Том 2. Статьи и фельетоны 1841–1846. Дневник
Шрифт:
12. La destin'ee terrestre de l’homme est la gestion de son globe… tous les proc'ed'es sociaux sortis de l’arsenal philosophique, lois et syst`emes, reposent sur des bases essentiellement fausses, puisqu’ils sont contradictoires entre eux, variables et flottants… L’organisation de la Commune est la pierre angulaire de l’'edifice social, quelque vaste et quelque parfait qu’il soit. – V. Consid^erant, «Destin'ee sociale» [367] .
15. Вчера письма от наших из Берлина, едут обратно к концу августа; опять соберется старая семья друзей, давно не видались. Хотелось бы поскорее передать все пережитое и их послушать.
367
Земная будущность человека – в управлении земным шаром… все общественные средства, вышедшие из арсенала философии, законы и системы покоятся на основах глубоко ошибочных, потому что они взаимно противоречивы, изменчивы и зыбки… Организация Коммуны есть краеугольный камень общественного здания, как бы оно ни было обширно и совершенно. – В. Консидеран, «Социальная будущность» (франц.). - Ред.
17. La morale n’est qu’une science mensong`ere et p'edante, qui affiche depuis 3000 ans la pr'etention de conduire les hommes a la vertu et aux bonnes moeurs avec ses dogmes absurdes de moderation et de r'epression de passions, qu’il faut – au lieu de vouloir les comprimer – trouver les moyens d’utiliser et de satisfaire. Nous attaquons la morale, pr'ecis'ement parce qu’elle est impuissante `a conduire les hommes au bien etc. V. Consid<'erant> [368] .
368
Мораль –
Его сочинение несравненно энергичнее, полнее, шире по концепции и по исполнению всего вышедшего из школы Фурье. Разбор современности превосходен, становится страшно и стыдно. Раны общественные указаны, и источники их обличены с беспощадностью.
Государь был в Лондоне, видел свободный народ и свободное God save the queen [369] , шумное и не из-под палки. Пишут, что общество попечительное о поляках хотело дать бал 10 июня, пока г<осударь> в Лондоне; он послал им какую-то вспомогательную сумму, но леди Сомерсет возвратила ее с благодарностью. Островский был арестован во все время пребывания г<осударя> – вот и habeas corpus. Зачем он ездил – внутреннее ли беспокойство влечет к перемене места или политические виды? В новом журнале, который начал выходить с дня объявления свободы книгопечатания в Саксонии для книг свыше 20 листов («Wigang’s Vierteljahresschrift»), замечательная статья о войне; там для Германии европейская война представлена якорем спасения, и именно война с Россией. Может, и для нас война принесла бы что-нибудь. Об эманципации не говорят. На днях в «Московских ведомостях» был указ сенатский по делу о засеченном крестьянине, – 42 пучка розог сломали об него, он умер. Курская уголовная палата не признала помещика виновным и, между прочим, заключает, что «люди одних лет с умершим крестьянином выносят несравненно сильнейшие наказания». Каков цинизм! Но хорош и сенат: он очень основательно разобрал всю гнусность действий уголовной палаты и велел ей сделать выговор – в то время как и закон и здравый смысл заставляют удалить от должностей чиновников, явным образом пристрастных. В pendant [370] к этой ужасной истории еще в здешнем сенате было дело о помещике, сославшем своего дворового человека на поселение для того, чтоб воспользоваться значительным капиталом, принадлежавшим дворовому человеку, – тот подал на него просьбу, и дело дошло до сената; обер-секретарь полагал, что помещик должен выдать сосланному деньги. Сенат и министр юстиции решили напротив, но этого мало: обер-секретарю за его мнение, с законом не согласное, ведено сделать выговор. Случаи такого грабежа редки в прошедшем, не этим способом помещики эксплуатировали крестьян. Прежде существовала не выраженная в законе связь между владельцем и крестьянином. Теперь из этой непосредственности одна часть выходит к сознанию формального права своего и к желанию воспользоваться им; это превосходно, потому что другая половина не отстанет и поймет разом всю несообразную нелепость своего бесправия. Доказательством может служить уже и то, что дворовый подал просьбу. Они до сих пор не могут совершенно поверить в свое бесправие и никак не полагают, чтоб их собственность была собственностью барина, они даже иногда думают, что правительство в случае неправого с ними поступка защитит их! Побольше таких решений, и сенаторы, сходя в могилу, могут сказать: «И мы принесли свою лепту».
369
боже, храни королеву (англ.). – Ред.
370
соответствии (франц.). – Ред.
В Силезии бунтуют работники, ломают машины, бросают изделия etc., etc. Семья вырабатывает там в неделю 16 GuteGr<oschen> [371] , из которых в последнее время уменьшили еще 2! И после этого фурьеристы неправы, что обличили меркантилизм и современную индустриальность, как сифилитический шанкер, заражающий кровь и кость общества! Купцы сказали просившим работникам прибавки: «Если хлеб дорог, ешьте сено!» Месть бунтовавших очевидна, они жгли векселя, выбрасывали бумаги, деньги, портили товар и не крали.
371
16 грошей (нем.). – Ред.
26. Опять в Покровском. Дождь, дурно, серо, – а кругом поля, лес и тишина. Я ужасно люблю тишину; я счастливее я деревне; вероятно, целый год или годы надоело бы жить в деревне, но полгода я готов. Я устаю от шума, от людей, от слухов, от невозможности сосредоточиться, устаю от неестественности городской жизни, мне становится невыносимым дом против моих окон, улица, habitu'es [372] этой улицы, которых поневоле, наконец, заметишь. Дочитываю V. Consid'erant – 1 том; хорошо, чрезвычайно хорошо, но не полное решение задачи; в широком и светлом фаланстере их тесновато, это устройство одной стороны жизни – другим неловко.
372
Здесь: обитатели (франц.). – Ред.
29. В Вигандовом журнале статья Иордана об отношении всеобщей науки к философии весьма замечательна. Критика, снявшая религию, стоя на философской почве, должна идти далее и обратиться против самой философии. Философское воззрение есть последнее теологическое воззрение, подчиняющее во всем природу духу, полагающее мышление за prius [373] , не уничтожающее в сущности противуположность мышления и бытия своим тождеством. Дух, мысль – результаты материи и истории. Полагая началом чистое мышление, философия впадает в абстракции, восполняемые невозможностью держаться в них; конкретное представление беспрерывно присуще; нам мучительно и тоскливо в сфере абстракций, – и срываемся беспрерывно в другую. Фил<ософия> хочет быть отдельной наукой, наукой мышления und darum zugleich Wissenschaft der Welt, weil die Gesetze des Denkens dieselben seien mit den Weltgesetzen. Dies muss zun"achst umgekehrt warden: das Denken ist nichts Anderes als die Welt selbst, wie sie von sich weiss, das Denken ist die Welt, die als Mensch sich selbst klar wird [374] .
А потому нельзя наукою мышления начинать и из нее выводить природу. Фил<ософия> – не отдельная наука, на место ее должно быть соединение всех ныне разрозненных наук.373
первоначальное (лат.). – Ред.
374
и тем самым наукой о мире, ибо законы мышления якобы те же, что и законы мироздания; это надо прежде всего перевернуть: мышление – не что иное, как сам мир, каким он сознает себя, мышление – это мир, познающий себя в человеке (нем.). – Ред.
Июль.
1. Der Mut der Wahrheit, Glauben an die Macht des Geistes ist die erste Bedingung des philosophischen Studiums; der Mensch soll sich selbst ehren und sich des H"ochsten w"urdig achten. Das verschlossene Wesen des Universums hat keine Kraft in sich, welche dem Mute des Erkennens Widerstand leisten k"onnte, es muss sich vor ihm auftun und seinen Reichtum und seine Tiefen ihm vor Augen legen und zum Genusse bringen. – Hegel’s «Anrede an seine Zuh"orer». 1818, Berlin [375] .
375
Мужественное стремление к истине, вера в мощь духа есть первое условие философского исследования; человек должен чтить себя и считать себя способным достичь вершин. Нет такой силы в скрытой сущности вселенной, которая могла бы оказать сопротивление мужеству познания; она должна раскрыться перед ним, обнаружив свои деяния, глубины и свое богатство и дав воспользоваться ими. Гегель «Обращение к слушателям». 1818, Берлин (нем.). – Ред.
К этому надобно только присовокупить, что такую же веру, твердую и непоколебимую, должно иметь и к природе, и этой вселенной, которая не имеет силы скрыть свою сущность перед духом, потому что она стремится раскрыться ему. Потому еще, что, открываясь ему, она открывается себе.
4. Писал статью для нового журнала (который будет ли – бог и Уваров знает) об натурфилософии. По этому поводу прочитал или, лучше, пробежал Шиллера историю натурфилософии от Бэкона до Лейбница; скучная книга, хотя и есть интересные подробности. Какая необъятная разница с Фейербаховой историей! Потом попалась известная брошюра Фихте о назначении человека, я ее очень давно читал, лет 12 или больше тому назад. Не помню, в которую эпоху он писал, но странно удовлетвориться этим profession de foi как последним словом. Отвлеченное умозрение не спасает его от скептицизма, знание не удовлетворяет, он хочет деяния и веры (непосредственного и созерцательного начала). Но вера его приводит не к реальному, а идеалистическому миру; правда, этот духовный мир у него и здесь и jenseits [376] , т. е. сфера духа Гегеля и отчасти религиозная будущая жизнь, но в основе ему лежит какое-то странное желание быть неземною, – дань ли это времени или требование стоической, строго нравственной натуры? Он волю ставит выше деяния.
376
по ту сторону (нем.). – Ред.
8. Прения о праве вскрытия писем в Лондоне. Там жаловались Маццини и какой-то поляк, что у них министерство читает письма. Возмутился гордый дух законности у порядочных англичан, дебаты кончились ничем, но высказанное велико и прекрасно. Между прочим, оппозиция заметила, что подлейшее в этом – запечатывание письма, что если нужно, то правительство должно делать открыто вскрытие и отмечать на письме, а иначе это подлое шпионство и фальшивый поступок. А у нас – боже мой – лучше и не оборачиваться.
9. «L’Alcade de Zalameya» Кальдерона. Характер Pedro Crespo превосходен, Don Lope и Etimelle также, миф прекрасный и чрезвычайно драматический, особенно в третьем дне. Велик испанский плебей, если в нем есть такое понятие о законности, – вот он, элемент, вовсе не развитой у нас не токмо у мужика, но и у всех. У нас оскорбленный или снесет как раб, или отомстит как взбунтовавшийся холоп. Я смотрю здесь беспрерывно на низший класс, в всегдашнем соприкосновении с нами, – чего недостает ему, чтоб выйти из жалкой апатии? Ум блестит в глазах, вообще на десять мужиков, наверное, восемь неглупы и пять положительно умны, сметливы и знающие люди; их много клевещут с нравственной стороны, они лукавы и готовы мошенничать, но это тогда, когда становятся в противуположность нам. Иначе не может быть, мы явно и законно грабим их, сила не одинакая. Но когда они убедятся в человеке (и я имею гордость себя включать в это очень и очень ограниченное изъятие), тогда они поступают просто, даже наивно. Они не трусы – каждый пойдет на волка, готов на драке положить жизнь, согласен на всякую ненужную удаль, плыть в омуте, ходить по льду, когда он ломается, etc. А, видно, как Чаадаев говорит в своей статье, чего-то недостает в голове, мы не умеем сделать силлогизм европейский. Эта община, понимающая всю беззаконность нелепого требования, не признающая в душе неограниченной власти помещика, трепещет и валяется в ногах его при первом слове!! Memento mori! Разные memento стоят навсегда, как погребальные памятники в воспоминаниях. Иной раз идешь гулять и невзначай забредешь на кладбище – и сделается тяжело. Правда ли это, что в духе человеческом, как в море, ничего не пропало, что кануло в него, а хранится на дне и при первой буре готов всё выбросить, как упрек? Или только то хранится, что ядовито или жестко, а прекрасное, как эфирное масло улетает, оставляя неопределенное благоухание? Многое горькое вспомнилось; нет примирения, видно, до гроба, а за гробом ни войны, ни мира – одна логика. Пусть тешатся другие.
10. Читаю Маржерета и только что кончил Бера. Бер очень туп, Маржерет мил, как француз и aventurier [377] , притом много у него схвачено живо. И после всего этого не видеть необходимости петровского переворота? Нечто сильное бродит неустроенно и дико середь давящей, гнетущей и узкой государственной формы; как было не разбить этот пошлый сосуд народной жизни; как бы ни отречься, лишь бы отречься от этого мира местничества, нелепого патриархализма и совершенного неведения достоинства человеческого. Годунов, гениальный человек, падет жертвою династической нелепости, а больше переменчивости народного характера, бросающегося нелепо на все. Первый Димитрий, энергический воин, образованный, благородный юноша, падет за то, что ел телятину. Плут, совершенно в русском характере, староста-мошенник, Шуйский падет за то, что избран одной Москвой и что теряет сражения (тут есть хоть смысл), и в то же время пол-России стоит за грязного тушинского вора, представителя, пожалуй, не демократической, а кабацкой партии. Потом дума – думала, думала да и выбрала мальчика царем, и покорилась вся страна старику монаху – патриарху при тушинском воре и сделавшемуся в самом деле патриархом всероссийским. Между прочим, Маржерет говорит о веротерпимости русских, это почти была бы аномалия, если б в самом деле религия так сильно была вкоренена в народе. Правда, они строго уважали формы, а этот формализм всего склоннее к нетерпимости, но у нас и эта сторона жизни не имела глубоких корней.
377
авантюрист (франц.). – Ред.