Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895
Шрифт:
Хозяйку Ивана Михайловича, Марью Васильевну, уважает Эммануил Дормидонтович — женщина при капитале и держать копейку умеет, а Иван Михайловича так за флюгера считает, машет рукой и говорит:
— Пустой человек…
Иван Михайлович не считал себя пустым человеком, жены боялся, но над Эммануилом Дормидонтовичем смеялся за глаза, а в глаза обращался с ним снисходительно, — может, и пригодится. Эммануил Дормидонтович только носом вздернет: вижу, дескать, я тебя насквозь.
Марья Васильевна знает, что уважают ее люди, знает цену себе, и ее не собьешь: сидит
Потчует гостей Иван Васильевич без устали:
— Пожалуйте…
Посмотрит Марья Васильевна на угощенье и отведет с презрением глаза. На особом столике поднос, на нем бутылочка очищенной, бутылочка сладкой, икорка, рыбка жареная, булка французская засохшая, маленькая, черный хлеб. Толстая хозяйка дома, Анна Степановна, на подносе чай разносит: бледный, мутный и вкусом подозрительный. В стеклянной сахарнице маленькие кусочки сахару горкой доверху, блюдечко засахаренного варенья…
— Пожалуйте… перед чайком…
Трет руки, кланяется, смотрит своими полуопущенными глазами Иван Васильевич.
Кланяется, кланяется, и пойдут опять гости. Выпьют, сядут и опять разговор.
— Гостей принимают?
Петр Захарыч, купец, из пригорода приехал. Глядит из сеней, высокий, сутуловатый, пригнул голову — в дохе, распахнулась — под ней пальто, в валенках, держит меховую лисью шапку в руке и смеется глазами:
— Вот они чем занимаются… Хе-хе-хе… старый тут…
— Старый, старый, — ворчит Эммануил Дормидонтович, — тебя за пояс заткну…
— Обижается, — мотнул головой Петр Захарыч.
Смекнул сразу Иван Васильевич, по какому делу приехал Петр Захарыч, усмехается да просит гостя войти. Разделся Петр Захарыч, вошел в комнату, поискал глазами образа и стал креститься. Помолился, обтер русую бороду, усы, смотрит на всех своими мягкими веселыми глазами.
— Хозяину перва…
— Здравствуйте, Петр Захарыч, милости просим с дорожки.
— Ты что ж так прямо конфузишь пред людьми? Дай поздороваться. Марье Васильевне нижайшее, Ивану Михайловичу… хозяйка-то твоя где?
— Придет… с чаем хлопочет.
— Живы, здоровы?
— Слава тебе, господи. У вас все ли благополучно?
— Славу богу.
Отыскал образ, еще один маленький крестик сделал.
— Ну, теперь угощай…
Петр Захарыч рассмеялся, взял рюмку из руки Ивана Васильевича и проговорил:
— Одному, что ль, пить?
— Пожалуйте… — попросил Иван Васильевич остальных.
Поторговались, подошли, выпили, засели опять за чай.
— Анне Степановне…
Толстая Анна Степановна угрюмо сунула, не сжимая, руку и с пустым подносом скрылась в черной избе.
— Ну, рассказывай, как ты тут чистишь народ? — добродушно повернулся Петр Захарыч к Ивану Васильевичу.
— Вас уж послушаем, — усмехнулся Иван Васильевич.
— Наше, брат, дело дрянь — убытками живем…
— Чьими? — сверкнул лукаво Иван Васильевич.
— Хо-хо-хо! — покатился Иван Михайлович. — Ему… э… пальца в
рот не клади… хитрый…Иван Васильевич рукой прикрыл рот и с наслаждением замер на Петре Захарыче.
— Годков десяток поучиться еще, — подмигнул Петр Захарыч, — выйдет в дело…
— Все двадцать, Петр Захарыч, — поднял брови Иван Васильевич.
— Умный, умный мужик, чего толковать, — кивнул Петр Захарыч. — Начальство было?.
— Приезжали…
— Ну что, как? Уломали?
— Уломаешь их разве!
Петр Захарович устало провел по лицу рукой.
— Земство фалынит… Выбирай: идешь, нет ли на запашку… А в чем выбор? Все равно: хочешь жить или помирай…
— Совершенно верно, — встрепенулся Иван Васильевич.
— Уж если надумали — отдай приказ… А то ведь так чего ж морить народ?
— Все равно-с как на волю шли, — вмешался Иван Васильевич, — хочешь большой, хочешь малый надел. А в голове у него ничего не сидит… человек на воле не бывал, никакого света не видал, как ему угадать?
— Только угадать… — согласился Петр Захарыч. — А в чем знает — опять воли нет…
Петр Захарыч махнул рукой.
— Совершенно верно… Мужик себя даже очень хорошо понимает… только показать себя не умеет…
— Э… — затянул Иван Михайлович, — нет!., э… я не согласен… мужик ничего не понимает…
Надулся Иван Михайлович, важный стал, слюнявые толстые губы в кольцо собрал.
— Я вам скажу… э… я ведь знаю… Когда я был в полку…
Иван Михайлович в полку никогда не был, хотя и мечтал об этом в молодости, и соврал так же неожиданно для других, как и для себя. Он на мгновение остановился с раскрытым ртом и заговорил опять.
— Э… знаете… солдатики меня очень любили…
Иван Михайлович рассмеялся чему-то, погладил свой бритый подбородок, так как будто и действительно вспоминал что-то, но затем, оставив вдруг воспоминания, круто оборвал:
— Я ведь знаю их… э… я с ними три пуда соли съел… Нет это уж так, — победоносно и лукаво прищурившись, покровительственно кивая головой, кончил он. — Это уж вы не спорьте.
Иван Михайлович так сбил всех с позиции, что не сразу и опомнились. Петр Захарыч, впрочем, и не думал спорить — ему бы кончить дело да уехать. В душе он посылал к черту собравшихся некстати гостей Ивана Васильевича, — но Эммануил Дормидонтович, который сычем сидел и внимательно вслушивался, наставительно заговорил:
— Нет, не то… Я тоже мужичка знаю. Ты там другого надувай, а меня — врешь… Вы мне вот что скажите: а. что божеского в мужике есть?! Ничего!
Эммануил Дормидонтович выше головы поднял палец, посмотрел на всех, затем устало махнул рукой и насупился.
Петр Захарыч усмехнулся.
— Ты полегче, я тоже ведь из мужиков… Да и ты от Адама…
— От Адама?! А науки я сколько принял?! Понял? То-то! Прежде был мужик настоящий, а нынче нет мужика… Прежде он руками, а нынче языком работает… Ты ему слово, он тебе десять… деньги взял, а работу жди… Жнитво я Сидорову сдал… в волости условие-марка… Не вышел и не подумал… неустойка? Описывай! А что с него возьмешь?