Том 2. Рассказы 1889-1903

Трудно сказать, сколько времени прошло таким образом. Вода в тыкве уже высохла, пальма тихо шевелила листвой, рдеющие плоды срывались и падали у самых ног мудреца, но он оставлял их лежать на земле. Он уже почти освободился от жажды и голода. Его уже не грело полуденное солнце и не охлаждала свежесть ночи. Наконец он перестал отличать дневной свет от ночного мрака.

Тогда перед внутренним взором Дарну явилось давно ожидаемое откровение. Из его живота стал расти зеленый ствол бамбука и завершился узлом, как обыкновенный тростник. Из узла выросло следующее колено и так, поднимаясь кверху, ствол вырастал до пятидесятого колена, что соответствовало числу лет мудреца. На самой верхушке, вместо листа и соцветия, воссело нечто, имевшее образ идола, стоявшего в храме. И это нечто смотрело на Дарну с злою насмешкой.

— Бедный Дарну, — сказало оно наконец. — Зачем, с таким трудом, пришел ты сюда? Что тебе нужно, бедный Дарну?

— Я ищу истину, — ответил мудрец.

— Так смотри на меня, я то — что ты искал. Но я вижу, что взору твоему я неприятно и противно.

— Ты непонятно, — сказал опять Дарну.

— Слушай, Дарну. Ты видишь пятьдесят колен тростника.

— Пятьдесят колен тростника — мои годы, — сказал мудрец.

— А я восседаю на их вершине, потому что я «Необходимость», владычица всяких движений. Все творения, все дыхания, все существующее, все живущее — немощно, бессильно, безвластно; под влиянием необходимости достигает оно цели своего бытия, которое есть смерть. Это я управляла всеми пятьюдесятью коленами твоей жизни от колыбели до настоящего мгновения. Ты не сделал ничего во всю твою жизнь: ни одного доброго и ни одного злого дела… Ты не подал ни одной лепты нищему в порыве сожаления, не нанес ни одного удара в злобе своего сердца… ты не вырастил ни одной розы в монастырском саду и не срубил ни одного дерева в роще… ты не вскормил ни одного животного и не убил ни одного комара, сосущего твою кровь… Ты не сделал ни одного движения во всю твою жизнь, которое не было бы вперед рассчитано мною… Потому что я — Необходимость… Ты гордился своими поступками или погружался в глубокое раскаяние о своем грехе. Твое сердце трепетало от любви или от злобы, а я — я смеялась над тобою, потому что я — Необходимость, и все было предписано мною. Когда ты выходил на площадь, чтобы учить таких же глупцов, что они должны делать и чего избегать, — я смеялась и говорила себе: вот сейчас мудрец Дарну провозгласит свою мудрость наивным глупцам и поделится своею святостию с грешниками. И это не потому, что Дарну мудр и свят, а потому, что я, Необходимость, подобна потоку, а Дарну подобен листу, который увлекается потоком. Бедный Дарну, ты думал, что тебя привело сюда искание истины… А между тем на этих стенах среди моих вычислений записан день и час, когда ты переступил этот порог. Потому что я — Необходимость… Бедный мудрец!

— Ты мне противна, — сказал мудрец с отвращением.

— Знаю. Потому что ты считал себя свободным, а я — Необходимость, владычица твоих движений.

Тогда Дарну рассердился, схватил все пятьдесят колен тростника, изломал их и отбросил далеко от себя.

— Так, — сказал он, — поступаю я со всеми пятьюдесятью коленами своей жизни, потому что все пятьдесят лет я был лишь игралищем Необходимости. Теперь я освобождаюсь, потому что я узнал ее, и хочу скинуть ее ярмо.

Но Необходимость, невидимая во мраке, окружавшем тусклые взоры мудреца, засмеялась и сказала опять:

— Нет, бедный Дарну, ты все-таки мой, потому что я — Необходимость.

Тогда Дарну с трудом открыл глаза и сразу почувствовал, что ноги у него отекли и болят. Он хотел подняться, но тотчас же опять опустился. Потому что теперь смысл всех надписей в храме стал для него ясен, и стали ясны все вычисления. И как только он захотел расправить свои члены, он увидел, что его желание уже записано на стене.

И ему послышался, как бы из другого мира, голос Необходимости:

— Ну, что же, подымись, бедный Дарну, ведь у тебя отекли члены. Ты видишь: 999998 из тьмы твоих братьев делают это. Это — необходимо.

Дарну с досадой остался в прежнем положении, которое теперь причиняло ему еще более страдания. Но он сказал себе: я буду тем одним из тьмы, который не подчинится необходимости, потому что я — свободен.

Между тем солнце поднялось на средину неба и, заглянув в отверстие кровли, стало сильно жарить его плохо защищенное тело. Дарну протянул руку к своей тыкве.

Но тотчас же он увидел, что и это записано на стене в числе 999998, а Необходимость опять сказала:

— Бедный мудрец, тебе необходимо напиться. И Дарну оставил тыкву на месте, сказав:

— Не стану пить, потому что я свободен. Кто-то опять засмеялся в отдаленном углу храма, а в это время один из плодов на смоковнице отяжелел и упал у самой руки мудреца. И тотчас же на стене изменилась одна цифра… Дарну понял, что это — новое покушение Необходимости на его внутреннюю свободу.

— Не стану есть, — сказал он, — потому что я свободен. И опять кто-то засмеялся в глубине храма, а в журчании ручья ему послышалось:

— Бедный Дарну!

Мудрец окончательно рассердился. Он оставался недвижим, не глядя на плоды, от времени до времени срывавшиеся с веток, не слушая соблазнительного журчания воды, и все только твердил про себя одно слово: я свободен, свободен, свободен! И чтобы плод как-нибудь, вопреки его свободе, не попал ему в рот, он сжал его и крепко стиснул зубы.

Так он сидел долго, освободившись от голода и жажды и стараясь распространить на все четыре страны света уверенность в своей внутренней свободе. Он исхудал, он высох, он одеревенел, он потерял меру времени и пространства, он не различал дня и ночи и все твердил про себя, что он свободен. По истечении некоторого времени птицы, свыкшиеся с его неподвижностью, прилетали и садились на него, а потом пара диких горлиц устроили себе гнездо на голове свободного мудреца и беззаботно вывели детей в складках его тюрбана.

«О, глупые птицы! — думал мудрый Дарну, когда сначала воркование супругов, а потом писк птенцов достигал до его сознания… — Все это они делают потому, что не свободны и подчиняются законам необходимости». И даже, когда плечи его стали покрываться налетом птичьего помета, — он опять говорил себе:

— Глупые! И это тоже они делают потому, что не свободны.

Себя же он почитал свободным в высочайшей степени и даже близким к богам.

Снизу, из почвы, потянулись тонкие стебельки ползучих растений и стали обвивать его неподвижные члены…

IV

Раз только мудрый Дарну был отчасти выведен из полной бессознательности и даже ощутил где-то в отдаленном уголке души чувство легкого изумления.

Это было вызвано появлением мудреца Пураны.

Мудрец Пурана, точь-в-точь как и Дарну, подошел к храму, прочитал надпись над входом и, войдя внутрь, стал рассматривать начертание на стенах. Мудрец Пурана мало походил на своего сурового товарища. Он был благодушен и круглолиц. Средина его туловища представляла округленности, приятные для взгляда, глаза светились, а губы улыбались. В своей мудрости он никогда не был строптив, как Дарну, и искал скорее блаженного покоя, чем свободы.

Обойдя храм, он подошел к нише, поклонился божеству и, увидев ручей и смоковницу, сказал:

— Вот божество с приятной улыбкой, а вот ручей сладкой воды и смоковница. Что еще нужно человеку для приятного созерцания? А вот и Дарну. Он уже блажен до такой степени, что птицы вьют на нем свои гнезда…

Вид мудрого товарища был не особенно радостен, но Пурана, с благоговением поглядев на него, сказал себе:

— Без сомнения, он блажен; но он всегда прибегал к слишком суровым способам созерцания. Я же воздержусь от высших степеней блаженства и надеюсь рассказать землякам то, что увижу на ступенях низших.