Том 2. «Проблемы творчества Достоевского», 1929. Статьи о Л.Толстом, 1929. Записи курса лекций по истории русской литературы, 1922-1927

Можно было думать, что футуризм станет течением неиндивидуальным из-за вражды к чувствам, их размазыванию и т. п. Но в действительности футуристы — индивидуалисты. Это объясняется тем, что они как всякие новаторы, встреченные невниманием, не пытались примирить с собой публику и пошли на скандал. И декаденты шли на скандал, но у них он был вызван внешними побочными причинами, которые вызвала публика. Футуристы же объявили, что выступление поэта должно производить скандал; кто не вызывает его, тот — никто. Скандал являлся для них не побочным явлением, сопровождающим новаторство: основная стихия поэта — устройство всевозможных скандалов и трюков. Во втором периоде футуризма эта тенденция исчезла, но провозглашение искренности чувств, урбанизма и техники осталось.

В первом периоде футуризма формальные новшества выразились лишь в разрушении и перемещении элементов поэзии, которые по старым канонам не подлежали смещению. Во втором периоде выступила проблема формы, главным образом, проблема слова. Слово всегда пользовалось приматом в поэзии. Но раньше понимали слово в самом широком смысле, футуристы же имеют дело только с его лингвистической стороной: стремятся к обновлению лексики^{297}. С их точки зрения, пассеистская поэзия отстала от жизни; воспевать современность ее средствами нельзя: у нее нет для этого слов. Поэтому нужно обновить лексику. Чтобы отразить современную цивилизацию, футуристы внесли в поэзию новые культурно-технические термины. Помимо этого они утверждали, что и самый строй души современного человека изменился и для его выражения тоже нужно внести новые слова; но это новое им пришлось просто выдумать. Неологизмы вводили разные поэты, но они мотивировали их разговорным языком, имеющимся корнем или стихией языка. У футуристов образование неологизмов совершенно свободное. Они подчеркивали, что никаких принципов знать не хотят, и провозгласили нарочитую формулу: если мне нравится, наплевать, что никто не понимает.

Из этого устремления появился Хлебников — получудак, полусвятой и, нужно сказать, человек в достаточной степени образованный. Хлебников утверждал, что в поэзии главное — звуковой образ, который создает впечатление непосредственно, помимо смыслового значения слова, и что заумный язык был всегда. Действительно, в религии заумный язык имеет место. Когда молитвенное состояние овладевало духовно одаренными людьми, они лишь восклицали, а другие потом их восклицания переводили в слова. Конечно, это — реальный факт, но, какая психологическая связь между поэзией и молитвой, вопрос спорный и сложный. Доля звуков в поэзии имеет большое значение, но это один из многих компонентов и не самый важный. Хлебников писал заумью и прозу. Его прозаические произведения очень интересны, но они скорее фокусы, чем художественная литература^{298}.

Итак, футуризм пришел в литературу с определенным новым тематическим миром. Тематическая новизна привела их к новизне лексической.

Северянин

Игорь Северянин принадлежит к старшему поколению футуристов — к так называемому эгофутуризму.

Характерной чертой поэзии Северянина является стремление привить стихам новую напевность. Свои стихи он не читал, а напевал, но музыкально они очень примитивны. И Кузмин берет песню и стилизует ее. Но он из песни берет все лучшее, песни легкой, грациозной, тонкой, пусть не лишенной некоторой грубой конкретности. А Северянин брал самые скверные стороны песни. В конце концов Кузмин знает народные песни, а Северянин брал их только в граммофоне. Вообще под сомнением, знал ли он какой-нибудь язык кроме русского и чтобы чем-нибудь вообще занимался.

Рифма у Северянина изысканна, но эта изысканность случайна. У Гумилева изысканность рифм соответствует всему стилю его поэзии, у Северянина рифмы важны сами по себе.

Синтаксис у Северянина улегченный. Но стремление к разговорному языку в большинстве стихотворений у него не ново, а что ново, то порча. Нарушение границ установленного языка должно иметь художественный смысл, а у Северянина его нет. Его нововведения очень поверхностны и эстетически не продуманы.

Строфика у Северянина обычная. Вообще у него деструкция старых форм, и деструкция даже не смела и не оригинальна.

Герой Северянина принадлежит к верхам. Конечно, он смахивает на лакея из хорошего ресторана, но сам Северянин этого не знал.

Основная тема поэзии Северянина — эротическая. Нового у него здесь мало; ново лишь то, что он не боится пошлости. По его мнению, быть искренним — это не бояться пошлости. У него — затасканная пошлая нежность городской песни, сдобренная интимной ресторанной примесью.

Есть у Северянина и тема своей гениальности. Есть она и у Брюсова, но там она выражена в приемлемой форме: «Ме eum esse». У Северянина эта тема разработана очень примитивно. Встречаются у него и культурно-философские темы, но они очень слабы.

Поэзия Северянина настолько слаба даже технически, что его успех — лишь печальное недоразумение, которое можно объяснить отсутствием художественно воспитанных читателей. Поэзия может претить, может быть противна, но во всяком случае она должна быть интересна^{299}.

Лучшие работы о Северянине — Гумилева и Садовского^{300}.

Хлебников

Хлебников оказал большое влияние на современную ему поэзию. Основная проблема, которую он решал в своем творчестве — проблема слова. Понята она была буквально: он имел дело только с лингвистической стороной слова^{301}. Лингвисты не берут слово как действующую силу — социальную, этическую, познавательную; от функции слова в культуре они отрекаются. Хлебников один из первых стал ориентировать поэзию на лингвистику. Поэтому у него только один критерий — грамматический; и его формальные достижения лежат в этой области. Символисты также внесли новое в слово, но для них новое — это отражение в слове культурных достижений. Хлебников брал лишь внешние, лингвистические стороны слова; понимая слово по-новому, он на первый план выносил его звуковую сторону и связанную с ней эмоцию. Он считал, что эмоция, связанная со смыслом слова, не эстетична, так как основана на жизненном восприятии. Эстетична эмоция лишь в том случае, если она связана со звуком слова. Задача поэта создавать такое слово, которое довлеет себе, связывается с эмоцией, минуя смысл. Это знали и символисты, но они говорили, что лишь ряд слов в своем звучании в строке вызывает самостоятельную эмоцию. Хлебников же настаивал на том, что каждое слово может создавать эмоциональное впечатление. Для его осуществления лучше всего создавать новые слова на особом звучании. Эту проблему он и пытался решить в своем творчестве. Но его новые слова не очень оригинальны и, в конце концов, напоминают старые. Каждое слово Хлебникова напоминает настоящее слово и вызывает эмоцию зыбкую как воспоминание созвучного смыслового образа. Его слово не освободилось от смысла, потому что когда-то и где-то было мотивировано не эстетически, а смыслом. В эстетике существует проблема: могут ли вообще звуки языка иметь непосредственное эмоциональное значение или так или иначе звук носит воспоминание, пусть смутное, о смысле слова? Вообще это вопрос спорный, но бесспорно, что роль звучания в поэзии велика. У Хлебникова новые слова создаются как воспоминание о каких-то старых словах. И по-своему его поэзия очень талантлива, хотя, может быть, назвать эту поэзию истинной нельзя. Ему с тактом удается создать словавоспоминания и сжать в одном слове воспоминание о нескольких близких по эмоциональному значению словах.

В слове имеется бесконечная потенциальная возможность разных сторон и оттенков. Языковое сознание каждого определенного времени фактически реализует лишь ничтожную сторону слова.

Поэтому, ничего не видоизменяя, можно создавать в нем совершенно новое. Гениальный поэт вносит в свои произведения новые слова путем переноса в них уже существовавших моментов, но ставших из актуальных потенциальными. Так понимали свою задачу символисты. Хлебников пошел по другому пути: создал слова с новым звучанием, вызывающим определенные воспоминания. Так, в словах «О, лебедиво! О, озари!» звучат как далекое воспоминание слова «О, озеро! О, заря!» Часто у него встречаются и более грубые образования: новые слова создаются из обычных корней: достоевскиймо, пушкиноты^{302}. Здесь тоже возникает какое-то воспоминание, но прообраз дан прямо, грубо, тогда как в первом случае он тонок.

Что касается синтаксиса и морфологии, то новое Хлебников здесь не создает; он склоняет, спрягает и т. д. Новую звуковую плоть он создает в пределах тех же морфеме. Его творчество сводится к старым морфологическим и синтаксическим формам, новое значение приобретают лишь звуки^{303}. В противоположность Хлебникову символисты, работая теми же самыми словами, но в пределах иного синтаксиса, создавали новые аналитические и синтетические формы^{304}.

О тематике у Хлебникова в строгом смысле говорить нельзя: ее замещает словесный жест. Жест предметом) не осмыслен; он имеет какой-то смысл, но очень эмоциональный и беспредметный. Вундт в определении происхождения языка говорит, что первоначально звук сопровождался жестом, что звук есть лишь результат мимической способности наших произносительных органов; лишь потом он становится целью. Первоначально слово является спутником какой-то жестикуляции, которая не определяется предметом, а есть лишь отзвук на предмет; и этот отзвук — во мне. Жест беспредметен в самом лучшем смысле. Поэтому слово — не этикетка на предмете, а выражение моей самости. И Хлебников утверждал, что, как жест беспредметен, так и слово должно быть беспредметно. Это и сказалось в его поэзии. Заглавия в его произведениях есть: например, «Полдень»; но о полдне здесь нет и речи; есть лишь самовитость, жест поэта. В поэзии полдень — это то, что выражает повод к нему, тема низведена до повода^{305}.

Виктор Шкловский писал, что у футуристов впервые воскресло слово. Все то, что скоплялось вокруг слова нелитературное, отошло. Старые критики брали в слове лишь его культурное окружение. Теперь же слово становится беспредметным, обнажается. Мы начинаем ощущать все морфологические и синтаксические стороны слова, которые раньше затемнялись смыслом. Футуристы заставляют почувствовать слово, воскрешают его^{306}.

Итак, у футуристов и у его главного представителя Хлебникова чисто формальное новаторство. Они развили не культурную функцию слова, а лишь лингвистическую. И в этом мы видим их узость.