. Напьются утром чаю в одной редакции и идут толпой в другую редакцию, где закусывают и показывают кукиши первой; обедать идут в третью редакцию, где предают анафеме две первые, и т. д., и все эти хождения делаются из «принципа»)… Недурно сделают эти калики перехожие, если оставят потомству свои дневники. Пусть хоть потомство узнает, как это, не имея абсолютно никакого ценза, кроме способности «чавкать» * и за раз выпивать по 20 рюмок, можно сделаться газетным дельцом.
Театр близ памятника Пушкина превратился в Общедостунный театр * . Слово «общедоступный» приклеено здесь весьма кстати. Его нужно понимать отнюдь не в тех смыслах, что в новоиспеченный театр могут ходить олимпийские боги и кучера, музы и прачки, нет! Его нужно понимать в смысле общедоступности театра для актерствующей братии. Кто хочет, тот и поступает на сцену, будь он хоть сосиска, хромая лошадь, покойник, факир… Было бы только желание, о талантах же и прочем нет разговора. В главе предприятия стоят два светозарных мужа: Щербинский и Хотев-Самойлов; оба замечательны только тем, что имеют по две руки и по две ноги. Первым персонажем считается Красовский, старец — единственный актер, уцелевший от потопа. Был с Иафетом
на «ты» и ездил в Вавилон на гастроли. На правое ухо глух, на левое совсем не слышит, но тем не менее еще действует… За ним по степени блеска следует громадина, известная под именем Пети Медведева. Не пролезает в Триумфальные ворота и поднимает зубами Царь-колокол. Тут же ютится Андреев — малый на все руки. Этот актерствует не всегда, а временами, запоем… Пока его не требует к священной жертве Аполлон * , он малодушно погружен в такую прозу, что при дамах не всегда ловко сказать: то вы видите его секретарем общества ассенизации, то он управляющий у Лентовского, то распорядитель по соколиной охоте, то гробокопатель… но вдруг, в самый разгар сует, находит на него нечто вроде священного ужаса. Тогда он бреет бороду и усы и нанимается в актеры. За Андреевым следует Симский, соединяющий в себе таланты актера и врачевателя-волонтера. Лечит он con amore [51] , магнетизмом, чревовещанием и толченым стеклом. Женский персонал нисколько не хуже мужского. Хотя среди артисток нет ни одной, которая служила бы секретарем в ассенизации или лечила коллег, но зато между ними есть «инженивая драматю» Самарова, особа, имеющая за 50. Начали общедоступенцы «Тяжкой долей». Кончат «Смертью Уголино» * .51
с любовью ( итал.).
У Москвы с Харьковом завелись ученые контры. Город городу нос утер. Известный в Москве Д. А. Дриль представил на рассмотрение нашего юридического олимпа магистерскую диссертацию «Малолетние преступники» * . Наши ученые звезды нашли, что эта диссертация больше медицинская, чем юридическая, и на сем основании возвратили ее магистранту со словами: «Неудобно! Впрочем, старайтесь, молодой чеаэк!»… Дриль не пал духом и поехал со своим детищем, в Харьков, где оно было признано туземными юристами блестящим, необычайным… О том, что диссертация не юридическая, и разговаривать не стали… Теперь скажите, какой город прав? С какого города г. Дриль должен взыскать путевые издержки, суточные и кормовые за все время прогулки от Москвы до Харькова и обратно? Резкая разница во взглядах на доброкачественность диссертации была бы понятна, если бы Дриль поехал в Сидней или Калькутту, но ведь Харьков не в Австралии и ученые его не индусы…
Вот это я понимаю! Артисты из труппы зоологического Александрова-Монтигомо любезно согласились разделять безвозмездно участь голодающих зверей Зоологического сада. Говорят, что сэр Александров аккуратно не платит служащим денег. Антихристова печать лежит на бедном саде: кто раз попал туда, не миновать тому сожительства с голодухой!
Ходят каверзные слухи, что будто бы в редакции «Жизни» кто-то дерется. Какой-то лапчатый гусь вышибает зубы, отрывает уши и откусывает носы. Говорят, что стоит только попросить у «Жизни» денег, чтобы собственную жизнь подвергнуть опасности. Верно это или нет, но советую на всякий случай сотрудникам и корректорам, желающим получить свой гонорар, ходить в страшную редакцию не solo, а в компании дворников и городовых. Но лучше совсем не ходить… Всякий, кому должна «Жизнь», может петь: «И от „Жизни“ ничего не жду я…» *
Многие люди должны пожалеть, что они не собаки. Что болонкам, гончим и легашам живется во сто крат лучше и легче, чем почтальонам, учителям и проч., давно уже известно из зоологии. Сделайте наоборот, то есть чтоб человеку лучше жилось, чем болонке, то все собачники и старые девы поднимут бунт и возведут вас в степень нарушителя законов природы. Москвич, завидующий псу, уже протестует. Он требует, чтобы ради справедливости закрыли бы хоть собачий приют, что при серпуховском частном доме. Этот приют устроен нашей старой девой — московской думой. В него приглашаются все бродячие, беспаспортные собаки жить, спать, обедать и беседовать о политике. Чтобы собаки не сердились, дума ассигновала на их клуб 5 000 р. За все время существования собачьего приюта в нем жило только 22 собаки. Кто знаком с арифметикой и может разделить 5 000 на 22, тот получит 227 рублей с копейками, то есть каждая собака получает столовых и жалованья (квартира, прислуга и освещение — казенные) гораздо больше, чем народные учителя, начинающие адвокаты и почтальоны. Говорят, что в принципе уже решено закрыть этот собачий рай и что уже на сей случай назначена комиссия и даже кто-то командирован за границу для изучения закрытий собачьих приютов…
Искатели золота во вкусе Купера и Майн-Рида могут направить стопы свои в железнодорожно-оперный театр г. Саввы Мамонтова. Да не подумают, что под золотом я разумею здесь голос г-жи Любатович, композиторство г. Кроткова или режиссерство г. Мамонтова. Под золотом я разумею буквально золото, то самое, которое широкой рекой льется теперь из карманов г. Мамонтова. Когда иссякнет эта река, неведомо. Впрочем, ходят слухи, что меценат обрек на жертву своей затеи ровно три миллиона. Если это верно, то усердное и безбрежное ампоширование [52] , на котором упражняются певцы, певицы, соратники и прихлебатели г. Мамонтова, будет продолжаться еще по крайней мере год. Ампошируют около Мамонтова все, кто только имеет хотя маленькое, прямое или даже косвенное отношение к его опере. Итальянцы получают деньги, которые в Италии могут только сниться: 900, 1 000 и даже 1 500 р. в месяц. Ван-Зандт будет брать по 1 500 р. за выход, с правом дать несколько концертов за особую плату. Милейший Бевиньяни берет 1 500 р. в месяц, хотя, судя по скорости, с которой он обучает оркестр, мог бы брать и поменьше. Русские кавалеры и русские барышни получают совсем не по чину. Так, голос, стоящий пятиалтынный с рассрочкой на 4 месяца, получает триста-четыреста рублей. Можно подумать, что все эти гг. Малинины и Шестовы получают не за талант, а за порчу крови на репетициях и за срам, который они терпят на спектаклях… Поражают также те громадные, ни с чем не сообразные «ампоше», которые выпадают на долю всевозможных администраторов, секретарей, подсекретарей, распорядителей, помощников… Для чего сдались театру эти баловни судьбы, каковы их функции и что они Гекубе * — непонятно, но тем не менее денег на них идет очень много… Будь на месте г. Саввы Мамонтова не миллионер, а обыкновенный антрепренер, то он поступил бы так: вместо тысячи толкающихся администраторов завел бы одного маленького, тихонького, с жалованьем в 100 р. Было бы тогда и толку больше, и толкотни меньше. Но Савва Мамонтов миллионер. Как ни плохи его сборы, но ему нечего бояться судьбы Лентовского, около которого также в свое время, не помышляя о дне и часе, ампошировали, катались в масле…
52
от франц. empocher — положить в карман.
Дело Рыкова и комп. *
Двенадцатый час…
Публика молчаливо ждет, но ожидание это не томительно, потому что все внимание сосредоточено на прелестях заново ремонтированной Екатерининской залы * . В отношении пространства, света, воздуха и шика эта зала не оставляет желать ничего лучшего.
На прокурорском месте уже сидит прокурор судебной палаты Н. В. Муравьев. Позади судейского стола, покрытого темно-зеленым бархатом, жужжат газетчики. Тут все: кругосветный Молчанов, редактор «Новостей дня» Липскеров со своим «собственным» Левенбергом, Курепин * с раздвоенной бородкой, Моциевский е tutti quanti [53] , имена их же господи веси…
Газетчикам ужасно холодно. Столы их расположены между холодными колоннами, как раз перед окнами, откуда несет холодом, как из погреба. Слышны остроты насчет холодных, не столь отдаленных мест и жалобы на нелюбезность… зимы, заставившей мерзнуть ни в чем не повинных людей. Газетчики синеют… Немудрено, если к завтрему половина из них заболеет ревматизмом и крапивной лихорадкой.
53
и все прочие ( итал.).