Том 3(1). Историческое подготовление Октября. От Февраля до Октября
Шрифт:
Эта «государственная» интеллигенция, которую Струве* провидел, призывал и воспитывал в своих "Вехах"*, нашла неожиданно широкую опору в беспомощности наиболее отсталых народных масс, принудительно организованных в армии.
Только потому, что революция разыгралась во время войны, крестьянские и обывательски-мелкобуржуазные элементы уже в первый момент революции представляли собою автоматически-организованную силу и получили возможность оказывать на состав Советов Рабочих и Солдатских Депутатов такое влияние, какое было бы совершенно не по плечу этим распыленным и отсталым классам в не-военное время. Меньшевистски-народническая интеллигенция нашла в этой провинциальной, захолустной, в большинстве своем только что пробужденной массе совершенно естественную на первых порах поддержку. Увлекая мелкобуржуазные слои на путь соглашения
На первых порах могло казаться, что все классовые противоречия исчезли, что все социальные щели законопачены обрывками народнически-меньшевистской идеологии, и что национальное единство осуществлено, наконец, творческими усилиями Керенского, Чхеидзе и Дана. Отсюда неожиданное изумление при виде того, как возрождается самостоятельная пролетарская политика, и дикое, поистине отвратительное улюлюкание против революционных социалистов, как нарушителей вселенской гармонии.
Мелкобуржуазная интеллигенция, поднятая на неожиданную для нее самой высоту образованием Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, больше всего испугалась ответственности, и поэтому почтительно предоставила власть капиталистически-помещичьему правительству, вышедшему из недр третьеиюньской Думы. Органический страх мелкого обывателя перед святыней государственной власти, весьма откровенно проступавший у народников, прикрывался у меньшевиков-оборонцев доктринерскими рассуждениями о недопустимости для социалистов брать на себя бремя власти в буржуазной революции.
Так сложилось «двоевластие», которое вернее бы назвать двоебезвластием. Капиталистическая буржуазия взяла в руки власть во имя порядка и войны до победы; но помимо Совета Депутатов она править не могла, а этот последний относился к правительству с почтительным полудоверием и в то же время боялся, как бы революционный пролетариат не опрокинул неосторожным жестом всей механики.
Цинически-провокационная внешняя политика Милюкова вызвала кризис. Оценив всю силу паники мелкобуржуазных вождей Совета перед проблемой власти, буржуазные партии стали заниматься на этой почве прямым вымогательством: угрожая правительственной забастовкой, т.-е. своим отказом от участия во власти, они потребовали от Совета выдачи им нескольких заложников-социалистов, участие которых в коалиционном министерстве должно было закрепить за правительством в целом доверие массы и упразднить, таким образом, «двоевластие».
Под дулом ультиматума меньшевики-оборонцы поторопились стряхнуть с себя последние остатки своих марксистских предубеждений против участия в буржуазном правительстве и увлекли на тот же путь народнических «вождей» Совета, вообще не отягощенных принципиальными предубеждениями. Последнее ярче всего сказалось на Чернове, который приехал из «Циммервальда-Кинталя», где отлучал от социализма Вандервельда, Геда и Самба, — только затем, чтобы войти в министерство кн. Львова и Шингарева. Правда, меньшевики-оборонцы доказывали, что русский министериализм не имеет ничего общего с французским и бельгийским, являясь продуктом совершенно исключительных обстоятельств, предусмотренных в амстердамской резолюции*. Но и тут они лишь повторяли аргументацию бельгийского и французского министериализма, неизменно ссылавшихся на ту же "исключительность обстоятельств". Керенский, под утомительной театральностью которого заложено некоторое чутье действительности, совершенно правильно поставил русский министериализм в один ряд с западно-европейским и в своей гельсингфорсской речи поставил на вид, что, благодаря его, Керенского, примеру, русские социалисты в два месяца совершили тот путь, на преодоление которого западным социалистам понадобились десятилетия. Недаром же Маркс называл революцию локомотивом истории.
Коалиционное Правительство было осуждено историей прежде, чем оно успело сложиться. Если б оно было образовано немедленно после низвержения царизма, как выражение "революционного единства нации", оно могло бы еще, может быть, сдерживать в течение известного времени внутреннюю борьбу сил революции. Но первое правительство было гучковско-милюковским. Ему было предоставлено существовать ровно столько, чтобы обнаружить всю ложь "национального единства" и пробудить революционный отпор пролетариата против стремления буржуазии немедленно же обокрасть революцию в империалистических целях. Сшитое белыми нитками коалиционное министерство не могло в этих условиях помочь беде, ему суждено было самому стать центральным вопросом расхождения и раскола в рядах "революционной
демократии". Его политическое существование — об его «деятельности» почти не приходится говорить — представляет собою только прикрытую многословием агонию.Для борьбы с экономической и в частности с продовольственной разрухой экономический отдел Исполнительного Комитета Совета Рабочих и Солдатских Депутатов выработал план широкой системы государственного руководства важнейшими отраслями хозяйства. Члены экономического отдела отличаются от официальных руководителей Совета не столько политическим направлением, сколько серьезным знакомством с хозяйственным положением страны. Именно поэтому они пришли к практическим выводам глубоко-революционного характера. Чего не хватает их построению — это приводного ремня революционной политики. Капиталистическое в своем большинстве правительство не может воплощать в жизнь систему, целиком направленную против своекорыстия имущих классов. Если этого не понимал министр труда Скобелев, со своими уже вошедшими в пословицу "100 процентами", то это прекрасно понял серьезный и деловой представитель торгово-промышленных сфер Коновалов.
Его выход в отставку нанес неисцелимую рану коалиционному министерству. Это дала недвусмысленно понять вся буржуазная пресса. Снова началась игра на панической психологии нынешних вождей Совета: буржуазия грозила подкинуть им власть. В ответ на это «вожди» притворились, что ничего особенного не произошло. Ушел ответственный представитель капитала, — пригласим… г. Бурышкина*. Но и Бурышкин демонстративно отказался участвовать в хирургических экспериментах над частной собственностью. Тогда начались поиски «независимого» министра торговли и промышленности, т.-е. такого, за которым никто и ничто не стоят, и который мог бы выполнять роль почтового ящика для встречных исков труда и капитала.
Между тем экономический развал идет своим чередом, и деятельность правительства выражается по-прежнему преимущественно в печатании ассигнаций.
Имея своими старшими коллегами г.г. Львова и Шингарева, Чернов оказался лишенным возможности развернуть в области аграрного вопроса хотя бы словесный радикализм, столь отличающий вообще этого типичнейшего деятеля мелкой буржуазии. В сознании отведенной ему роли Чернов сам себя отрекомендовал обществу не как министра аграрной революции, а как министра… аграрной переписи. Согласно либерально-буржуазной конструкции, усвоенной и социалистическими министрами, революция на низах приостанавливается в пассивном ожидании Учредительного Собрания, и с момента вхождения социалиста-революционера в министерство помещиков и заводчиков натиск крестьян на помещичье землевладение получает наименование анархии.
В сфере международной политики крушение возвещенной коалиционным правительством "программы мира" наступило скорее и катастрофичнее, чем можно было ожидать. Г. Рибо, главный министр Франции, не только категорически и без уловок отверг русскую формулу мира, торжественно подтвердив необходимость продолжать войну до "полной победы", но и отказал оборонческим французским социалистам в паспортах на Стокгольмскую конференцию, организуемую при участии союзников и коллег г. Рибо, русских социалистических министров. Итальянское правительство, колониально-захватная политика которого отличалась всегда бесстыдством "священного эгоизма", ответило на формулу "мира без аннексий" сепаратной аннексией Албании. Президент Соединенных Штатов Вильсон возразил на русскую ноту пространным посланием в свойственном ему ханжески-квакерском тоне — на тему о том, что аннексии, которые могли бы быть совершены союзниками после победы над Германией при бескорыстном участии его, Вильсона, суть не аннексии, а гарантии мира и справедливости. Временное Правительство, а значит и социалистические министры в течение двух недель задерживали опубликование союзнических ответов, очевидно рассчитывая при помощи таких мелких приемов продлить агонию своей политики. В итоге вопрос о международном положении России, т.-е. вопрос о том, за что именно должен сражаться и умирать русский солдат, стоит сейчас еще острее, чем в тот день, когда из рук Милюкова был выбит портфель министра иностранных дел.
В военно-морском ведомстве, поглощающем сейчас львиную долю общенародных сил и средств, неограниченно царит политика жеста и фразы. Материальные и психологические причины нынешнего состояния армии слишком глубоки, чтоб их можно было устранить министерскими стихотворениями в прозе. Смена генерала Алексеева генералом Брусиловым* меняет положение этих двух генералов, но не армии. Будоража общественное мнение страны и армии лозунгом наступления, а затем внезапно покидая этот лозунг для менее оформленного лозунга подготовки к наступлению, военно-морское министерство так же мало способно приблизить страну к победе, как ведомство г. Терещенки — к миру.