Том 2. Рассказы и фельетоны
Шрифт:
— Вот так клюква! Простите, православные, это я 1922 года договор вам запузыривал.
Тут все проснулись.
— Ошибся я, дорогие братья,— умильно сказал председатель,— простите, милые товарищи, не бейте меня. В комнате темно. Я, стало быть, не в те брюки руку сунул, у меня 1925 год в полосатых брюках.
Страдалец папаша
После того как пошабашили, Василий стоял и говорил со слезами в голосе:
— У меня радостное событие, друзья. Супруга моя разрешилась от бремени младенцем мужского пола, на какового младенца страхкасса выдает мне 18
— Не пробовали,— ответили друзья.
— А вы попробуйте,— ответил Василий и удалился в страхкассу, заливаясь счастливыми слезами.
— У меня радостное событие. Разрешилась страдалица мамаша от бремени, говорил Василий, засунув голову в кассу.
— Распишитесь,— ответил ему кассир Ваня Нелюдим.
Одновременно с Василием получил за инфлуенцу симпатичный парень Аксиньич 7 р. 21 к.
— Радостное событие у меня,— говорил Василий,— страдалица моя разрешилась младенцем…
— Идем в кооператив,— ответил Аксиньич,— надо твоего младенца вспрыснуть.
— Две бутылки русской горькой,— говорил Аксиньич в кооперативе,— и что бы еще такое взять полегче?
— Коньяку возьмите,— посоветовал приказчик.
— Ну, давай нам коньяку две бутылочки. Что бы еще это такое, освежающее?..
— Полынная хорошая есть,— посоветовал приказчик.
— Ну, дай еще две бутылки полынной.
— Что кроме? — спросил приказчик.
— Ну, дай нам, стало быть, колбасы полтора фунта, селедки.
Ночью тихо горела лампочка. Страдалица мать лежала в постели и говорила сама себе:
— Желала бы я знать, где этот папаша.
На рассвете появился Василий.
— И за Сеню я, за кирпичики полюбила кирпичный завод… {131}— вел нежным голосом Василий, стоя в комнате. Шапку он держал в руках, и весь пиджак его почему-то был усеян пухом.
Увидав семейную картину, Василий залился слезами.
— Мамаша, жена моя законная,— говорил Василий, плача от умиления, ведь подумать только, чего ты натерпелась, моя прекрасная половина жизни, ведь легкое ли дело рожать, а? Ведь это ужас, можно сказать! — Василий швырнул шапку на пол.
— Где приданые деньги младенчиковы? — ледяным голосом спросила страдалица супруга.
Вместо ответа Василий горько зарыдал и выложил перед страдалицей кошелек.
В означенном кошельке заключались: 85 копеек серебром и 9 медью.
Страдалица еще что-то сказала, но что — нам неизвестно.
Через некоторое время делегатка женотдела в мастерской приняла заявление, подписанное многими женами, в каковом заявлении писано было следующее:
«…чтобы страхкасса выдавала пособия на роды и на кормление детей наших натурой из кооператива и не мужьям нашим, а нам, ихним женам.
Так спокойнее будет и вернее, об чем и ходатайствуем».
Подпись: «Ихние жены».
К подписям
ихних жен свою подпись просит присоединитьМертвые ходят
У котельщика 2 уч. сл. тяги Северных умер младенец. Фельдшер потребовал принести ребенка к себе, чтобы констатировать смерть.
Приемный покой. Клиентов принимает фельдшер.
Входит котельщик 2-го участка службы тяги. Печален.
— Драсьте, Федор Наумыч,— говорит котельщик траурным голосом.
— А. Драссьте. Скидайте тужурку.
— Слушаю,— отвечает котельщик изумленно и начинает расстегивать пуговицы,— у меня, видите ли…
— После поговорите. Рубашку скидайте.
— Брюки снимать, Федор Наумыч?
— Брюки не надо. На что жалуетесь?
— Дочка у меня померла.
— Гм. Надевайте тужурку. Чем же я могу быть полезен? Царство ей небесное. Воскресить я ее не в состоянии. Медицина еще не дошла.
— Удостоверение требуется. Хоронить надо.
— А… констатировать, стало быть. Что ж, давай ее сюда.
— Помилуйте, Федор Наумыч. Мертвенькая. Лежит. А вы живой.
— Я живой, да один. А вас, мертвых,— бугры. Ежели я за каждым буду бегать, сам ноги протяну. А у меня дело — видишь, порошки кручу. Адье.
— Слушаюсь.
Котельщик нес гробик с девочкой. За котельщиком шли две голосящие бабы.
— К попу, милые, несете?
— К фельдшеру, товарищи. Пропустите!
У ворот приемного покоя стоял катафалк с гробом. Возле него личность в белом цилиндре и с сизым носом и с фонарем в руках.
— Чтой-то, товарищи? Аль фельдшер помер?
— Зачем фельдшер? Весовщикова мамаша Богу душу отдала.
— Так чего ж ее сюда привезли?
— Констатировать будет.
— А-а… Ишь ты.
— Тебе что?
— Я, изволите ли видеть, Федор Наумыч, помер.
— Когда?
— Завтра к обеду.
— Чудак! Чего ж ты заранее притащился? Завтра б после обеда и привезли тебя.
— Я, видите ли, Федор Наумыч, одинокий. Привозить-то меня некому. Соседи говорят, сходи, говорят, заранее, Пафнутьич, к Федору Наумычу, запишись, а то завтра возиться с тобой некогда. А больше дня ты все равно не протянешь.
— Гм. Ну, ладно. Я тебя завтрашним числом запишу.
— Каким хотите, вам виднее. Лишь бы в страхкассе выдали. Делов-то еще много. К попу надо завернуть, брюки опять же я хочу себе купить, а то в этих брюках помирать неприлично.
— Ну, дуй, дуй! Расторопный ты старичок.
— Холостой я, главная причина. Обдумать-то меня некому.
— Ну, валяй, валяй. Кланяйся, там, на том свете.
— Передам-с.
Динамит!!!
Прислали нам весной динамит для взрыва ледяных заторов. Осталось его 18 фунтов, и теперь наш участок прямо не знает, что с ним делать. Взрыва боимся, и отослать его не к кому. Наказание с этим динамитом!