Том 2
Шрифт:
В юрте было тихо. Все ждали, что скажет Бату-хан. Ослепительный, зажмурив глаза, говорил:
— Ты умная, как старый волк, ты хитрая, как побывавшая в капкане лисица! Может быть, ты мне скажешь, не лучше ли мне вовсе не идти на север, в леса и берлоги урусутов? Может быть, там все мое войско погибнет, съеденное рыже-красными урусутами? Может быть, мое девятихвостое знамя наклонится, как подрубленное, а мои монголы станут кандальниками других народов?
Шаманка молчала. Бату-хан продолжал:
— Мне многие, у кого душа трясется, как овечий хвост, говорят: «Зачем идти на урусутов? Там непроходимые старые леса, где бродят
Из-за широких спин монгольских ханов поднялся факих, сухой, изможденный, с длинной седеющей бородой, в высоком колпаке дервиша.
Скрестив руки на животе, он тихо сказал:
— Внимание и повиновение! Я слушаю тебя, Бату-хан!
— Как поступал Искендер Двурогий, когда предпринимал поход? Искал ли он земли с хорошими пастбищами?
— Нет, джихангир, он искал только отряды своих врагов и обрушивался на них, как падающий с неба беркут.
— Съедал ли он перед боем своего лучшего вороного коня?
— Нет, джихангир! Своего любимого вороного жеребца Буцефала он водил с собой всюду в походах, даже когда Буцефал сделался старым.
— Спасибо тебе, мой мудрый и верный учитель, Хаджи Рахим. А что скажет мой боевой учитель, Субудай-багатур? Нужно ли нам идти на урусутов или отступить для отдыха к Синему морю?
Субудай-багатур, ворочая злым и недоверчивым глазом, сказал:
— Войско здесь застоялось. Запасы кончились. Метели усиливаются. Пора направиться быстро на города урусутов. Там можно откормить и людей, и коней. На вороном коне рязанского князя ты въедешь в город Рязань, хотя бы семьдесят семь тысяч мангусов старались тебе помешать. Шаманке Керинкей-Задан, чтоб она не голодала, подари привезенную рязанцами мороженую тушу черной свиньи, большую, как лошадь. Жертвы семидесяти семи желтым духам онгонам мы принесем в городе Ульдемире, захватив табуны урусутских коней. Пусть Керинкей-Задан старательно помолится, чтобы онгоны прекратили метель. Трудно идти в таком глубоком снегу. Если метель будет еще злиться девять дней, она засыплет нас снегом навсегда.
Субудай-багатур замолчал. Задрав шаровары на левой ноге, он усердно чесал искусанную вшами волосатую ногу. Военачальники посматривали друг на друга, и веселые искорки перебегали в их глазах.
— Спасибо тебе, всегда мудрый Субудай-багатур! Я ожидал от тебя таких слов. Завтра мы снимаемся с нашей стоянки. Войско пойдет девяносто девятью черными потоками и ворвется в рязанские земли. Я поеду на вороном коне с белыми до коленей ногами и белой звездочкой во лбу. Он принесет мне счастье-удачу. Мой белый конь Акчиан, завернутый в войлоки, будет уведен кипчакскими конюхами к Синему морю. Он родился в Арабистане и едва ли перенесет медвежий холод. Мы не будем вырезать всех урусутских харакунов [333] — земледельцев. Нужно захватить их как можно больше и гнать впереди. Мы погоним их первыми на приступ городских стен.
333
Харакун — простой народ, буквально: черный человек.
—
А чем их кормить? — спросил один хан.— Зачем кормить пленных? Пусть они сами кормятся! Пусть едят павших коней и все, что хотят. Сегодня мы будем отдыхать без заботы. Завтра снова начнется кровавый пир.
Глава пятая
МОНГОЛЫ НАСТУПАЮТ
Первым в вихре снежной пыли ушел тумен «бешеных» Субудай-багатура. Своими знаменитыми переходами, меняя в пути коней, Субудай пробивался через сугробы. Он посадил на коней нескольких половецких пленных проводников. Они указывали ему едва заметные степные тропы. Субудай держал проводников возле себя и расспрашивал обо всем, что ему казалось странным и необычным.
Быстрым налетом его передовой разъезд захватил в лесу трех охотников. На поясах у них мотались десятка два белок. Около них вертелась черная лохматая собачонка. Пленных привезли к Субудаю. Он сидел на саврасом заиндевевшем иноходце. Из-под лилового малахая с наушниками виднелся только его сверлящий глаз.
— Что вы тут делаете? — спросил Субудай через половецкого переводчика.
— Белкуем.
Переводчик объяснил Субудаю, что охотники ходят по лесу, бьют стрелами и ловят в западни белок.
— А где вы спите ночью? Уходите назад в свой дом? Где ваша юрта?
— Нет! Пока мы промышляем, мы спим в лесу. Изба далеко. Разве можно в нее возвращаться с охоты?
— Как далеко?
— Дней шестнадцать ходу.
— Как же вы спите в лесу? Как заяц в снегу?
— Зачем как заяц! Мы копаем в снегу яму до самой земли, чтобы было сухо. И тогда уже на земле разводим костер. Мы спим возле костра, как на печке, или ложимся на то горячее место, где горел костер.
— И тепло?
— Как в избе. Снимешь полушубок, набросишь на плечи, греешься и спишь.
— А какой делаете костер? Из чего? Из веток?
— Зачем? Свалишь рядом три лесины, разожжешь их посредине, — лесины и пылают всю ночь, одна от другой разгораются, жар берут. Ночью встанешь, передвинешь обгорелые концы лесин в огонь и опять заснешь.
— Трудно срубить лесину?
— Почему трудно? Дело привычное.
— Покажи, как ты рубишь?
— Почему не показать?
Охотники вытащили из-за спины топоры, поплевали на руки. Один из них хотел сбросить полушубок. Другой заворчал:
— Не скидывай, украдут твою лопоть! [334]
Охотники ловко и быстро срубили три еловых лесины, оттащили их и сложили рядом, обрубив ветки. Посередине, быстро высекая из кремня железным огнивом искры на трут, разожгли бересту. Положили на бересту еловые ветки, и лесины запылали веселым пламенем.
334
Лопоть — одежда.
Субудай внимательно следил за работой охотников и сказал своим помощникам:
— Вперед урусутов не убивать, а брать в плен и гнать перед собой. Эти охотники будут показывать пленным, как прорубать просеки. По ним мы протащим к Рязани наши китайские камнеметные машины. Они разгромят рязанские стены.
Субудай показал пальцем на лохматую собачонку, которая жалась к ногам охотника и огрызалась на монголов:
— Как по-урусутски зовется эта зверушка?
Охотник ответил: