Том 2. Стихотворения (Маленькие поэмы)

Рецензируя Т20, критиковал «Кобыльи корабли» и М.А.Дьяконов: «Что касается техники стиха, то какая уж там техника: не до жиру, быть бы живу! Накипь рифмуется с „собакой“, кто — со ртом, туда — дал, ужиться — волчице, изглодано — воронов. Понадобилось бы перебрать почти все рифмы, чтобы указать на неожиданные открытия.

В заключение скажем: буржуазная „клубничка“ как будто бы уже в прошлом, и все-таки и нынешние поэты нет-нет да и подарят нас стишками <приведена третья строфа третьей главки>.

Русская литература сделала шаг вперед! От брачных утех с козой мы дошли до овцы!» (журн. «Книга и революция», Пг., 1920, № 1, июль, с. 39; подпись: «Триэмиа»).

Если финалу статьи М.А.Дьяконова оказался созвучным отзыв омского рецензента (газ. «Рабочий путь», Омск, 1921, 19 июля, № 29; подпись: Ю.Б.), то его суждения о рифмах поэмы Есенина совпали с мнением Н.А.Клюева (март-апрель 1921 года):

И груз «Кобыльих кораблей» —Обломки рифм, хромые стопы.Не с Коловратовых полейВ твоем венке гелиотропы,—Их поливал МариенгофКофейной гущей с никотином…

(первая публикация — в его кн. «Львиный хлеб», М., 1922, с. 55).

Есенин, по-видимому, подразумевал отклик М.А.Дьяконова (стихов Н.А.Клюева он тогда еще не знал), когда писал Иванову-Разумнику в мае 1921 года: «…я <…> отказался от всяких четких рифм и рифмую теперь слова только обрывочно, коряво, легкокасательно, но разносмысленно, вроде: <…> куда — дал и т. д. Так написан был отчасти „Октоих“ и полностью „Кобыльи корабли“». Приведя в том же письме ст. 16 и 23 поэмы, Есенин называет их «образами двойного зрения», т. е. образами, которые в статье «Быт и искусство» (<1920>) он одновременно определил как «корабельные» (ср. также с классификацией образов в третьем разделе трактата 1918 года «Ключи Марии»).

Как видно, сам поэт считал определяющей чертой своего художественного образа его стереоскопичность. Вышеозначенные высказывания критики от такого понимания были далеки: в лучшем случае более или менее добросовестно описывалась какая-то одна грань образности поэзии Есенина. Так, по В.О.Перцову, «Есенин <…> открыт прямому действию сил природы <…>, у Есенина она предстает как органический космос, возрождающий первобытный культ животного мира, тотемизм. <…> Есенин мыслит животными…» (газ. «Новый путь», Рига, 1921, 3 июля, № 123). Нечто подобное писал в связи с «Кобыльими кораблями» и А.Н.Толстой (журн. «Новая русская книга», Берлин, 1922, № 1, январь, с. 16; вырезка — Тетр. ГЛМ).

Конечно, современники поэта размышляли не только над образной структурой поэмы Есенина. Н.Н.Асеев, например, попытался описать, как рождались «Кобыльи корабли» из самой жизни — как поэта, так и общества: «Поэт был там. Ему виднее. В правдивости попыток отобразить искаженные гневом и болью черты мученического лика народа мы не сомневаемся <…>. Порой кажется, что все уже кончено. <…> Ибо слишком велика тяга взятого на себя подвига „не поднять камня <в> ближнего своего“, когда так близка утеха озлобления, отъединения от всего живого.

И вот, не находя возможным войти в толпу жизни, „быть со всеми“, поэт все же не уходит в глубину индивидуального самосозерцания, — нет, он ищет выхода в более широкие просторы песенных исканий. „Буду петь, буду петь, буду петь“ — заклинает он самого себя <…>. Мудрость такого познания умиротворяет вспышки страстного отчаяния, огненными языками лижущего сердце поэта… <…>

Поэтому, как бы ни были устрашающи сами по себе стихи Есенина по своей странной мрачности, по своему почти апокалипсическому пафосу, боли, мы не боимся, а радуемся за поэта, сумевшего „неожиданно громко“ запеть среди подавленности и тишины великого искушения страны <…>. Запеть хотя бы хриплым голосом, голосом сведенной судорогой муки и страха, но сумевшим и в этом страхе и в этой муке выпеть самому себе существенный приговор истинного поэта:

Если можно о чем скорбеть —Значит, можно чему улыбаться»

(газ. «Дальневосточная трибуна», Владивосток, 1921, 12 февраля, № 16). С Н.Н.Асеевым, по существу, соглашался И.Г.Эренбург. Процитировав (неточно) предпоследнюю строфу поэмы, он писал далее: «Этим все оправдано, и видно, далеко средь голодных и угрюмых, средь ругающихся матерью и ползающих перед богачевским окладом на брюхе — идет Любовь голая, пустая, которой ничего не надо, Любовь, ожидаемая тщетно разумными хозяевами и приходящая только к самосжигателям и блаженным погорельцам» (журн. «Новая русская книга», Берлин, 1922, № 1, январь, с. 18; вырезка — Тетр. ГЛМ).

Вульгарно-социологическая критика тоже сказала свое слово о «Кобыльих кораблях», пером Г.Ф.Устинова упростив и исказив смысл некоторых строк поэмы: «…мелкобуржуазная оппозиционность наиболее ярко сказалась в стихах деревенского поэта С.Есенина („Кобыльи корабли“ и ряд других более мелких стихотворений, написанных в 1918-20 гг.) <…>. Очень характерно, что в начале октябрьской революции мелкобуржуазные поэты (тот же Есенин, Мариенгоф и др.) <…> пели славу революции, потому что еще не понимали, кому и чему она угрожает. Но как только пролетариат победил крупную активную воинствующую буржуазию и положил на обе лопатки мелкую буржуазию деревни и города, эти поэты принесли ей свое меланхолическое раскаяние. Тот же Есенин одним из первых написал:

Видно, в смех над самим собойПел я песнь о чудесной гостье,

т. е. о революции. Позднее эта меланхолия сменилась мрачным пессимизмом. <…> Конечно, ни Есенина, ни Шершеневича, ни Мариенгофа нельзя назвать „белыми“ поэтами. Но их поэтическая школа, их творчество этого периода глубоко чуждо пролетариату» (газ. «Известия ВЦИК», М., 1923, 29 июля, № 169; то же — в его кн. «Литература наших дней», М., 1923, с. 62–63).

На другой день после гибели поэта (в статье «Сергей Есенин и его смерть») Г.Ф.Устинов, назвав «Кобыльи корабли» «самой неудачной» поэмой Есенина того времени, счел уместным подчеркнуть, что в ней автор «кричал большевикам:

Веслами отрубленных рукВы гребете <так> в страну грядущего»

(«Красная газета», веч. вып., Л., 1925, 29 декабря, № 314).

В бытность Есенина за границей французский перевод поэмы, исполненный Ф.Элленсом и М.Милославской, был опубликован в журнале «Le Disque vert» (Брюссель, 1922, № 4, август); затем в том же переводе поэма вошла в книгу Есенина «Confession d’un Voyou» («Исповедь хулигана», Париж, 1922; 2-е изд., 1923).).

Звери, звери, приидите ко мне… — Парафраза из Библии («Идите, собирайтесь, все полевые звери, идите…» — Иер. XII, 9).

Сестры-суки и братья-кобели, / / Я, как вы, у людей в загоне / / <…> / / Лучше вместе издохнуть с вами… — И.П.Смирнов (в сб. «Миф — фольклор — литература», Л., 1978, с. 198) отмечал тематическую параллель между этими строками и следующим отрывком из Александра Добролюбова: «Я говорю им: мир, младшие братья мои, мир, братья-псы..» (Добролюбов А. Из книги невидимой. М., 1905, с. 83). Не исключено, что Есенин знал эту книгу непосредственно — ведь она сыграла важную роль в становлении творческой индивидуальности Николая Клюева, через которого автор «Кобыльих кораблей» мог познакомиться с сочинением А.М.Добролюбова. Публикуя 7 сентября 1919 года на страницах газеты «Звезда Вытегры» есенинскую поэму «Ус» (см. об этом выше, с. 292^*) наряду со стихотворениями других поэтов, Клюев «обрамил» эту публикацию цитатами из упомянутой книги А.М.Добролюбова. Есенин, вероятно, держал в руках этот номер «Звезды Вытегры» — вырезка из него (текст которой см. на с. 293^* наст. тома) есть в Тетр. ГЛМ. Напомним, что Есенин писал «Кобыльи корабли» как раз в сентябре 1919 г.