Том 2. Проза 1912-1915

— Чего же я не сплю? — подумала девушка и сейчас же вспомнила, что она ждет Пелагею Николаевну, которая вот уже второй месяц живет у них. Почему Валентина ждала жилицу, какие вести думала от нее иметь, она сама не знала.

Было неизвестно, куда ходит Пелагея Николаевна, когда возвращается; у нее был свой ключ от входных дверей, так что ждать ее, конечно, не было никакой надобности. Валентина снова попыталась вернуться к мечтам о зимней поездке, но как-то ничего не выходило, и, вздохнув, она встала, сама не зная, ложиться ли спать или взять книгу. Павел давно у них не был, и Устинья куда-то пропала; нездорова, что ли. Часы с букетами пробили одиннадцать. Какая долгая будет ночь! Осторожно ступая на носках, в дверях показалась Пелагея Николаевна. В своем пальто «на провинциальный климат» она была порозовевшей и молодой, будто сама только что быстро мчалась в санках.

— Вы катались? — спросила ее Валентина.

— Кто катался? Боже мой! Разве я похожа на сумасшедшую или калеку, чтобы кататься? холод какой, у меня даже живот дрожит…

— Хотите чаю? на плите, кажется, есть чайник…

— Спасибо. А мадам спит?

— Спит.

— Хорошо, у кого забот нет, тот может спать ночь до Страшного суда. А заботы, что клопы: одного убьешь, другой ползет — откуда берутся!

Валентина вздохнула и молча принесла чуть тепленький распаренный чай. Теперь бы самовар с мороза, после поездки вдвоем!

— Ну, как ваши дела, ваши хлопоты? — спросила она, чтобы что-нибудь сказать.

Пелагея неожиданно оживилась:

— Мои дела? Дай Бог каждому такие дела — сидит уж.

— Кто сидит?

— Муж мой. И поверите ли, как сел, еще потолстел. Конечно, та негодяйка его уже больше не мытарит, и то сказать…

— Позвольте, где же ваш муж сидит? — Где ему полагается.

— Он болен?

— Ой, ой! Зачем болен? какой у вас дурной язык! зачем так говорить? В тюрьме сидит, еще белее стал…

— Как в тюрьме? я ничего не понимаю.

— Что же вам понимать, если это не ваш мужчина. Арестовали, посадили, и сидит…

— За что же его арестовали?

— А вы думаете, это очень прекрасно вторую жену брать? Что же, я не дышу или калека, чтобы от меня на другой жениться?

— Значит, его обвиняют в двоеженстве? ведь его могут сослать!..

Пелагея Николаевна спокойно посмотрела и так же отвечала:

— Конечно, могут; стоит того.

— И это вы на него донесли?

— Я. Я с ним в Сибирь поеду.

— А если и другая жена захочет с ним поехать?

Пелагея подумала, потом чмокнула языком и пренебрежительно отвечала:

— Э! зачем ей ехать?

— Затем же, зачем и вам.

— Так ведь я же его люблю.

— Может быть, и та его любит.

— Полноте, пожалуйста! Разве она ждала, тратилась, искала? Подошла и взяла — какая же это любовь? Это же петухам на смех! Нет, нет, вы меня не резоньте! Теперь муж мой, как моя юбка, никуда не уйдет.

— Ушел же прежде.

— Когда прежде?

— Да десять лет тому назад.

— А теперь не уйдет.

— Отчего вы так уверены?

— А вот уверена.

— Тогда, конечно, нечего с вами спорить, раз вы такая уверенная, что думаете, что муж будет вас любить после того, как вы ему гадость сделали.

— Я? ему? гадость?..

— Ну, неприятность.

— Вы не видали той мерзавки; я — королева, роза перед ней, а вы говорите: гадость. Надо понимать, что говорите…

— Да вы, кажется, рассердились, Пелагея Николаевна?

— Что мне сердиться на пустые слова? Валентина задумалась, потом села ближе к Пелагее и начала ласково:

— Не надо сердиться, милая Пелагея Николаевна. Я спрашивала вас так, потому что хотела узнать, понять… и вот поняла, что я совершенно такая же, как и вы, и точно так же поступила бы на вашем месте. Если б я знала, была уверена, что могу доставить то счастье, которое ему нужно, я бы не остановилась ни перед чем. Сделала бы ему неприятность, гадость, даже совершила бы преступление. Не смотрите на меня так, это верно! теперь я это знаю. И насильно сделала бы человека счастливым!

Валентина умолкла и сидела, улыбаясь в потолок. Пелагея Николаевна похлопала глазами, потом начала нерешительно:

— Я вас не понимаю… какое преступление? за это в тюрьму сажают. Зачем так страшно? все гораздо проще… ничего особенного я не делала и не говорила; откуда, что вы взяли!..

— Нет, нет, это так… вы сами не понимаете, как важно для меня то, что вы сказали…

В дверях тихо раздался звонок.

— Кто бы это мог быть? — недоумевала Валентина, но встала отворить.

— Не ко мне ли, не от мужа ли? — сказала ей вслед Пелагея и стала прислушиваться, что делается в передней. Там было все тихо, даже шепота не было слышно. Наконец в комнату вернулась Валентина в сопровождении Лосева. Он шел на цыпочках, в пальто, держа шляпу обеими руками. Говорили совсем тихо, иногда Евгений от волнения возвышал голос, но девушка его сейчас же останавливала. Глаза гостя бегали по сторонам, на лице краснели два ровных круга, ярких, как у чахоточных. Пелагея, увидев, что пришли не к ней и не от мужа, села поудобнее, оправив платье, будто собираясь смотреть на представление.

— Евгений Алексеевич, что вы так поздно? что-нибудь случилось?

— Нет… а впрочем, если хотите, случилось. Я пришел вас спросить об одной вещи?..

— Почему же так поздно? Или это очень спешно?

— Очень.

— Говорите тише. В чем же дело?

Лосев остановился и, прижав скомканную шляпу к груди обеими руками, сказал, несмотря на замечание Валентины, очень громко:

— Можно ли сделать насильно человека счастливым?

— Что такое?

— Можно ли насильно сделать человека, другого человека, не себя, счастливым?

— Да, вот ответьте-ка! — вставила Пелагея со своего места.

— Отвечу… Только скажите мне раньше: вы это к чему-нибудь спрашиваете или просто так?

— Не все ли равно?

— Нет, вы скажите.

— Разве это меняет ваше мнение? Может быть, просто так, может быть, к чему-нибудь. Но отвечайте, будто я вас спрашиваю просто так.

Валентина провела рукою по лицу, будто собирая воспоминания или отгоняя ненужные мысли. Хотя Лосев не смотрел на нее и глаза его продолжали бегать, видно было, что он ждет, что все его существо приковано к этим губам, из которых он услышит «да» или «нет», благословение или запрещение.