Том 3. Невинные рассказы. Сатиры в прозе

— У, как я был на своей-то стороне! — гремел он, с самодовольным видом покручивая усы, — у меня был двор!.. то есть, что все эти здешние дворы! просто дрянь! Одних егерей было человек пятьдесят! Музыканты свои были! Театр домашний был! плясуньи были, комедии представляли! Вот оно, какое житье-то было! любезное житье!

Конечно, Иван Макарыч большую половину прихвастнул, но присутствующие из учтивости почли долгом не возражать ему, а Шарлотта Готлибовна даже совершенно была уверена в истине слов своего любезного кавалера и с непритворным участием вмешалась в разговор, сказав в скобках:

— О, это, должно быть, ужасно чудесно было!

— Уж так чудесно, что просто невозможно! Уж я вам скажу, такие были актеры — просто на славу! Вся губерния съезжалась смотреть — истинно вам говорю!

По поводу актеров господина Пережиги разговор перешел вообще к оценке эстетических и других способностей человека, и при этом развивались гостями самые мудрые и затейливые мысли.

Беобахтер, махая ручонкою сверху вниз, говорил самым приятным и вкрадчивым тенором, что оно, конечно, ничего, жить можно, а все-таки не дурно и даже полезно, если «прихлопнет» да «притиснет». Буква р, по обыкновению, играла и тут весьма немаловажную роль.

Алексис болтал во рту языком и безотчетно размахивал во все стороны руками.

Шарлотта Готлибовна утверждала насчет этого предмета что-то столь жестокое и обидное, что Наденька почла за долг вступиться и тут же колко дать ей почувствовать, что она хотя и благородная немка (о! никто в этом не сомневается!) и хотя «всем, конечно, известно», что в ихнейземле водятся дворяне, но ведь и в других землях отнюдь не все же мастеровые или чумички какие-нибудь… о нет, далеко не все!

Весь этот шум покрывался густым басом Пережиги, который смело утверждал, что все это вздор, что тут «иначе» быть нельзя и что у него, дескать, спросите, так он знает и мигом все объяснит. — А скажите, пожалуйста, — начал между тем Иван Самойлыч, очевидно стараясь исподволь дать разговору интересующий его оборот, — вот вы, Иван Макарыч, вы человек опытный, бывалый… Вот хоть бы у вас: ведь, я думаю, у каждого из них было свое особенное назначение, своя особенная, так сказать, роль в жизни?..

— Разумеется, было! чего на свете не бывает, — отвечал Иван Макарыч, от частых возлияний одобрительно кивая на все стороны головой, — известно, — один псарь, другой егерь, третий просто чумичка! Как не быть!

И опять пошли толки о трудности отыскать человеку в бренной его жизни назначение. Пережига отзывался, что тут вообще «поломаешь-таки себе голову», и действительно, в то же время начал с таким рвением ломать себе голову при виде беспрестанно возрастающих и вновь отвсюду восстающих затруднений, что непременно погиб бы в этой борьбе, если бы не спас его известный стаканчик на ножке, которому он не переставал свидетельствовать свое почтение.

— Мое тут мнение вот какое! — вмешался господин Беобахтер, — все это вздор, а нужно — вот… — и махнул рукою сверху вниз.

Хотя последние слова были сказаны особенно мелодическим тенором, но Алексис не преминул возразить своему ученому противнику, сказав, что он не видит, почему непременно — «вот», и что гораздо лучше, если для всех равно отверсты объятия. При этом Алексис размахивал руками и действительно для всех отверзал объятия!

— Так вот вы изволили заметить, — снова обратился Мичулин к Пережиге, — что один чумичка, другой егерь… ну, это понятно: они уж люди такие — ну, и роли по них… А вообще-то как вы понимаете? то есть вообще-то человеку какая роль предстоит в жизни? Вот хоть бы мне, например? — прибавил он в виде предположения.

И умолк.

И все гости тоже сурово молчали, как будто никто и не предвидел со стороны господина Мичулина подобного философического вопроса.

— Мое мнение вот какое, — разразился наконец сладкозвучный Беобахтер, — прочь все — вот!..

И на этот раз Алексис, по обыкновению, отозвался, что никак не может понять этого ригоризмаи что гораздо лучше, если для всех равно отверсты объятия.

Но сомнение все-таки осталось сомнением, запутанное дело ни на шаг не подвинулось вперед.

— Так как же вы думаете, Иван Макарыч? — снова навязывался Мичулин. — Это уж вы вот у них спросите, — лаконически отвечал Пережига, закрывая глаза от излишества возлияний, — это им будет лучше известно!

С этим словом Иван Макарыч, а за ним и все гости вышли из-за стола.

Но именинник сильно ошибался, если в числе таинственных «их» разумел и ученого Алексиса.

Алексис, казалось, так сильно желал всякого счастия дорогому имениннику, что от полноты чувства едва мог болтать во рту языком.

— Ты не горюй, друг, — говорил он, обращаясь к Ивану Самойлычу, — ты друг! я тебя знаю! ты смиренный и кроткий — вот!.. вот он так буйный, я знаю, чего он хочет! Да вот, не дадут же тебе ничего! да! вот же назло тебе для всех отверсты объ-я-тия!.. да… объ-я-ти-я…

Наденька села возле него, начала усовещивать, уговаривала, чтоб он был хоть мало-мальски поумнее, но Алексис ничем не трогался, потому что в нетрезвом виде непременно считал долгом пускаться в конфиденции и обнажать догола свою крохотную душу.

— Ты оставь, ты отойди от меня, хороший, милый ты че ловек, — говорил он, вертя головою, — ведь я знаю, что ты про меня думаешь, что и он… вот тот, что от философии-то… я все знаю, да плевать я… Я сам знаю, что глуп, сам это чувствую, милый ты человек, сам вижу… Ну, что ж! глуп так глуп… уж такая, видно, слабая моя голова.

И захохотал, как будто бы и сам от всей души поздравлял себя с тем, что глуп и слабоголов.

Беобахтер, с своей стороны, не возражал ничего, потому что сам чувствовал в сердце приятную веселость и махал рукою уж не сверху вниз, а снизу вверх.

— Да уж ты не скрывайся… ты философ! — продолжал между тем Алексис, — ведь я вижу… я вижу, что ты меня презираешь… ну, презирай! Ведь я сам чувствую, что достоин презрения… дру-у-г! да ведь что ж делать, коли голова-то слаба? голова-то, голова, вот что!..

— Ну, нализался же ты, брат, — лаконически заметил Иван Макарыч.

— А еще барин! туда же барином зовется! — подхватила девица Ручкина.

— Уж какой же барин! — жаловался в ответ Алексис, — барин!.. самому иногда есть нечего — барин. Сапогов нет — барин! Пальто на плечишках изорванное — барин!.. Вот те и барин! да уж я вижу, что ты меня презираешь!.. ты! философ!