Том 2. Стихотворения 1850-1873
Шрифт:
Вот, моя милая кисанька, плохие вирши, выражающие нечто еще того хуже» (Изд. 1984. Т. 2. С. 169).
Мотив разлуки, едва намеченный в стих. «Так здесь-то суждено нам было…» (1837), получает развитие в лирике 1850–1860 гг.: «В разлуке есть высокое значенье…» (1851), «Увы, что нашего незнанья…» (1854), «Как нас ни угнетай разлука…» (1869). В эпистолярном творчестве мотив вырастает в большую тему, развиваемую на протяжении десятилетий (с 1837 г. по 1870-е гг.). Особенно остро ощущение разлуки передано в письмах поэта Эрнестине Федоровне. «Я, несомненно, менее чем кто-либо создан для разлуки. Ибо для меня разлука — как бы сознающее само себя небытие», — писал Тютчев жене из Варшавы 23 июня 1843 г. (Изд. 1984. Т. 2. С. 80).
Понятие «разлука» соотнесено с основными онтологическими
«…Для меня решительно нет ничего более мучительного, ничего, что глубже противоречило бы моей природе, чем химеры разлуки, — писал Тютчев. — Это — ежеминутное разочарование, лишение, досада. Всякий раз ты как бы заставляешь меня подвергаться ампутации. <…> Однако нелепо быть до такой степени зависимым от чего-то, что вне нас, и настолько вне нас, что может даже оказаться отделенным расстоянием в несколько тысяч верст. Да, это нелепо, унизительно и, главное, неудобно» (С.-Петербург. 21 мая 1855 г. // Изд. 1984. Т. 2. С. 229).
Эпистолярный контекст проясняет «высокое значенье» разлуки, о котором идет речь в стихотворении. Оно «равнозначно «высокому значению» смерти», так как «отсутствующее не может восприниматься как реальное» (Лотман Ю. М. Поэтический мир Тютчева (1983) // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 569). Исследователь рассматривает стихотворение в ряду тех, где утверждается «превосходство небытия над бытием» («Обвеян вещею дремотой…» (1850), «Близнецы» (1850–1851) и др.). Особенно остро это «превосходство» Тютчев ощутил после смерти Е. А. Денисьевой (1864 г.). Разлука с любимой породила сумеречное мироощущение и способствовала угасанию жизни поэта (А. М.).
Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 29. Л. 1–1 об.
Первая публикация — Раут. 1852. С. 201–202. Вошло в Совр. 1854. T. XLIV. С. 49–50; Изд. 1854. С. 101; Изд. 1868. С. 58–59; Изд. СПб., 1886. С. 385–386; Изд. 1900. С. 428–429.
Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 281*.
В автографе перед текстом помета на нем. яз.: «Kennst du das Land?..» («Ты знаешь край?..»). С прописной буквы написаны слова «Лимон», «Апельсин» (3-я строка), а также слова в составе обращений: «Милый Мой» (6-я строка), «Властитель мой» (12-я строка), «бедное Дитя» (16-я строка). Особенностью авторской пунктуации являются повторы тире (в конце 2-й, 8-й, 9-й, 14-й строк) и многоточия; вопросительный знак и многоточие стоят в конце 4-й, 10-й, 16-й строк.
В Рауте печаталось с заголовком: «Kennst du das Land». Начиная с Совр. слова «Kennst du das Land?» служат эпиграфом. В Изд. СПб., 1886 и Изд. 1900 помещено в разделе «Переводы».
В Рауте дан вариант 3-4-й строк: «И целый год, в зеленых листьях скрыт, / Цветет лимон и апельсин горит?..» (в автографе: «Цветет лимон и апельсин златой / Как жар горит под зеленью густой?..»). В варианте автографа сильнее выражено описательное начало: инверсией и своим положением в рифме выделены определения. В автографе в качестве рефрена выступают слова: «Ты был ли там? Туда, туда с тобой» (5-я, 11-я, 17-я строки). В печатных текстах представлены варианты рефрена: 5-я строка — «Ты знаешь край?.. Туда, с тобой» (Совр., Изд. 1854, Изд. 1868, Изд. СПб., 1886); 11-я строка — «Ты знаешь путь?.. туда и нам с тобой» (Совр., Изд. 1854), «Ты знаешь путь?.. Туда, туда с тобой» (Изд. 1868, Изд. СПб., 1886); 17-я строка — «Ты знаешь дом?.. Туда, туда с тобой» (Совр., Изд. 1854, Изд. 1868, Изд. СПб., 1886). В Совр., Изд. 1854, Изд. 1868 и Изд. СПб., 1886 есть вариант 8-й строки: «Лошак бредет в тумане по скалам» (в автографе: «Лошак бредет в тумане по снегам»). Первоначальный вариант ориентирован на развитие содержания предыдущей строки («Ты знаешь высь с стезей по крутизнам?»): сообщается о вечных снегах на вершинах гор. В другом случае внимание акцентируется на местоположении: в конце строки стоит слово «скалам», которое по значению сближается с рифмующимся словом «крутизнам». В печатных текстах разночтения 12-й строки: Раут — «Нам путь лежит — уйдем, властитель мой!»; Совр., Изд. 1854, Изд. 1868, Изд. СПб., 1886 — «След проложен: уйдем, властитель мой!» (в автографе: «Лежит наш путь — уйдем, властитель
мой»). Если в варианте автографа направление следования не является случайным («наш путь»), то в вариантах изданий это некий маршрут движения вообще («путь лежит», «след проложен»). Только в Рауте 13-я строка совпадает с вариантом автографа: «Ты знаешь дом на мраморных столпах», во всех остальных изданиях строка печатается со словом «столбах» («Ты знаешь дом на мраморных столбах»). В сочетании с определением «мраморные» уместнее употреблять слово «столпы» (колонны), чем слово «столбы» (брусы). 14-я строка в первопечатном тексте со словом «даль» («Сияет даль и купол весь в лучах»), в других изданиях, как в автографе, со словом «зал» («Сияет зал и купол весь в лучах»). В строфе, описывающей интерьер «дома», целесообразно говорить о помещении внутри него («зале»), а не о пространстве («дали») вне этого здания.Датируется предположительно 1851 г., так как было послано Тютчевым Н. В. Сушкову для помещения в Рауте в октябре 1851 г.
Является переводом песни Миньоны («Mignon») из романа Гёте «Ученические годы Вильгельма Мейстера» (Ч. III. Гл. I). Посылая стихотворение Сушкову, Тютчев писал: «Романс из Гёте несколько раз переведен был у нас, — но так как эта пьеса из числа тех, которые почти обратились в литературную поговорку, то она навсегда останется пробным камнем для охотников» (Изд. 1984. Т.2. С. 187) (А. Ш.).
Это один из лучших поэтических переводов Тютчева. В нем сохранена поэтическая форма, с высокой точностью воспроизведено содержание. По какой-то причине (может быть, потому, что целью предлагаемого путешествия является обретение нового крова) Тютчев поменял местами 2-ю и 3-ю строфы. Стихотворение написано семистишной (септимой) строфой. Используются смежные рифмы. Последняя, 7-я строка опоясывает строфу. 1-я и 7-я строки написаны хореямбом, между ними строки ямбические. В переводе строфа представляет собой секстину. Строфы написаны только ямбической строкой. Рифма смежная, как в оригинале. До Тютчева песню Миньоны переводили В. А. Жуковский, П. Г. Ободовский, А. Н. Струговщиков, П. Шкляревский (Л. Л., М. М.).
Автограф неизвестен.
Список — Альбом Тютчевой (с. 122), с датой «1851 г.».
Первая публикация — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 13. Вошло в Изд. 1854. С. 97; Изд. 1868. С. 130; В Изд. СПб., 1886. С. 179 дата поставлена иная: «1850». В Изд. 1900. С. 191 восстановлена дата (1 ноября 1851), но она заключена в скобки.
Печатается по первой публикации, с учетом пунктуации списка, более приближенной к тютчевской.
Датируется 1851 г. по списку.
А. А. Фет в статье «О стихотворениях Тютчева» писал: «Не потому г. Тютчев могучий поэт, что играет отвлеченностями, как другой играет образами, а потому, что он в своем предмете так же уловляет сторону красоты, как другой уловляет ее в предметах более наглядных» (Фет А. А. Соч.: В 2-х т. М., 1982. Т. 2. С. 163). Мистическая «отвлеченность» стихотворения вся пронизана красотой, а образ «волшебного призрака» — порождение этой красоты. Сам образ входит в тютчевскую поэтику романтического «двоемирия» как мистико-поэтическая персонификация «мировой души». Поэтому «призрак» — «воздушный житель». Но он «с страстной женскою душой», потому что, по-видимому, связан с образом Эрн. Ф. Тютчевой, с которой Тютчев в июле 1851 г. вел переписку, где много говорилось о разлуке. Как раз в это время в письмах Тютчева дважды возникает мотив «призрака». В письме Эрн. Ф. Тютчевой от 13 июля 1851 г. он признается: «В твоем письме разлит тихий покой, некая безмятежность, которая благотворно на меня подействовала. Я почувствовал себя живущим в твоих мечтаниях жизнью призрака» (Изд. 1984. Т. 2. С. 154). И в письме от 31 июля 1851 г. он продолжает развивать тему «призрака»: «Ибо с твоим исчезновением моя жизнь лишается всякой последовательности, всякой связности. Каждое утро я распределяю день так, чтобы быть уверенным, что ни на минуту не остаюсь наедине с самим собою. Ибо тотчас же является призрак…» (там же. С. 162). В письмах Тютчева зарождается образ утешающего призрака; и здесь же крепнет тема невыносимости разлуки, которая ворвется затем в строку «Лишь ты не покидай меня!..».
Н. Г. Чернышевский цитирование третьей строфы, взяв ее из рассказа «Фауст» И. С. Тургенева, связал с мотивом «облагораживания» человека «присутствием девственного душою существа» (Чернышевский Н. Г. Литературная критика: В 2-х т. М., 1981. Т. 2. С. 41). А. А. Блок, раскрывая смысл этого стихотворения, пришел к выводу, что образ «призрака» стал у Тютчева «великой женственной тенью», а двумя последними стихами «связал поэт небо и землю — легко и безболезненно» (Блок. Т. 7. С. 32) (А. А.).