Том 27. Таита (Тайна института)

Скифка буквально задохнулась от захватившего ее волнения. Схватила за руку Баян, она дергает ее изо всей силы и кричит в самое ухо девушки:

— Куда ты спрятала книги, брошюры, запрещенную литературу? Куда, говори сейчас! Говори сейчас!

И так как Ника стоит бледная и молчит, как мертвая, Августа Христиановна вне себя мечется по сторожке, заглядывая в каждый уголок, за ситцевую занавеску, даже под кровать. Вдруг она видит большой сундук запертый на замок. На мгновенье глаза ее останавливаются на взволнованном личике Ники, и улыбка злорадного торжества проползает по тонким губам.

— Ага! Вот оно что! Вот ты куда прячешь принесенные сюда книги и брошюры. Понимаю. Сейчас же подавай сюда ключ или я прикажу выломать замок.

— Барышня, Августа Христиановна, пожалейте себя, не волнуйтесь, — лепечет не менее самой «Скифки» взволнованный Ефим, выступая вперед. — Никакого бунта нет, никакого заговора, никаких книжек. Верьте моему слову, барышня. Неужто ж я бы покрывать заговор стал. Я моему царю и отечеству верный слуга.

— Открой сейчас же сундук! — не слушая его, по-прежнему наступает на Нику Скифка. — Я знаю, что ключ у тебя.

Та молчит, бледная, подавленная с упрямо сжатыми губами, с решительной складкой на лбу. И тяжелым взглядом затравленного зверька смотрит в лицо Скифке.

"Что хотите, делайте со мною, но ключа я не отдам", — как будто без слов говорит этот упорный, вымученный взгляд.

— Не отдашь?! — неожиданно громко взвизгивает фрейлейн Брунс, — в таком случае, если не мне, то ты передашь этот злосчастный ключ непосредственно в руки инспектрисы. — И схватив за руку Нику, Августа Христиановна, насильно тащит ее из сторожки.

Не помнит Ника, как минует дрянную лестницу и вместе со своей мучительницей поднимается во второй этаж. Видит, как во сне, длинный классный коридор, комнату инспектрисы, лицемерно-сочувственное лицо Капитоши и саму Юлию Павловну в пестром турецком капоте, сидящую за чайным столом с большой чашкой в руках.

— Что такое? Августа Христиановна, почему вы так взволнованы? Баян, вы опять напроказничали, должно быть, — скрипит голос Ханжи, прервавшей чаепитие.

Скифка не дает ей опомниться хорошенько и мигом обрушивается на виновницу происшествия и ее отсутствующих подруг. Слышатся снова отчаянные выкрики ее о бунте, о заговоре, о запрещенных книжках, спрятанных в сундуке, о ненадежности Ефима, о политической тайне, о ключе, которого ей не желают отдать. Она захлебывается, задыхается, не находит слов. Глаза ее прыгают и мечутся еще сильнее. Губы трясутся, побелев от гнева.

Инспектрисе передается ее волнение. Она встает бледная, взволнованная и произносит, трепеща всем телом:

— Это ужасно! Ужасно! Бунт, заговор в институте! Политические тайны! О, Боже мой, до чего дошли мы. И вы, Баян, вы, дочь своего отца, верного честного офицера? На колени сейчас же. Каяться и молиться. Господь наш Небесный милостив и долготерпелив. Он простит вас, если вы назовете ваших сообщниц, если покажете спрятанные вами книги, если…

На минуту инспектриса замолкает, захваченная волнением, потом подхватывает снова и говорит, говорит, говорит…

А в это время Ника с тоскою думает, что уже больше получаса прошло с той минуты, как она спрятала в сундук Глашу, и что, наверное, бедной девочке там далеко не по себе.

"Нотация" госпожи Гандуровой между тем все длится, длится.

Наконец она решительно поднимается со своего места и, приказав Нике следовать за ней и пригласив за собою движением руки Августу Христиановну, идет, торжествующая и гордая, в злополучную сторожку.

На пороге с низким поклоном ее встречает Ефим. Но Юлия Павловна как будто и не замечает его даже.

— Вы дадите мне тотчас же ключ, — оборачиваясь к Нике говорит инспектриса.

Последняя стоит сейчас белее своего белого передника на пороге сторожки, вся обратившаяся в слух. Что это, послышалось ей что ли? Как будто легкий стон доносится до ее ушей. Бесспорно, он выходит из сундука, этот стон, из груди спрятанной там Глаши.

— Неужели же? Неужели?

Мертвенная бледность покрывает и без того бескровное сейчас личико Ники. Не помня себя, кидается она, забыв весь мир, к сундуку. Проворно вынимает ключ из кармана и трясущимися руками вставляет его в отверстие замка. Долго не повинуются ей дрожащие пальцы. Ужас сковывает душу. Сейчас только она начинает понимать, какая страшная опасность грозит маленькой девочке, пробывшей более часа в душном, как гроб, сундуке.

Наконец-то! Повернув ключ в замке и приоткрыв крышку, Ника оборачивается назад и говорит сдавленным от волнения голосом, обращаясь к обеим наставницам:

— Сейчас вы убедитесь, mesdemoiselles, что никакого бунта или заговора здесь не было, что мы ни в чем не виноваты, если не считать за вину наше общее желание приютить и пригреть бедную сиротку.

С этими словами она поднимает крышку. В тот же миг крик срывается с губ Ники, и она без чувств валится на руки подоспевшей Скифки.

* * *

Много дней подряд и фрейлейн Брунс и госпожа Гандурова слышали потом этот крик безнадежного отчаяния, долго звучавший в ушах у обеих, и видели перед собою искаженное ужасом лицо девушки.

Не помня себя, кинулись они к сундуку и заглянули внутрь его. Заглянули и тотчас же отпрянули него как ужаленные. Маленькое помертвевшее, исковерканное судорогой невероятных страданий личико глянуло на них оттуда закатившимися под лоб неживыми глазами.

— Маленький труп! Мертвая девочка! — вырвалось с удивлением и ужасом у женщин.

Между тем крик Ники был услышан Зоей Львовной и ее гостями на квартире начальницы. Услышали его и еще двое лиц, приобщившихся к собранию. То были вернувшаяся домой начальница и приехавший с нею высокий статный старик с седой гривой курчавых волос, с благородным лицом и совершенно белыми усами. Все они кинулись из квартиры генеральши по нижнему коридору на церковную лестницу, оттуда, как показалось им, слышался крик. Суматоха и голоса в сторожке подле «мертвецкой» привлекли их внимание. Madam первая заглянула туда.

Взволнованная инспектриса, потерявшаяся классная дама, смущенный, испуганный Ефим, державший на руках бедный маленький трупик, и без чувств лежащая посреди комнаты Ника — вот какое зрелище представилось глазам нечаянных посетителей сторожки.

— Что же это такое? Да что же это? — полными отчаяния звуками сорвалось с уст Марии Александровны.

Барон Гольдер, седой старик с львиной головой, окинул глазами комнату и сразу понял все. Открытый сундук, встревоженные лица и это посиневшее маленькое тельце на руках сторожа сразу пояснили ему все. Только вчера вернулся он поздней ночью из-за границы, прочел письмо институток, был очень польщен их доверием и тогда же решил помочь им во что бы то ни стало и выручить их. Последнее он должен был сделать тотчас же.