Том 1
Шрифт:
Атар-Гюль шел по протоптанной дорожке, шел долго, прислушиваясь со вниманием.
Скоро потом услышал он странное и торжественное пение, но еще слабое и отдаленное… Он удвоил шаги.
Пение становилось явственнее… Атар-Гюль приближался быстрее.
Вдруг пение прекратилось, и на минуту всё затихло… Потом послышался крик ребенка, сначала пронзительный, наконец судорожный и замирающий.
И странное торжественное пение более и более возвышалось – и Атар-Гюль всё стремился на багряный свет, обливавший пурпуром своим часть колоссальных
535
деревьев, между тем как другие мрачными фигурами рисовались по пламенному зареву.
Наконец негр
Потом сел на свое место, дожидаясь очереди, и смотрел в безмолвии.
Посреди большой лощины собралось множество негров; все они сидели поджав ноги, сложив руки накрест и пристально смотрели на троих черных, хлопотавших около медного котла, поставленного на пылающем огне.
Недалеко оттуда, в конце длинного тростника, лежала голова, еще свежая и окровавленная.
Она принадлежала сыну Хама, того самого негра, вместо коего любимцем колониста сделался Атар-Гюль, с того времени как потеря сына довела Хама до нерадения о своей должности.
Остатки маленького негра варились в котле.
Ибо кроме двух белых кур, пяти голов змеиных самцов, трех пальмовых червей, черного голубя и большого количества ядовитых растений для составления лютейшего яда надобно было достать тело дитяти пяти лет, ни больше ни меньше, пяти лет ровно…
И вот однажды отравители при солнечном сиянии захватили бедного малютку, который заблудился, гоняясь за прелестными голубыми попугайчиками по пустынным берегам Соленого Озера.
Трое черных, кончив свое дело, сняли котел с огня и поместились на обломках скалы.
Атар-Гюль приближился…
– Чего ты хочешь, сын мой? – сказал один из троих негров, коего лицо почти совершенно скрывалось под седыми и курчавыми волосами.
– Смерти и разрушения поселениям Нельсонова залива, смерти скотам, гибели жатвам и жилищам.
– Но говорят, что колонист Виль любит своих черных… Подумай, мой сын! отравители справедливы в своем мщении…
– Поэтому-то, отец мой, – сказал Атар-Гюль, предвидевший правоту диких, – поэтому-то я и не требую смерти жителям. Господин точно добр; наши жилища спокойны и опрятны, мы пользуемся плодами садов наших, и детей не отторгают от матерей, пока они не достигнут двенадцатилетнего возраста. Сухая треска
536
и маниок раздаются в изобилии; всякое воскресенье он с удовольствием смотрит, как мы резвимся и пляшем на морском берегу или погружаемся в воду, чтоб получить награду, назначаемую господином искуснейшему пловцу. Что касается до бича управителя, – продолжал Атар-Гюль, улыбаясь по-своему, – то дети наши пасут им черепах на берегу, и двадцать человек из нас отказались от свободы, желая остаться у такого доброго господина.
– Чего же ты требуешь? – сказал старый негр с нетерпением.
– Вот чего, почтенный отец: владетель Виль богат; теперь, говорят, он хочет возвратиться в Европу; тогда какой-нибудь жестокий белый купит поселение и вплетет новые ремни в бич палача; итак, черные Нельсонова залива послали меня к тебе испросить гибель на его жатву и скотов, разорить его, чтоб он не оставлял острова… этот добрый господин.
В речах дикого заключалась логическая, правильная последовательность; Атар-Гюль искусно выдержал свою роль, ибо между самыми ожесточенными неприятелями белых мог вкрасться шпион, изменник. Найдя таким образом ужасное и верное мщение у отравителей своему господину, Атар-Гюль имел в виду еще средство, в случае измены, оправдаться перед ним; он мог найти отговорку в своей
дикой, необузданной привязанности, сопряженной с самолюбием; но несмотря на то, он питал свою ненависть самыми странными средствами, ибо умолчал об умерщвлении своего отца: тут выполнялось мщение частное.Старый негр испустил странный крик, который повторили вместе оба его товарища, – он вскричал:
– Добрых белых, добрых господ, очень мало; а наши братья, по отъезде колониста Виля, лишатся в нем доброго человека, которого место заступит человек жестокий; итак, мы согласны послать разрушение и смерть на жилища и скот его, дабы он не оставлял колоний; добрых не много, ими надобно дорожить!
Потом велел Атар-Гюлю стать на колени и сказал:
– Поклянись луною, нас освещающею, поклянись грудью твоей матери и очами твоего отца хранить молчание о том, что ты видел!
– Клянусь…
– Знаешь ли, что при малейшей нескромности ты падешь под ножом детей Волчьей Горы?
537
– Знаю.
– Даешь ли клятву быть участником в ненависти твоих братьев, даже против жены и детей, если бы нужно было отмстить вернее злому и бесчеловечному колонисту?
– Даю.
– Итак, иди и сверши предприятое.
Тогда один из двоих негров, находившихся подле старика, принес несколько свертков ядовитых растений, имеющих действие быстрое и верное.
Негр опустил их в котел, тотчас вынул опять и отдал Атар-Гюлю, объясня их свойство…
Потом, обмакнув в котел тростинку, прикоснулся ею к его глазам, ко лбу и груди, сказав:
– В силу этого волшебства, действие твоего яда будет верно… Прощай, сын!.. Справедливость и твердость!.. Мы поможем тебе разорить доброго господина.
– Справедливость и твердость! – сказали в один голос негры.
В это время огонь испускал уже слабый и бледный свет; негры расстались, назначив свидание через семнадцать дней, а Атар-Гюль пошел к жилищу доброго Виля.
– Наконец мщение близко, – сказал черный, рыкая, подобно шакалу, – прежде я ввергну тебя в бедность; ты останешься здесь – здесь; я увижу, как по капле польются твои слезы, я увижу твою нищету; у тебя не будет черных, не будет скота, – твои жилища разрушатся пожарами; ты дойдешь до того, что у тебя не останется никого, кроме меня, меня одного, верного и преданного слуги… и тогда…
Здесь Атар-Гюль испустил ужасный крик адской радости…
И ослепительный блеск возвещал уже восход солнечный, когда негр подходил к дому колониста.
538
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
День накануне свадьбы
Изредка только поднимал он красную занавеску, дабы посмотреть, не украли ли его трупов.
Жюль Жанен. «Мертвый Осел».
Когда Атар-Гюль достиг последнего ската горы, солнце уже взошло, и скалы Серной Горы далеко отбрасывали длинные тени.
Едва он подошел к небольшому водоему, образовавшемуся из огромных обломков гранита, которые окружали маленький зеленый луг, пересекаемый ручьем, теряющимся в высокой траве, как услышал сильное шипение змея и остановился.
Глухой и стремительный шум заставил его поднять голову, он увидел секретариса, который, описывая широкие круги над пресмыкающимся, спускался к нему мало-помалу…
Змей, чувствуя неравенство сил, пользовался всею свойственною ему хитростию и гибкостию, чтобы достичь своей норы.
Но птица, угадывая его намерение, вдруг спустилась, одним прыжком очутилась подле его убежища и тотчас остановила‹сь›, загородив ему дорогу огромным своим крылом, имеющим на конце костяную выпуклость, которая служила для нее вместе и наступательным и оборонительным оружием.