Том 2. Поэмы

Монахиня

Оставь меня, о дух лукавый, Оставь… не верю я врагу. Творец… увы, я не могу Молиться… тайною отравой Мой ум слабеющий объят… Но слушай, ты меня погубишь, Твои слова огонь и яд, Скажи, зачем меня ты любишь…

Незнакомец

Зачем, красавица? – увы, Не знаю… Полон жизнью новой, С своей преступной головы Я гордо снял венец терновый. Я всё былое бросил в прах; Мой рай, мой ад в твоих очах; Я проклял прежнюю беспечность; С тобою розно мир и вечность Пустые звучные слова, Прекрасный храм – без божества. Люблю тебя нездешней страстью, Как полюбить не можешь ты, Всем упоением, всей властью Бессмертной мысли и мечты; Люблю блаженством и страданьем, Надеждою, воспоминаньем, Всей роскошью души моей… О, не страшись… но пожалей!.. Толпу духов моих служебных Я приведу к твоим стопам, Прислужниц чудных и волшебных Тебе, красавица, я дам; И для тебя с звезды восточной Сниму венец я золотой, Возьму с цветов росы полночной, Его усыплю той росой; Лучом румяного заката Твой стан, как лентой, обовью И яркий перстень из агата Надену на руку твою. Всечасно дивною игрою Твой слух лелеять буду я. Чертоги светлые построю Из бирюзы и янтаря… Я опущусь на дно морское, Я полечу за облака И дам тебе всё, всё земное, Люби меня!.. И он слегка Прижался страстными устами К ее пылающим устам; Тоской, угрозами, слезами Он отвечал ее мольбам. Она противиться не смела, Слабела, таяла, горела От неизвестного огня, Как белый воск от взоров дня. В то время сторож полуночный Один, вокруг стены крутой, Когда ударил час урочный, Бродил с чугунною доской. Но возле кельи девы юной Он шаг свой мерный укротил И руку над доской чугунной, Смутясь душой, остановил. И сквозь окрестное молчанье, Ему казалось, слышал он Двух уст согласное лобзанье, Невнятный крик и слабый стон… И нечестивое сомненье Проникло в сердце старика. «То не отшельницы моленье!» Подумал он, и до замка Уже коснулся… тихо снова! Ни слов, ни шума не слыхать… Канон угодника святого Спешит он в страхе прочитать… Крестит дрожащими перстами Мечтой взволнованную грудь И молча, скорыми шагами Свой прежний продолжает путь. За час до солнечного всхода, Еще высокий берег спал, Вдруг зашумела непогода, И океан забушевал; И вместе с бурей и громами, Как умирающего стон, Раздался глухо над волнами Зловещий колокола звон. Не для молитвы призывали Святых монахинь в тихий храм, Не двум счастливым женихам Свечи дрожащие пылали: В средине церкви гроб стоял, Досками черными обитый, И в том гробу мертвец лежал, Холодным саваном увитый. Зачем не слышен плач родных И не видать во храме их? И кто мертвец? Едва приметный Остаток прежней красоты Являют бледные черты; Уста закрытые бесцветны, И в сердце пылкой страсти яд Сии глаза не поселят, Хотя еще весьма недавно Владели пылкою душой, Неизъяснимой, своенравной, В борьбе безумной и неравной Не знавшей власти над собой. И нет тебя, младая дева!.. Как злак потопленных полей, Добыча ревности и гнева, Ты вдруг увяла в цвете дней!.. Напрасно будет солнце юга Играть приветно над тобой, Напрасно будет дождь и вьюга Реветь над плитой гробовой. Лобзанье юноши живое Твои уста не разомкнет; Земля взяла свое земное, Она назад не отдает.

3

С тех пор промчалось много лет, Пустела древняя обитель, И время, вечный разрушитель, Смывало постепенно след Высоких стен; и храм священный, Добыча бури и дождей, Стал молчалив, как мавзолей, Умерших памятник надменный. Из двери в дверь во мгле ночей Блуждает ветр освобожденный. Внутри, на ликах расписных И на окладах золотых, Большой паук, отшельник новый, Кладет сетей своих основы. Не раз, сбежав со скал крутых, Сайгак иль серна, дочь свободы, Приют от зимней непогоды Искала в кельях. И порой Забытой утвари паденье Среди развалины глухой Их приводило в изумленье. Но в наше время ничему Нельзя нарушить тишину: Что может падать, то упало, Что мрет, то умерло давно, Что живо, то бессмертно стало, Но время вживе удержало Воспоминание одно. И море пенится и злится, И сильно плещет и шумит, Когда волнами устремится Обнять береговой гранит. Он вдался в море одиноко, Над ним чернеет крест высокой. Всегда скалой отражена, Покрыта пылью белоснежной, Теснится у волны волна, И слышен ропот их мятежный, И удаляются толпой, Другим предоставляя бой. Над тем крестом, над той скалою, Однажды утренней порою С глубокой думою стоял Дитя Эдема, ангел мирный, И слезы молча утирал Своей одеждою сапфирной, И кудри мягкие, как лен, С главы венчанной упадали, И крылья легкие, как сон, За белыми плечьми сияли. И был небесный свод над ним Украшен радугой цветистой, И волны с пеною сребристой С каким-то трепетом живым К скалам теснились вековым. Всё было тихо. Взор унылый На небо поднял ангел милый, И с непонятною тоской За душу грешницы младой Творцу молился он, и, мнилось, Природа вместе с ним молилась. Тогда над синей глубиной Дух отверженья и порока Без цели мчался с быстротой Новорожденного потока. Страданий мрачная семья В чертах недвижимых таилась; По следу крыл его тащилась Багровой молнии струя. Когда ж он пред собой увидел Всё, что любил и ненавидел, То шумно мимо промелькнул И, взор пронзительный кидая, Посла потерянного рая Улыбкой горькой упрекнул.

Два отрывка, вычеркнутые Лермонтовым из V редакции «Демона»

После стиха «Сверкая пеною валов»:

О море, море! Как прекрасны В блестящий день и в день ненастный Его и рев и тишина! Покрыта белыми кудрями, Как серебром и жемчугами, Несется гордая волна, Толпою слуг окружена; И как царица молодая Течет одна между рабов, Их скромных просьб, их нежных слов Не слушая, не понимая. Как я люблю с давнишних пор Следить их буйные движенья И толковать их разговор, Живой и полный выраженья. Люблю упорный этот бой С суровым небом и землей. Люблю беспечность их свободы, Цепей не знавшей никогда, Их бесконечные походы Бог весть откуда и куда. И в час заката молчаливый Их раззолоченные гривы, И бесполезный этот шум, И эту жизнь без дел и дум, Без гроба и без колыбели, Без мук, без счастия, без цели.

После стиха «Всё разом отразилось в нем»:

К чему? – одной минутой рая Не оживет душа пустая!.. Бессильно светлый луч зари На темной туче не гори: Тебе ведь с ней не подружиться Ей ждать нельзя, она умчится, Она громовою стрелой Затмит покров твой золотой!

Отрывок из копии Р. В. Зотова (Промежуточной между V и ереванской редакцией)

После стихов «Вослед за веком век бежал, // Как за минутою минута, // Однообразной чередой»:

Над утомленною землей Обломки старых поколений Сменялись новою толпой Живых заботливых творений; Но тщетны были для детей Отцов и праотцов уроки – У переменчивых людей Не изменилися пороки: Всё так же громкие слова, Храня старинные права, Умы безумцев волновали; Всё те же мелкие печали Ничтожных жителей земных Смешным казались подражаньем Иным, возвышенным страданьям, Не предназначенным для них.

Отрывки из ереванского списка [126] Первая половина 1838 г.

Посвящение

Тебе, Кавказ, суровый царь земли, Я посвящаю снова стих небрежный, Как сына, ты его благослови И осени вершиной белоснежной; От юных лет к тебе мечты мои Прикованы судьбою неизбежной, На севере – в стране тебе чужой – Я сердцем твой, всегда и всюду твой Еще ребенком робкими шагами. Взбирался я на гордые скалы, Увитые туманными чалмами, Как головы поклонников Аллы. Там ветер машет вольными крылами, Там ночевать слетаются орлы, Я в гости к ним летал мечтой послушной И сердцем был – товарищ их воздушный С тех пор прошло тяжелых много лет, И вновь меня меж скал своих ты встретил. Как некогда ребенку, твой привет Изгнаннику был радостен и светел. Он пролил в грудь мою забвенье бед, И дружно я на дружний зов ответил; И ныне здесь, в полуночном краю, Все о тебе мечтаю и пою. [127]

126

Текст, не вошедший в другие редакции, выделяется курсивом.

127

В основу посвящения легло стихотворение, являющееся промежуточной редакцией между посвящением к «Аулу Бастунджи» (см. с. 212–213) и приведенным выше текстом. Это незаконченное стихотворение датируется маем 1837 г.:

Тебе, Кавказ, суровый царь земли, Я посвящаю снова стих небрежный; Как сына, ты его благослови И осени вершиной белоснежной! Еще ребенком, чуждый и любви И дум честолюбивых, я беспечно Бродил в твоих ущельях, грозный, вечный, Угрюмый великан, меня носил Ты бережно, как пестун, юных сил Хранитель верный – <и мечтою Я страстно обнимал тебя порою.> И мысль моя, свободна и легка, Бродила по утесам, где, блистая Лучом зари, сбирались облака, Туманные вершины омрачая, Косматые, как перья шишака; А вдалеке, как вечные ступени С земли на небо, в край моих видений, Зубчатою тянулись полосой, Таинственней, синей одна другой, Всё горы, чуть приметные для глаза, Сыны и братья грозного Кавказа.

Часть первая

Печальный Демон, дух изгнанья, Летал над грешною землей, И лучших дней воспоминанья Пред ним теснилися толпой: Тех дней, когда в жилище света Блистал он, светлый херувим, Когда бегущая комета Улыбкой ласковой привета Любила поменяться с ним; Когда сквозь вечные туманы Он стройным хором возводил Кочующие караваны В пространстве брошенных светил; Когда он верил и любил; Счастливый первенец творенья Не знал ни страха, ни сомненья, И не грозил душе его Веков бесплодных ряд унылый, И много, много, и всего Припомнить не имел он силы! – С тех пор, отверженный блуждал В пустыне мира без приюта; Во след за веком век бежал, Как за минутою минута Однообразной чередой; Над утомленною землей Обломки старых поколений Сменялись новою толпой Живых заботливых творений; Но тщетны были для детей Отцов и праотцов уроки – У переменчивых людей Не изменилися пороки: Всё так же громкие слова, Храня старинные права, Умы безумцев волновали; Всё те же мелкие печали Ничтожных жителей земных Смешным казались подражаньем Иным, возвышенным страданьям, Не предназначенным для них. ……………… И вот Тамара молодая Берет свой бубен расписной – В ладони мерно ударяя Запели все – одной рукой Кружа его над головой, Увлечена летучей пляской, Она забыла мир земной. Ее узорною повязкой Играет ветер; как волна, Нескромной думою полна, Грудь подымается высоко; Уста бледнеют и дрожат, И жадной страсти полон взгляд – Как страсть, палящий и глубокой. Клянусь полночною звездой, Лучем Заката и Востока, Властитель Персии златой Не целовал такого ока; Гарема брызжущий фонтан Ни разу жаркою порою Своей алмазною росою Не омывал подобный стан; Еще ничья рука земная, По милому челу блуждая, Таких волос не расплела; С тех пор, как мир лишен был рая, Клянусь, красавица такая Под солнцем Юга не цвела!.. И Демон видел… на мгновенье Неизъяснимое волненье В себе почувствовал он вдруг; Немой души его пустыню Наполнил благодатный звук… И вновь постигнул он святыню Любви, добра и красоты!.. В уме холодном и печальном. Воскресли мертвые мечты О прежних днях, о рае дальном Он подойти хотел – не мог. Забыть? – забыться не дал бог! Тогда исполненный досады На этот миг живой отрады, Быть может, посланный творцом – Как бы страшася искушенья – Дух отрицанья и сомненья Закрыл глаза свои крылом. Что пользы? Рано или поздно. Она моя! – сказал он грозно ………………

Вместо монолога Демона «На воздушном океане…» следует другой текст:

Взгляни на свод небес широкий:. Там беззаботно, как всегда, Блуждают в синеве высокой Светил свободные стада; О скалы хладные цепляясь, Всё так же бродят облака, – На них роскошно колебаясь, То развиваясь, то свиваясь, Как будто перья шишака, – И, пляской заняты воздушной, На землю смотрят равнодушно: На них, красавица, взгляни, Будь равнодушна, как они

Часть вторая

«Отец, отец, оставь угрозы, Свою Тамару не брани; Я плачу: видишь эти слезы? – Уже не первые они. Не буду я ничьей женою; Скажи моим ты женихам – Супруг мой взят сырой землею, Другому сердца не отдам. С тех пор – ты помнишь – труп кровавый. К нам верный конь его примчал, С тех пор какой-то дух лукавый Мой ум волшебною отравой Незримой цепью оковал В тиши ночной меня тревожит Толпа печальных, странных снов: Молиться днем душа не может, Мысль далека от звука слов; Огонь по жилам пробегает; Я сохну, вяну день от дня. Отец! Душа моя страдает; Отец мой! Пощади меня! – Отдай в священную обитель Дочь безрассудную свою – Там защитит меня Спаситель, Пред ним тоску мою пролью. На свете нет уж мне веселья… Святыни миром осеня, Пусть примет сумрачная келья, Как гроб, заранее меня». И в монастырь уединенный Ее родные увезли; И власяницею смиренной Грудь молодую облекли. Но и в монашеской одежде, Как под узорною парчей, Все беззаконною мечтой В ней сердце билося, как прежде. Пред алтарем, при блеске свеч В часы божественного пенья Знакомая, среди моленья Ей часто слышалася речь. Под кровом сумрачного храма Знакомый образ иногда Скользил без звука и следа [В тумане легком фимиама:] Он так смотрел, он так манил, Он, мнилось, так несчастлив был. ……………… Утомлена борьбой ужасной Склонится ли на ложе сна – Подушка жжет; ей душно, страшно, И вся, вскочив, дрожит она. Тогда рукою беспокойной. Вдоль по струнам чонгуры стройной Нетерпеливо пробежит. И звучной песнею старинной Молчанье келии пустынной Как бы волшебством оживит. И перед ней былые годы, Лета ребяческой свободы Толпою ласковой встают, И улыбаются, зовут… И вновь кругом мелькают тени, И замолчав, сидит она, Как бы одно их тех видений И неподвижна и бледна.. ……………… Вечерней мглы покров воздушный Уж холмы Грузии одел: Привычке сладостной послушный В обитель Демон прилетел. Но долго, долго он не смел Святыню мирного приюта Нарушить – и была минута Когда казался он готов Оставить умысел жестокий. Задумчив у стены высокой Он бродит, от его шагов Без ветра лист в тени трепещет. Он поднял взор: в ее окно Лампады луч, краснея, блещет; Кого-то ждет она давно. И вот, средь общего молчанья Чонгуры стройное бряцанье И звуки песни раздались; И звуки те лились, лились, Как слезы, мерно, друг за другом; И эта песнь была нежна, Как будто для земли она Была на небе сложена. Не Ангел ли с забытым другом Вновь повидаться захотел, – Сюда украдкою слетел И о былом ему пропел, Чтоб усладить его мученья?.. Тоску любви, ее волненье Постигнул Демон в первый раз; Он хочет в страхе удалиться; Его крыло не шевелится, И чудо! Из померкших глаз Слеза тяжелая катится… Поныне возле башни той Насквозь прожженный виден камень Слезою, жаркою как пламень, Нечеловеческой слезой. И входит он – любить готовый С душой, открытой для добра; И мыслит он, что жизни новой Пришла желанная пора. Но кратко было заблужденье! Глядит, Тамара перед ним Мила, как первый херувим, Как первая звезда творенья… Но горе! Юная княжна В светлице тихой не одна: Посланник рая – Ангел нежный В одежде длинной, белоснежной, Стоит с блистающим челом Перед грузинкою прекрасной И от врага с улыбкой ясной Приосенил ее крылом. И луч божественного света Вдруг ослепил нечистый взор, И вместо сладкого привета, Раздался тягостный укор. ……………… Соблазна полными речами Он отвечал ее мольбам. Стучало сердце в ней, как молот;. По слабым членам смерти холод Промчался гибельной струей, И стон последнего страданья За звуком первого лобзанья В груди раздался молодой… В то время сторож полуночный Один вокруг стены крутой, Когда ударил час урочный Бродил с чугунною доской. И под окошком девы юной Он шаг свой мерный укротил И руку над доской чугунной, Смутясь душой, остановил. И сквозь окрестное молчанье, Ему казалось – слышал он, Двух уст согласное лобзанье, Чуть внятный крик, и слабый стон, И нечестивое сомненье Проникло в сердце старика; Но пронеслось еще мгновенье И смолкло все; издалека Лишь дуновенье ветерка Роптанье листьев приносило, Да с темным берегом уныло Шепталась горная река. Канон угодника святого Спешит он в страхе прочитать, Чтоб навожденье духа злого От грешной мысли отогнать; Крестит дрожащими перстами Мечтой взволнованную грудь И молча скорыми шагами Обычный продолжает путь… Как Пери спящая, мила Она в гробу своем лежала; Белей и чище покрывала Был томный цвет ее чела. Навек опущены ресницы… Но кто б, взглянувши, не сказал, Что взор под ними лишь дремал И, чудный, только ожидал Иль поцелуя, иль денницы? – Но бесполезно луч дневной Скользил по ним струей златой, Напрасно их в немой печали Уста родные целовали… Нет, смерти вечную печать Ничто не в силах уж сорвать! И все, где пылкой жизни сила Так внятно чувствам говорила, Теперь один ничтожный прах: Улыбка страстная застыла, Едва мелькнувши, на устах; Но темен, как сама могила, Печальный смысл улыбки той. Что в ней? – насмешка ль над судьбой? Непобедимое ль сомненье? Иль к жизни хладное презренье? Иль с небом гордая вражда? – Как знать? – Для света навсегда Утрачено ее значенье! Оно невольно манит взор, Как древней надписи узор, Где может быть под буквой странной Таится повесть прежних лет, Символ премудрости туманной – Глубоких дум забытый след. И долго бедной жертвы тленья Не трогал Ангел разрушенья: И были все ее черты Исполнены той красоты, Как мрамор – чуждый выраженья, Лишенный чувства и ума, Таинственный, как смерть сама. Спи непробудно, ангел милый; – Да воцарится тишина Над девственной твоей могилой! И мир душе твоей унылой Где б ни носилася она. Земля недолго обладала Твоей небесной красотой; Но больше многих ты страдала, Любила более иной. Твой жребий было исключенье Твоя душа была из тех, Которых жизнь одно мгновенье Невыносимого мученья, Недосягаемых утех. Творец из лучшего эфира Соткал живые струны их – Они не созданы для мира И мир был создан не для них.

Далее, начиная со слов «Уж собрались в последний путь», текст полностью совпадает с VI редакцией (см. стр. 519–522, до «Посвящения»).

Демон, 1838

VI Демон 1838 года сентября 8 дня Часть I-я

Печальный Демон, дух изгнанья, Летал над грешною землей, И лучших дней воспоминанья Пред ним теснилися толпой; Тех дней, когда в жилище света Блистал он, чистый херувим; Когда бегущая комета Улыбкой ласковой привета Любила поменяться с ним; Когда сквозь вечные туманы, Познанья жадный, он следил Кочующие караваны В пространстве брошенных светил; Когда он верил и любил, Счастливый первенец творенья! Не знал ни страха, ни сомненья, И не грозил душе его Веков бесплодных ряд унылый; И много, много – и всего Припомнить не имел он силы! С тех пор отверженный блуждал В пустыне мира без приюта. Вослед за веком век бежал, Как за минутою минута, Однообразной чередой. Ничтожной властвуя землей, Он сеял зло без наслажденья. Нигде искусству своему Он не встречал сопротивленья – И зло наскучило ему! И над вершинами Кавказа Изгнанник рая пролетал: Под ним Казбек, как грань алмаза, Снегами вечными сиял; И, глубоко внизу чернея, Как трещина, жилище змея, Вился излучистый Дарьял; И Терек, прыгая, как львица С косматой гривой на хребте, Ревел – и хищный зверь, и птица, Кружась в лазурной высоте, Глаголу вод его внимали; И золотые облака Из южных стран, издалека Его на север провожали; И скалы тесною толпой, Таинственной дремоты полны, Над ним склонялись головой, Следя мелькающие волны; И башни замков на скалах Смотрели грозно сквозь туманы – У врат Кавказа на часах Сторожевые великаны! И дик, и чуден был вокруг Весь божий мир; но гордый дух Презрительным окинул оком Творенье бога своего, И на челе его высоком Не отразилось ничего. И перед ним иной картины Красы живые расцвели; Роскошной Грузии долины Ковром раскинулись вдали. Счастливый, пышный край земли! Столпообразные раины, Звонко-бегущие ручьи По дну из камней разноцветных, И кущи роз, где соловьи Поют красавиц, безответных На сладкий голос их любви; Чинар развесистые сени, Густым венчанные плющом; Ущелья, где палящим днем Таятся робкие олени; И блеск, и жизнь, и шум листов, Стозвучный говор голосов, Дыханье тысячи растений; И полдня сладострастный зной, И ароматною росой Всегда увлаженные ночи; И звезды яркие, как очи, Как взор грузинки молодой! Но, кроме зависти холодной, Природы блеск не возбудил В груди изгнанника бесплодной Ни новых чувств, ни новых сил: И всё, что пред собой он видел, Он презирал иль ненавидел. Высокий дом, широкий двор Седой Гудал себе построил; Трудов и слез он много стоил Рабам, послушным с давних пор. С утра на скат соседних гор От стен его ложатся тени; В скале нарублены ступени, Они от башни угловой Ведут к реке; по ним мелькая, Покрыта белою чадрой, [128] Княжна Тамара молодая К Арагве ходит за водой. Всегда безмолвно на долины Глядел с утеса мрачный дом: Но пир большой сегодня в нем, Звучит зурна, [129] и льются вины! Гудал сосватал дочь свою, На пир он созвал всю семью. На кровле, устланной коврами, Сидит невеста меж подруг. Средь игр и песен их досуг Проходит; дальними горами Уж спрятан солнца полукруг. И вот Тамара молодая Берет свой бубен расписной; В ладони мерно ударяя, Запели все, – одной рукой Кружа его над головой, Увлечена летучей пляской, Она забыла мир земной; Ее узорною повязкой Играет ветер; как волна, Нескромной думою полна, Грудь подымается высоко; Уста бледнеют и дрожат, И жадной страсти полон взгляд, Как страсть, палящий и глубокой! Клянусь полночною звездой, Лучом заката и востока, Властитель Персии златой И ни единый царь земной Не целовал такого ока! Гарема брызжущий фонтан Ни разу жаркою порою Своей алмазною росою Не омывал подобный стан! Еще ничья рука земная, По милому челу блуждая, Таких волос не расплела; С тех пор, как мир лишен был рая, Клянусь, красавица такая Под солнцем юга не цвела!.. В последний раз она плясала. Увы! Заутра ожидала Ее, наследницу Гудала, Свободы резвую дитя, Судьба печальная рабыни, Отчизна, чуждая поныне, И незнакомая семья. И часто грустное сомненье Темнило светлые черты; Но были все ее движенья Так стройны, полны выраженья, Так полны чудной простоты, Что если б враг небес и рая В то время на нее взглянул, То, прежних братий вспоминая, Он отвернулся б и вздохнул. И Демон видел… На мгновенье Неизъяснимое волненье В себе почувствовал он вдруг; Немой души его пустыню Наполнил благодатный звук; И вновь постигнул он святыню Любви, добра и красоты! И долго сладостной картиной Он любовался; и мечты О прошлом счастье цепью длинной, Как будто за звездой звезда, Пред ним катилися тогда. Прикованный незримой силой, Он с новой думой стал знаком, В нем чувство вдруг заговорило Родным, понятным языком. То был ли признак возрожденья?.. Он подойти хотел – не мог! Забыть? – Забвенья не дал бог – Да он и не взял бы забвенья! На брачный пир к закату дня, Измучив доброго коня, Спешил жених нетерпеливый; Арагвы светлой он счастливо Достиг зеленых берегов. Под тяжкой ношею даров Едва, едва переступая, За ним верблюдов длинный ряд Дорогой тянется, мелькая: Их колокольчики звенят. Он сам, властитель Синодала, Ведет богатый караван; Ремнем затянут стройный стан, Оправа сабли и кинжала Блестит на солнце; за спиной Ружье с насечкой вырезной. Играет ветер рукавами Его чухи, [130] – кругом она Вся галуном обведена. Цветными вышито шелками Его седло, узда с кистями. Под ним весь в мыле конь лихой Бесценной масти золотой; Питомец резвый Карабаха Прядет ушьми и, полный страха, Храпя косится с крутизны На пену скачущей волны. Опасен, узок путь прибрежный: Утесы с левой стороны, Направо глубь реки мятежной. Уж поздно. На вершине снежной Румянец гаснет; встал туман; Прибавил шагу караван. И вот часовня на дороге… Тут с давних лет почиет в боге Какой-то князь, теперь святой, Убитый мстительной рукой. С тех пор на праздник иль на битву, Куда бы путник не спешил, Всегда усердную молитву Он у часовни приносил, И та молитва сберегала От мусульманского кинжала; Но презрел молодой жених Обычай прадедов своих; Его коварною мечтою Лукавый Демон возмущал; Он, в мыслях, под ночною тьмою Уста невесты целовал! Вдруг впереди мелькнули двое, И больше – выстрел! Что такое? Привстав на звонких стременах, Надвинув на брови папах, [131] Отважный князь не молвил слова; В руке сверкнул турецкий ствол. Нагайка щелк! И, как орел, Он кинулся… и выстрел снова! И дикий крик, и стон глухой Промчался в тишине долины! Недолго продолжался бой, Бежали робкие грузины. И стихло всё. Теснясь толпой, Верблюды с ужасом смотрели На трупы всадников: порой Их колокольчики звенели. Разграблен пышный караван, И над телами христиан Чертит круги ночная птица. Не ждет их мирная гробница Под слоем монастырских плит, Где прах отцов их был зарыт. Не придут сестры с матерями, Покрыты белыми чадрами, С тоской, рыданьем и мольбами На гроб их из далеких мест! Зато усердною рукою Здесь у дороги над скалою На память водрузится крест, И плющ, разросшийся весною, Его, ласкаясь, обовьет Своею сеткой изумрудной; И, своротив с дороги трудной, Порой усталый пешеход Под божьей тенью отдохнет. Несется конь быстрее лани, Храпит и рвется, будто к брани, То вдруг осадит на скаку, Прислушается к ветерку, Широко ноздри раздувая, То, разом в землю ударяя Шипами звонкими копыт, Взмахнув растрепанною гривой, Вперед без памяти летит. На нем есть всадник молчаливый: Он бьется на седле порой, Припав на гриву головой. Уж он не правит поводами, Задвинул ноги в стремена, И кровь широкими струями На чепраке его видна. Скакун надежный господина Из боя вынес, как стрела, Но злая пуля осетина Его во мраке догнала. В семье Гудала плач и стоны, Толпится на дворе народ: Чей конь примчался запаленный? Кто бледный всадник у ворот? Недолго жениха младого, Невеста, взор твой ожидал. Сдержал он княжеское слово, На брачный пир он прискакал; Увы! Но никогда уж снова Не сядет на коня лихого. На беззаботную семью, Как гром, слетела божья кара! Упала на постель свою, Рыдает бедная Тамара; Слеза катится за слезой, Грудь высоко и трудно дышит; И вот она как будто слышит Волшебный голос над собой: «Не плачь, дитя! Не плачь напрасно! Твоя слеза на труп безгласный Живой росой не упадет; Она лишь взор туманит ясный, Ланиты девственные жжет. Он далеко; он не узнает, Не оценит тоски твоей; Небесный свет теперь ласкает Бесплотный взор его очей; Он слышит райские напевы… Что жизни мелочные сны И стон и слезы бедной девы Для гостя райской стороны? Нет, жребий смертного творенья, Поверь мне, ангел мой земной, Не стоит одного мгновенья Твоей печали дорогой.

128

Белое покрывало. (Примечание Лермонтова).

129

Род флейты. (Примечание Лермонтова).

130

Верхняя грузинская одежда. (Примечание Лермонтова).

131

Баранья шапка, персидская. (Примечание Лермонтова).