Том 25. Письма 1897-1898

Чаще он оставлял подобные сетования без ответа. Как раз в это время либерально-народническая критика (М. Протопопов) противопоставляла «пессимизму» Чехова «бодрый талант» И. Потапенко («Русская мысль», 1898, № 9). Чехов «гнул свою линию», отвечая на это своим творчеством, беспощадным по правдивости и чуждым утешительству.

Но, вместе с тем, в рассказах 1898 г. появляются новые тенденции, которыми будет определяться весь заключительный этап его творчества. Усиливается мотив ожидания «новых форм жизни» («У знакомых»), мотив ухода, разрыва с существующим порядком («Случай из практики»); изменения касаются характеристик героев, общей тональности произведений (см. примечания в т. 1 °Cочинений).

Важные изменения в творчестве Чехова после 1897 г. связаны, помимо осознания им новых веяний в русской жизни, также с тем, что он получил возможность взглянуть на российскую действительность со стороны и в течение сравнительно долгого времени оценивать ее и сопоставлять с жизнью Западной Европы.

С сентября 1897 г. по май 1898 г. Чехов жил во Франции, вначале на берегу Бискайского залива в Биаррице, а затем в Ницце.

Вскоре после переезда за границу Чехов оказался захвачен делом Дрейфуса, потрясшим Францию и весь мир. По поводу этого дела В. И. Ленин впоследствии писал: «…достаточно оказалось такого „неожиданного“ и такого „мелкого“ повода, как одна из тысяч и тысяч бесчестных проделок реакционной военщины (дело Дрейфуса), чтобы вплотную подвести народ к гражданской войне!» («Детская болезнь левизны в коммунизме». — В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 41, стр. 83).

Интерес Чехова к делу Дрейфуса мог показаться случайным и недостаточно понятным многим из тех, кто знал писателя. Чехов, который, казалось бы, чуждался всякой «политики» и сдержанно отмалчивался в ответ на попытки своих адресатов этого времени (В. А. Гольцева, В. А. Морозовой, особенно — В. М. Соболевского) вызвать его на разговоры о важных политических вопросах и событиях в России, — оказался увлечен делом сугубо политическим, связанным десятками нитей с государственной и общественной машиной буржуазной Франции. Очевидно, по самому своему характеру дело Дрейфуса могло увлечь Чехова: «лучшие люди, идущие впереди нации», бросили вызов всему государственному аппарату во имя защиты несправедливо осужденного. Чехов безошибочно выбрал позицию в крайне сложной расстановке сил вокруг дела Дрейфуса, позицию рядом с Э. Золя и лучшими людьми Франции и Европы. При этом он не только разошелся с реакционным и националистическим лагерем Суворина (а во Франции — А. Рошфора, М. Дрюмона), но смог оказаться впереди очень многих представителей демократического лагеря; его позиция была тверже, последовательнее и благороднее, чем, например, позиция А. Додэ и многих русских литераторов. Из писем к И. Я. Павловскому в апреле 1898 г. стало известно, что Чехов не только отстаивал правоту Э. Золя в деле Дрейфуса и защищал его во мнении своих знакомых, но готовился публично выступить по этому вопросу во французской печати. И впоследствии, вернувшись в Россию, Чехов продолжал внимательно следить за развитием дела.

Дело Дрейфуса не прошло бесследно для формирования новых черт в мировоззрении и творчестве Чехова. Замечательное письмо к Суворину от 6 (18) февраля 1898 г. — это уже не упреки по адресу «кактусов» — сотрудников «Нового времени», а прямой отказ иметь что бы то ни было общее с позицией самого Суворина, газета которого стала в России оплотом тех, кто травил Золя и сторонников Дрейфуса. Хотя окончательный разрыв между Чеховым и Сувориным произошел не сразу после этого письма, в переписке между ними наступило заметное охлаждение. Подобно тому, как после поездки на Сахалин в 1890 г. Чехов, по его собственному признанию, «возмужал», пересмотрев многие из своих прежних убеждений и симпатий, в чем-то похожими оказались результаты пребывания за границей в 1897–1898 годах.

Чехов вернулся в Россию в начале мая 1898 г., а на письменном столе в Мелихове уже лежало письмо к нему, посланное Вл. И. Немировичем-Данченко. Состоявшаяся почти за год до этого встреча Немировича-Данченко с К. С. Станиславским привела к созданию нового театра, названного «Художественно-Общедоступным», открывшего новую страницу в истории мирового театра. Поиски реформаторами сцены репертуара для нового театра естественно привели их к творчеству Чехова. «„Чайка“ — единственная современная пьеса, захватывающая меня как режиссера, а ты — единственный современный писатель, который представляет большой интерес для театра с образцовым репертуаром», — писал Немирович-Данченко Чехову 12 мая 1898 г.

Чехов не сразу согласился на просьбу руководителей молодого театра: он не мог забыть провала своей пьесы на императорской сцене. Однако неизбежное совершилось: театр-новатор начал готовить постановку пьесы новатора-драматурга. Позднее современникам зарождения Московского Художественного театра стало ясно, «что его история только хронологически начинается с первого представления „Царя Федора“, а что, по существу, началом надо считать „Чайку“, что только с Чехова определяется новыйтеатр и его революционное значение» (Вл. Ив. Немирович-Данченко. Из прошлого. М., «Academia», 1936, стр. 1).

Постепенно интерес Чехова к театру Станиславского и Немировича-Данченко рос, и в первых же отзывах после посещения его репетиций Чехов выразил сочувствие театру и надежду на его великие достижения. Встреча с Художественным театром стала этапной в судьбе Чехова-драматурга. После триумфального успеха «Чайки» в декабре 1898 г. театр поставит «Дядю Ваню» и вдохновит Чехова на создание двух последних его шедевров — пьес «Три сестры» и «Вишневый сад».

После просмотренной репетиции «Царя Федора Иоанновича» Чехов писал: «Лучше всех Ирина. Если бы я остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину» (А. С. Суворину, 8 октября 1898 г.). Роль Ирины исполняла молодая актриса О. Л. Книппер, это были первые встречи Чехова со своей будущей женой.

В эти же месяцы после возвращения из-за границы Чехов занят подготовкой к изданию первого собрания своих сочинений. Он предпринял это издание по совету Л. Н. Толстого и по причинам, о которых позднее написал М. П. Чехову. Объясняя брату, почему он отказался от печатания своих сочинений у Суворина и заключил договор с издателем А. Ф. Марксом, Чехов писал: «Полное собрание моих сочинений начали печатать в типографии (Суворина), но не продолжали, так как все время теряли мои рукописи, на мои письма не отвечали и таким неряшливым отношением ставили меня в положение отчаянное; у меня был туберкулез, я должен был подумать о том, чтобы не свалить на наследников своих сочинений в виде беспорядочной, обесцененной массы» (письмо от 29 января 1900 г.). Договор с Марксом, который должен был избавить от необходимости думать о деньгах, о будущем, оказался крайне невыгодным для Чехова; об этом рассказывают письма следующих лет.

Помимо писем, связанных с названными выше темами, в седьмой том вошли также письма к М. М. Ковалевскому, которого Чехов называл представителем «лучшей части русской интеллигенции»; переписка с И. Э. Бразом, отражающая историю самого известного портрета Чехова; письма к М.-Д. Рошу, Б. Прусику, М. Вечеслову, Э. Голлер, посвященные переводам произведений Чехова на различные иностранные языки и свидетельствовавшие о растущей европейской известности писателя. В ноябре 1898 г. Чехов получил первое письмо от М. Горького, которым открывается одна из наиболее интересных страниц в переписке Чехова.

Как и в прежнее время, письма 1897–1898 гг. много дают для уяснения особенностей творчества Чехова, его литературной позиции. Разбросанные в письмах к редакторам, к молодым литераторам отдельные, чаще всего короткие замечания все вместе говорят о необычайной требовательности художника к себе, об упорной работе над словом, об огромных затратах творческой энергии при создании даже небольших рассказов. В некоторых письмах из Ниццы Чехов, говоря о себе, старался нарисовать образ праздного, ничего не делающего человека. Это, разумеется, не соответствовало истинному положению: в неблагоприятной для работы обстановке только в последние месяцы 1897 г. он создал четыре рассказа, обдумывал несколько новых вещей. Среди яркой южной природы он писал о России, признаваясь Батюшкову: «Я умею писать только по воспоминаниям, и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично» (письмо от 15 (27) декабря 1897 г.).

При этом работа над уже законченными вещами продолжалась для Чехова и дальше. Уже отослав рассказ «У знакомых» в редакцию журнала, он писал редактору Батюшкову: «Пожалуйста, пришлите корректуру, так как рассказ еще не кончен, не отделан и будет готов лишь после того, как я перепачкаю вдоль и поперек корректуру. Отделывать я могу только в корректуре, в рукописи же я ничего не вижу» (письмо от 3 (15) января 1898 г.). Другому редактору, Соболевскому, он сообщал: «Корректуру я читаю не для того, чтобы исправлять внешность рассказа; обыкновенно в ней я заканчиваю рассказ и исправляю его, так сказать, с музыкальной стороны» (письмо от 20 ноября (2 декабря) 1897 г.). О том, что при таком «исправлении» и «отделке» для Чехова не существовало мелочей, говорят его замечания по поводу рассказов молодых литераторов (Л. А. Авиловой, Е. М. Шавровой).