Том 23. Статьи 1895-1906
Шрифт:
Партия, именующая себя русским правительством, всё-таки ещё может опереться на армию, но она уже и теперь не имеет денег для борьбы с народом. И вот она обращается к Европе. Европа говорит:
«Сначала я хочу видеть у вас порядок, потом я вам дам денег…»
Под давлением необходимости иметь деньги русские власти устраивают гнуснейшую комедию народного представительства. Честные люди, искренно и бескорыстно желающие добра стране, посажены в тюрьмы, высланы в Сибирь, всеми способами устранены от выборов. Выборы всюду идут под давлением полиции или тех людей, которые зовут себя «монархистами». Те из них, которые не служат
Народ понял эту грубую комедию, он ясно видит, что Дума — декорация, которою хотят обмануть Европу, чтобы достать из её карманов денег на борьбу же с ним. Он не хочет Думы, в которую желают посадить на роли представителей его желании каких-то тёмных людей, не известных ему. Там, где его полиция гоняет на выборы нагайками, он выбирает мошенников, угодных правительству, там же, где есть хоть малейшая свобода, — он выбирает только тех, кто уже сослан в Сибирь или сидит в тюрьме за свои политические убеждения.
Он выбирает также глухонемых, остроумно идя навстречу желанию своего правительства, которое хотело бы наполнить Думу восковыми фигурами, деревянными болванами, чем угодно — только не честными людьми.
И в то же время народ вооружается. Он видит, что нужно драться, если ему не уступят. Он будет драться.
И, разумеется, он победит.
Не давайте ни гроша денег русскому правительству! Оно не имеет связи с народом, миллионы людей уже осудили его на гибель.
Оно почти триста лет держало русский народ в диком невежестве, создав из него огромный, глупый, тяжёлый кулак, который уже несколько раз поднимался над головами народов Европы в то время, когда они шли к свободе, — поднимался и останавливал их на пути. Этот кулак всё ещё висит над вами, вызывая всюду страшное напряжение милитаризма, бессмысленную трату средств на броненосцы и пушки.
Оно даже из религии создало средство для травли инородцев, дубину для истребления иноверцев.
Понимают ли еврейские банкиры Европы, что они дают деньги в Россию на организацию еврейских погромов?
Если они это понимают, — их преступление равно разве только их жадности к наживе. История готовит для них заслуженную ими тяжёлую пощечину.
Нет, не нужно давать денег той анархической партии, которою Европа по недоразумению, продолжает считать русским правительством, — эти деньги пойдут на убийства. Не давайте денег насильникам над духом и телом русского народа!
Мне так трудно представить, чтобы культурная Европа, видя, как варварская власть, обезумевшая от страха потерять своё положение в стране, давит, душит, убивает тысячи людей, хотела помочь этой власти в её преступлениях.
И неужели Европу так мало беспокоит простая мысль, что ведь небезопасно иметь своими соседями сто сорок миллионов людей, которых всячески стараются превратить в животных, упорно внушая им вражду и ненависть ко всему, что не русское, воспитывая в них жестокостью — жестокость ещё большую, насилиями — страсть к насилиям ещё более грубым?
Когда то народы Европы ходили далеко на восток освобождать гроб господень из рук мусульман. Теперь на глазах Европы искажают и грязнят душу великого
народа, вместилище бога живого.К этому преступлению относятся равнодушно. Более: готовы дать злой силе, угнетающей русский народ, средства для дальнейшего угнетения.
Вероятно, люди неясно представляют себе то, что они делают в данном случае. Тем более, что ведь в конце концов придётся иметь дело не с партией, именующей себя русским правительством, а с русским народом.
Ибо — он победит.
Не давайте же денег партии Романовых для борьбы за свою власть, у них есть своё, личное золото.
Я говорю о тех деньгах, которые лежат в английском банке и которые Англия, вероятно, давала японцам на войну с Россией.
Не давайте денег в руки варваров, политика которых всегда была враждебна культурным стремлениям Европы.
Как они заплатят вам?
Россия ограблена ими. Покупательная способность народа — ничтожна, его промышленность не развита, земля истощена, её мало. Народу предстоят долгие годы борьбы за своё освобождение — годы, если вы будете давать деньги партии Романовых для борьбы с русским народом.
Не делайте исторического преступления, ещё никем не сделанного, — преступления бессмысленного столь же, как и позорного.
Не давайте Романовым денег на убийства…
Я думаю, что мой голос дойдёт до сердца каждого честного человека. Не для всех же рента — дороже человека?
Я верю в истинную культурность европейца. Он всегда рисуется мне стоящим на высоте, пред ним открыта вся жизнь мира, ум его обширен, сердце отзывчиво к стонам людей, и его честные глаза видят правду везде, как бы глубоко ни скрывали её те, для кого она враждебна.
Неужели моё представление ошибочно и наивно, неужели, ставя европейца так высоко, я ставлю его только в неловкое и смешное положение?
Письмо Анатолю Франсу
Искренно уважаемый мною собрат по оружию!
Когда я узнал, что во Франции образовалось «Общество друзей русского народа» — этот день был днём моей великой радости.
Для меня земля — гордое сердце вселенной, искусство — огненное сердце земли, люди искусства — фибры её сердца.
Искусство чувствует за всех, грустит со всеми, оно — неиссякаемый источник любви и правды, справедливое, как солнце, оно, воспевая героя, печально любит и ничтожного, оно есть Мать, для которой все люди мира — маленькие, горячо любимые дети.
И только для людей искусства воистину — нет эллина, нет иудея! Для них человек прежде всего — душа, душа печальная и мятежная, душа, искажённая жестокостью скверно созданной жизни. Трагически раздвоенный насилиями над его духом со стороны отвратительных маниаков, которые считают себя призванными небом, чтобы управлять судьбами народов, — каждый человек для искусства — неисчерпаемый источник мудрости и поэзии, великого и жалкого, горя и пошлости.
Да, только люди искусства — всегда верные рыцари на страже вечной красоты, истины и справедливости, вот почему только они — истинные аристократы мира!
Вот почему, когда я увидал в списке друзей русского народа Ваше блестящее имя, имя острого Мирбо, Стейнлейна, чьи рисунки улицы и жизни дали мне много красивой печали и гневного смеха, Ланглуа, Сеньобоса, Клемансо, — всё это люди, которых я давно знаю и привык уважать, — вот почему, говорю я, я обрадовался пылкою радостью сердца.