Том 3(1). Историческое подготовление Октября. От Февраля до Октября

"Рабочий и Солдат"^* N 2, 25 июля 1917 г.

"Революция в опасности!"

Революция в опасности — с той именно стороны, с которой ей только и может грозить опасность: со стороны контрреволюции. Все разговоры о том, что контрреволюция может войти и входит на деле через "большевистские ворота", лишены всякого реального содержания. Самое большее, они могут означать, что контрреволюция всегда готова использовать те или иные ошибки революционной партии. Но суть дела все-таки в самой контрреволюции, в ее классовом составе, в ее интересах, планах и силах.

Контрреволюция — это, прежде всего, монархия, бюрократия — светская и духовная, старое офицерство, дворянство, монастыри, наконец, империалистическая буржуазия и родственная ей европейская дипломатия. События 3–5 июля не создали контрреволюции: они только вскрыли ее. Слепцы и полуслепцы вынуждены были увидеть, что подлинная опасность грозит революции справа, со стороны тех реакционных сил, социальное могущество которых еще не подорвано революцией и которые надеются вернуть себе и политическую власть.

И первое Временное Правительство и второе, коалиционное, главную свою задачу видели в том, чтобы "довести страну" до Учредительного Собрания. До его созыва откладывалось разрешение всех основных вопросов, породивших революцию. Именно эта политика уклончивости и выжидания обостряла неотвратимо внутренние противоречия и вела к грозному кризису — задолго до созыва Учредительного Собрания.

"В принципе" считалось, что Россия станет республикой. Но Временное Правительство не решалось провозгласить республику и сделать из этого все необходимые выводы в области сословий, титулов и пр.

Сам глава правительства продолжал подписываться князем и официально сохранил за Романовыми титул великих князей и княгинь. Таким образом, государственная форма оставлялась под знаком вопроса. В то же время перспектива провозглашения республики Учредительным Собранием должна была побудить монархические элементы напрячь в остающиеся месяцы все силы и при первом подлежащем случае сыграть ва-банк.

Лозунг передачи помещичьей и пр. земли народу получил официальное полупризнание. Но из этого лозунга не было сделано никаких выводов в смысле приступа к немедленной ликвидации помещичьего землевладения и фактического обеспечения за народом права на землю. Наблюдая продолжавшееся хозяйничанье помещиков и помещичьей администрации на местах, крестьяне не могли преисполниться отвлеченного доверия к спасительной силе довольно далеких от них центральных органов революции. Это создавало почву для хаотических захватов и разгромов, с одной стороны, для черносотенной демагогии — с другой. А помещики получили не только грозное предостережение, но и значительный срок — до Учредительного Собрания, — чтобы мобилизовать свои силы против опасности и, если окажется возможным, выбить революцию из седла.

То же самое наблюдалось и во всех других областях. Провозгласив сверху принцип демократии, оставили на местах реакционных чиновников и судей. Правительственный аппарат стал в огромной степени орудием сплочения противу-революционных сил или их прикрытием. Это чудовищное противоречие ощущалось с удвоенной остротой народом, на теле которого еще не зажили язвы от цепей царизма. Вместе с тем контрреволюционная бюрократия, и черносотенная и кадетская, торопилась всесторонне использовать свои официальные позиции для «срыва» революции.

Революция встряхнула армию до самых глубин. Старая палочная дисциплина рассыпалась прахом. В войсковых частях установился режим демократии: все обсуждалось и критиковалось. Вопрос о войне и мире ребром встал в сознании солдат. Выдвинутая Советом и на словах усыновленная правительством программа: мир без аннексий и пересмотр старых договоров — только укрепляла в душе солдат вражду ко всем затягивателям войны, скрытым и явным аннексионистам и проповедникам наступления во что бы то ни стало. Отодвигая все вопросы до Учредительного Собрания, откладывая на неопределенное время вопрос о пересмотре договоров с союзниками, правительство не считало возможным отложить, однако, наступление.

Разложение армии со всеми вытекающими отсюда трагическими последствиями явилось результатом противоречия между пробудившимися надеждами и провозглашенными принципами, с одной стороны, и полным дипломатическим бессилием правительства, — с другой.

Массы на низах самым непосредственным образом чувствовали невыносимость тех противоречий, в какие попала революция. А попытки массы устранить эти противоречия собственными средствами расценивались сверху, как «анархия». Когда кронштадтцы самочинно сместили назначенного сверху комиссара, кадета Пепеляева, вся пресса «порядка» и прежде всего эсеровски-меньшевистская, завопила об отложении Кронштадта от России. Один из Алексинских даже подделал для «Единства» особый кронштадтский денежный знак. Кронштадтцев стращали всеми карами; дошло до того, что Совет Крестьянских Депутатов грозил им приостановить приток хлеба из деревни. Такими приемами до последней степени обострялся антагонизм между левым крылом революции и ее мещанским центром.

Петроградские рабочие, стоящие в средоточии политической жизни страны, с особенной остротой воспринимали ужасающие явления хозяйственного распада и мобилизации контрреволюционных сил при попустительстве внутренне-бессильного правительства. Когда петроградские рабочие все в больших и больших массах требовали перехода всей власти к Совету, эсеры и меньшевики объясняли это «темнотою» массы. Выходило, таким образом, что наиболее темною частью обще-революционной армии является пролетариат Петрограда. Ему противопоставляли авторитет провинции и крестьянства и угрожали, что Россия «справится» с Петроградом. В борьбе за явно-нежизнеспособную «коалиционную» политику руководящие партии Советов оказывались вынуждены опрокидывать на голову все политические представления и клеймить перед крестьянской и крестьянски-солдатской аудиторией петроградский авангард революции, как ее злейшего врага. Революционная бдительность петроградских рабочих превращалась, таким образом, в нервную настороженность. Это и явилось необходимой психологической предпосылкой событий 3–5 июля.

Демонстративный выход кадет в отставку окончательно обнажил всю несостоятельность той правительственной коалиции, которую с самоубийственной слепотою поддерживали в течение двух месяцев меньшевики и эсеры.

Почему кадеты взорвали коалицию именно 2 июля, сейчас трудно сказать с полной определенностью. Украинский вопрос являлся только предлогом. Весьма вероятно, что кадеты получили от американских биржевиков (миссия сенатора Рута!) обязательство не давать денег чисто советскому министерству и с этими козырями в руках решили шантажировать "революционную демократию". Возможно также, что кадеты, главные провокаторы наступления на фронте, спешили покинуть правительственные ряды в тот час, когда навязанное ими и через них наступление начало превращаться в трагическое отступление… Окончательно раскрыв таким путем свой облик контрреволюционных вымогателей, кадеты вместе с тем обнажили противонародный характер той правительственной коалиции, в которой меньшевики и эсеры предлагали трудящимся массам видеть единственное спасение революции.

Когда мы писали и говорили, что коалиционное правительство обречено на бесплодие внутренней борьбой противоположных классовых сил, нас обвиняли в демагогии. Когда мы утверждали, что нельзя серьезно покушаться не только на 100, но и на 50% прибыли путем сотрудничества с Коноваловым и Шингаревым, что невозможно руководить аграрной революцией рука об руку с кн. Львовым, нас обвиняли в пробуждении "темных инстинктов" массы, в демагогии и травле. А когда кадеты вышли из правительства, хлопнув дверью, меньшевики и эсеры, защищаясь от кадетов и изобличая их, оказались вынуждены подтвердить все то, что мы неустанно повторяли с самого возникновения коалиционного министерства. Возьмем для примера "Рабочую Газету", как издание, ведшее наиболее ожесточенную борьбу с большевизмом.

"После того, — писал орган меньшевиков 13 июля, — как 2 месяца Временное Правительство отказывалось приступить к борьбе с ужасающим экономическим развалом, Коновалов счел нужным уйти сейчас же, когда новое Правительство объявило о необходимости регулирования экономической жизни. И что же, нужно было удержать Коновалова, нужно было ради него отказаться от единственного средства борьбы с экономической разрухой?"

Разумеется, не нужно было. Это мы и доказывали в свое время.

"Товарищи г. Милюкова по министерству из партии народной свободы, — продолжает "Рабочая Газета", — всецело поддерживали его внешнюю политику и те же представители министерства всеми своими действиями свидетельствовали о солидарности с г. Коноваловым".