Том 2. Докука и балагурье
Шрифт:
Тут Анисим к матери, просит прощенье. А она уж забыла, не помнит на нем обиды, рада все сделать для сына, лишь бы так не мучился, и простила.
Мать простила. Или Бог не прощает? Змея не уходит. Как обвилась вокруг шеи, так и лежит: ест молоко, — ничего, а нет молока, — жалит.
Простился Анисим с матерью, простился с женою и братом и пошел странничать.
Вес с кувшинчиком, и сам не доест, а змею накормит. Все для змеи, чтобы только она сыта была: ведь только тогда и свет видит! Пробовал кислым молоком угощать, не принимает. Пробовал в печку лазать париться,
И так странничал бедняга год, и другой, и третий.
Пришел он на Пасху к заутрене, да уж в церковь-то войти не смеет, на паперти с нищими стал.
Пошел крестный ход вокруг церкви, оттеснили его в уголок, и вот ровно сон напал на него. Вдруг очнулся, слышит: «Христос воскрес!»
— Христос воскрес! — вытянул шею, чтоб из-за народа посмотреть, да что-то легко будто…
Что такое? — Да змеи-то нет больше!
Оттрудился, знать, за обиду, Бог и помиловал.
1915 г.
Заря перегорелая *
Мало мы чего знаем и понятием, к чему что, не больно богаты, а помолчать, когда чего не знаешь, на это нас нет.
Пахал Кузьма пашню, измаялся. И вечер стал, заря перегорала, а Кузьма все пашет. И попадается ему навстречу старичок: смотрит куда-то, будто о чем задумал.
— Скажи, говорит, Кузьма, к чему это заря перегорает?
— Да к ненастью, старинушка, — ответил Кузьма.
Старичок его за руку, да через оглоблю, перевел через оглоблю — оборотил конем и ну на нем землю пахать.
Перегорела заря, звезды небо усеяли, месяц вон-а где стал, когда кончил старичок пахать, — а это сам Никола был угодник. И уж еле поплелся Кузьма с поля домой.
На другой день пашет Кузьма, и опять ему старичок навстречу.
— Ну, Кузьма, к чему заря перегорает?
А день стоит светлый да теплый.
Тут Кузьма — вечерошнее-то ему, ой, как засело! — и повинился, что не знает.
— То-то, не знаешь, а коли чего не знаешь, о том помолчи! — сказал старичок и пошел — и пошел наш угодник уму-разуму учить нас, на думу ленивых, гневный, карать неправду, милостивый, жалеть и собирать нас раз-бродных.
1914 г.
Глухая тропочка *
Жили соседи, два охотника, и такие приятели, водой не разольешь, ходили за охотой, тем и жизнь свою провождали.
Идут они раз лесом, глухой тропочкой, повстречался им старичок. И говорит им старичок:
— Не ходите этой тропочкой, охотники!
— А что, дедушка?
— Тут, други, через эту тропочку лежит змея превеликая, и нельзя ни пройти, ни проехать.
— Спасибо тебе, дедушка, что нас от смерти отвел. Старик пошел — не узнали, за простого человека сочли, а это был сам Никола милостивый угодник.
Постояли охотники, подумали.
— А что, — говорят, — нам какая вещь — змея! Не с пустыми руками, эвона добра-то! Как не убить змею?
Не
послушали старика, пошли по тропочке и зашли в чащу дремучую. А там превеликий бугор казны на тропочке.И рассмехнулись приятели:
Вон он что, старый хрен, насказал! Кабы мы послушали его, он бы казну и забрал себе, а теперь нам ее не прожить!
Сели и думают, что делать: уж больно велика казна, на себе не дотащить.
Один и говорит:
— Ступай-ка, товарищ, домой за лошадью, на телеге ее и повезем, а я покараулю. Да зайди, брат, к хозяйке к моей, хлебца кусочек привези, есть что-то хочется.
Пошел товарищ домой, приходит домой, да к жене:
— Тут-то, жена, что нам Бог-то дал!
— Чего дал?
— Кучу казны превеликую: нам не прожить, да и детям-то будет и внучатам останется. Затопи-ка поживее печь, замеси лепешку на яде, на зелье. Надо: приятеля угощу.
Ну, баба смекнула, ждать себя не заставила: живо лепешка поспела на яде, на зелье. Завернула лепешку, положила ему в сумку. Запряг он лошадь и поехал.
А товарищ там, сидючи над золотой кучей, о своем раздумался, зарядил ружье и думает:
«Вот как приедет, я его и хлопну — все деньги-то мои и будут! А дома скажу, что не видел его!»
Подъезжает к нему приятель, он прицелил, да и хлоп его, а сам к телеге, да прямо в сумку, проголодал очень, лепешечки поел и тоже свалился.
А казна так и осталась никому.
1914 г.
Заяц съел *
Хорош был для миру кузнец: в кузнице работал, за работу ни с кого не брал, ко что даст только. За своего пошел кузнец среди бедных людей, все его очень любили; узнали и чужестранные, стали ездить на праведного кузнеца посмотреть. И жил кузнец хорошо и спокойно, ни в чем нужды не знал и всем был доволен.
Вот и приходит к нему раз старичок какой-то. Это сам Никола угодник пришел испытать его.
— Что, говорит, кузнец, как ты работаешь, за какую работу что берешь?
— Кто что даст.
— Какая это твоя работа! Пойдем со мной, я лекарь. И брать ничего не будем, а денег больших добьемся.
Подумал кузнец, подумал, чего же не пойти, коли такое дело: и миру польза и душе не обида. И согласился.
И они пошли.
А взяли они с собой в дорогу один кошель с хлебом, а хлеба там всего-то по такому кусочку. Старик ходко идет, и хоть бы что, а кузнец едва уж ноги тащит: и устал, и есть захотел. Наконец-то старичок вздумал сесть отдохнуть.
Тут кузнец за кошель, развязал кошель, вынул по кусочку. Старичок и к хлебу не притронулся, в кошель назад положил, встал себе, да в сторонку, за хворостом, хворост посбирать. А кузнец весь хлеб свой съел — есть еще больше хочется, съел и стариков хлеб, да, чтобы концы в воду, кошель и закинул, лег и заснул.
Будит старичок кузнеца.
— Где, говорит, кошель?
— Не знаю.
— Где хлеб?
— Гляди, заяц съел!
Заяц, так заяц, ничего не поделаешь.