Том 22. На всю жизнь
Шрифт:
— Eh bien, я вас выучу кататься.
И при этом какое очаровательное, гордое выражение. Какая прелесть это синеокое личико, разрумяненное морозцем.
Мы идем, громко болтая. Совсем провинциалы.
А на катке уже гремит музыка, носятся пары и веселье кипит вовсю. В толпе нескольких военных и статских я замечаю мисс Грай, Татину англичанку, белого шпица Гати, ее братьев-правоведов и целое общество молодежи — кавалеров и барышень.
Надюша Раздольцева машет нам издали обеими руками:
— Надевайте скорее коньки и присоединяйтесь к нам. У нас превесело.
Потом неожиданно подхватывает
— Оставьте Мутона в покое. За что вы его так мучите? — говорит Татя.
Быстро сбрасываю в теплой кабинке ботики и туфли и даю сторожу зашнуровать высокие сапоги с коньками. И несусь по зеркальной поверхности пруда в самую середину толпы.
Там уже баронесса Татя, в темно-синем костюме с белой горностаевой опушкой, с такой же муфтой и шапочкой на пышных пепельных волосах, и ее старший брат Олег, переделанный в Лелю, высокий красивый мальчик лет восемнадцати. У него лицо поэта и добрые, грустные глаза. Здесь же маленький Коко, очаровательный в своей зеленой курточке малолетнего правоведа. Он знакомится с подоспевшим сюда за мною Павликом, и, взявшись за руки, они важно несутся по льду, оба гордые, маленькие, хорошенькие и смешные.
Сестрички Петровы, Нина, Зина и Римма, встречают меня обычной птичьей трескотней:
— Как вы прекрасно бегаете на коньках.
— А нам нельзя. Мы не умеем.
— Папочка запрещает.
— Папочка боится за нас.
— За мой голос, — важно вставляет Римма.
— Катанье — бесполезное, даже вредное занятие, — лепечет Зина.
— Можно простудиться и заболеть, — отзывается Нина.
— И умереть, — басом вставляет Вольдемар, брат Медведевых, Лари и Сони, которые тоже присутствуют на катке.
Все смеются.
Сестрички хмурятся, не зная, обидеться ли им или захохотать.
— А зачем же вы на лед пришли? — снова подхватывает Вольдемар и неожиданно запевает молодым баритоном цыганский романс: — "Не ходи ты на лед, там провалишься".
— Вы злой! — сердито тянет Римма и надувает губки.
— Караул! — взвизгивает Надюша Раздольцева. — Караул! Спасите! Помогите! Караул!
— Что такое?! Зашибли ногу? Да говорите же! — окружая ее, волнуется молодежь.
— Не то, не то! Вон моя «мучительница», глядите! — И мальчишеским жестом Надюша тычет пальцем по направлению к береговой аллее.
Высокая фигура медленно двигается там, направляясь к катку. «Мучительница» оказывается Надиной гувернанткой. Это почтенная особа из Саксонии, знающая бесподобно почти все европейские языки.
— И коровий даже, — таинственно присовокупляет Дина. — Потому что, когда она сердится, то мычит.
Гувернантка появляется на льду, приближается к нам и, величественно кивнув нам всем, говорит Наде по-английски:
— Вы сегодня наказаны и должны часом раньше идти с катка.
— Наказана! Фю-фю-фю! Вот тебе раз! — протяжно свистит Вольдемар Медведев. — Ай да m-lle Дина!
— Allons! — решительно переходит на французский язык немка и хватает Надюшу за руку.
— Один только тур! — молит шалунья.
И не успела почтенная дама ей ответить, как Надя уже мчится стрелою по сине-хрустальному кругу катка. За первым туром идет второй, за
вторым третий.За Диной несется Мутон с оглушительным лаем, норовя схватить шалунью за платье.
— Дети мои, догоняйте меня! — кричит девочка, и зубы ее и глаза сверкают.
Почтенная немка волнуется, краснеет от досады, идет навстречу Дине, растопыривая руки.
Но быстрая девочка проскальзывает у нее под самыми локтями и преспокойно обегает озеро чуть ли не в десятый раз.
— Помогите мне! — молит наконец, обращаясь к нам всем, саксонка.
— С условием. За плату, — басит Вольдемар.
— Wie so! — срывается у немки на ее родном языке.
— Очень просто. Мы вам словим беглянку и потребуем за это награды. Только и всего.
— Gut! Gut! — кивает она головой, выставляя вперед желтые зубы, и прибавляет уже по-русски: — Наде надо домой, она наказана: на книжке перевода нарисовала такое ушасное шерное чудовище.
— Это ужасно! — говорит Вольдемар, и непонятно, смеется он или же серьезно это говорит.
Затем, пригласив нас ловить Надюшу, легко несется за девочкой на коньках.
Через минуту шалунья уже стоит перед гувернанткой.
— Фуй, фуй! — цедит та. — И не стыдно вам? Идем, — неожиданно прибавляет она, хватая за руку девочку.
— Как идем?! А награда? — вступается Вольдемар. — Мы вам помогли водворить m-lle Nadine и за это требуем: во-первых, оставить ее на катке еще полчаса, по крайней мере, и, во-вторых, избавить ее от наказания.
— Да, да! — подхватываем мы все хором. — Пожалуйста, просим вас так поступить.
Немка смущена, но ей хочется быть любезной, и она соглашается, скрепя сердце, а мы ликуем.
Я хватаю Надюшу за обе руки, и мы уносимся по гладкому льду.
По дороге Надя сжимает мне руку и говорит просто:
— Не выношу сантиментов, всяких миндальностей с сахаром, но вы мне понравились с первого раза ужасно, m-lle Лида!
— Вот как!
— Вы не как все здешние кисейные девицы, заводные куклы. Вы — свой брат, славный малый. Жаль, что вы не моя сестра.
И, подумав, прибавляет:
— А из мальчишек один славный только, Володя Медведев.
— А Леля?
— Леденец.
— Что?
— Леденец ваш Лелька. Тихий, воды не замутит, барышня, да и только. Нарядила бы его в юбку. Из девиц — вот еще Маша Ягуби молодец; жаль, что нет ее на катке сегодня.
Затем она шепчет, заглядывая мне в глаза:
— А правда, что вы стихи пишете?
— А что?
— По-моему, глупо это. Лучше бы прозу. Или уж если стихи, так сатиру, как у Гоголя. Ах, голубушка! — неожиданно, совсем по-детски, добавляет она. — Напишите вы сатиру на мою «мучительницу», в ножки вам поклонюсь.
— Милая вы моя Надюша, — говорю я, смеясь, — никаких я сатир писать не умею. А вот лучше проедем-ка голландским шагом сейчас.
Она соглашается.
— Маша Ягуби! — кричит Надя и, вырвав свои руки, виснет на шее смеющейся Маши, появившейся на катке.
С нею высокий стрелковый офицер, ее двоюродный брат Невзянский, и компаньонка — подруга, мисс Рей.
— Вы бегаете на коньках прекрасно, — говорит Маша и крепко, по-мужски, трясет мою руку.
— Браво! Браво! Вот это бег, настоящий бег! — кричит Вольдемар. — Вы давно катаетесь?