Том 3. Поэмы

В марте, уже вернувшись в Москву, Есенин читал «Анну Снегину» матери, которая приезжала навестить своих детей. «Она, как всегда, — вспоминала А. А. Есенина, — слушала чтение Сергея с затаенным дыханием, не перебивая его, ни о чем не расспрашивая. Неграмотная, она отлично понимала стихи сына и многие из них запоминала во время его чтения» (Восп., 1, 107). Известен снимок, где поэт сфотографирован с матерью за самоваром во время чтения поэмы (см. т. 7, кн. 2 наст. изд.).

Первое публичное выступление с «Анной Снегиной» состоялось в Доме Герцена на собрании литературной группы «Перевал» (предположительно датировано В. Г. Белоусовым 14 марта — по информации в газ. «Известия», 1925, 14 марта, № 60). Об этом вечере осталось несколько мемуарных свидетельств. В. Ф. Наседкин вспоминал: «Поэма готова. Я предложил ему прочитать ее в „Перевале“. Есенин согласился. ‹…›

Поместительная комната Союза писателей на третьем этаже была набита битком. Кроме перевальцев „на Есенина“ зашло много „мапповцев“, „кузнецов“ и др.

Но случилось так, что прекрасная поэма не имела большого успеха. Спрошенные Есениным, рядом с ним сидящие за столом, о зачитанной вещи отозвались с холодком. Кто-то предложил „обсудить“. Есенин от обсуждения наотрез отказался. ‹…› Все же с собрания Есенин ушел немного расстроенный, маскируя свое недовольство обычным бесшабашным видом. Перед уходом спросил тов. Воронского, нравится ли ему поэма.

— Да, поэма мне нравится, — ответил Воронский» (Материалы, 212–213).

Несколько иначе об этом выступлении Есенина вспоминал в 1949 г. в эмиграции писатель Р. М. Акульшин (Р. Березов). Ему запомнилось, что семнадцатилетний перевалец, поэт Джек Алтаузен утверждал, «что новая поэма Есенина — шаг назад, что язык поэмы беден, рифмы не блестящи, идея не ясна. Все почувствовали неловкость. Есенин зарделся от возмущения.

— Меня бы удивило, если б все это было сказано знатоком русского языка или талантливым человеком. Но кто меня критикует? Молокосос Джек, не знающий русского языка, не обладающий хотя маленькой искоркой таланта!

Поэма получила высокую оценку всех, кто выступал после Алтаузена, но Есенин не мог успокоиться до конца вечера» (РЗЕ, 1, 250). Г. А. Шенгели, слушавший декламацию «Анны Снегиной», по словам М. Д. Ройзмана, был удивлен, что «эта вещь большого мастерства не дошла до слушателей» (Восп., 1, 405). Присутствовавший на вечере литератор И. С. Рахилло вспоминал: «За столом я увидел Есенина и Воронского. Справа, у стены, сидели, не раздеваясь, Зинаида Райх и Мейерхольд. ‹…› Есенин выступал в шубе с меховым воротником. ‹…› Не поднимая глаз, с опущенной головой, голосом, проникновенно тихим и немного хриповатым, он начал читать… ‹…› Есенин читал поэму негромким голосом, как бы гордясь этой достигнутой им эпической формой стихосложения, не нуждающейся ни в каком внешнем украшательстве. ‹…› Никогда потом не приходилось слышать такого чтения, проникновенного и выразительного, полного необыкновенной простоты и непередаваемой задушевной напевности…‹…› Молча выслушал Есенин критику Воронского…» (в его кн. «Московские встречи». М., 1961, с. 59–63, а также воспоминания С. Фомина в сб. «Памяти Есенина». М., 1926, с. 134–135). С. А. Толстая-Есенина рассказывала, как Есенин, радостный, пришел к ней «с четвертым номером журнала „Красная новь“, еще пахнущим типографской краской», и прочитал всю поэму. «Я сидела, не шелохнувшись. Как он читал! А когда кончил, передавая журнал, сказал, улыбаясь: „Это тебе за твое терпение и за то, что хорошо слушала“» (см.: Прокушев Ю. Они знали Есенина. Из встреч с современниками поэта. — День поэзии 1975, М., 1975, с. 198–199).

А. Л. Миклашевская вспоминала, что у «друзей» Есенина «прекрасная поэма» вызывала «иронические замечания: „Еще нянюшку туда — и совсем Пушкин!“» (Восп., 2, 84, с исправлением опечатки по машинописи из архива А. Л. Спировой).

С. А. Толстая-Есенина подчеркивала, что поэма «имела большой успех у рядового читателя, но литературной средой и критикой ‹…› была встречена равнодушно и даже отрицательно. На Есенина это произвело тяжелое впечатление» (Комментарий).

В одной из первых рецензий на поэму анонимный автор (скорее всего, В. Друзин; имеется дословные совпадения анонимного текста с рецензией критика в Кр. газ.; см. ниже), отрицательно оценивший «мелкие стихи», опубликованные в № 3–6 Кр. нови, которые, за исключением двух отрывков Ильи Сельвинского из поэмы «Улялаевщина», «зачем напечатаны — неведомо», писал: «“Анна Снегина“ — история о двух друг в друга невпопад влюбляющихся существах. Социальной значимостью выведенные герои не обладают. Любовная канитель эта тянется на фоне бунтующей деревни… ‹…› Есенин совсем не видит важности происходящего. В его поэме революция — нечто случайное, привходящее. ‹…› Формально Есенин здесь находится под значительным влиянием Некрасова. Но, к сожалению, некрасовские строчки в меньшинстве. ‹…› Упадок словесного мастерства — очевидный» (журн. «Звезда», Л., 1925, № 4, с. 293–295). В. Друзин в рецензии на № 4 Кр. нови начал разговор с «Анны Снегиной» и отозвался о поэме еще более резко. «Когда-то кн. П. Вяземский, — иронизировал критик, — сказал про одного плодовитого писателя: „Помилуйте, да разве он пишет. — Его слабит чернилами“. Пожалуй, симптомы этой болезни можно заметить и у Есенина. За последний год им написано несуразно много, и написанное большой ценностью не отличается. ‹…› Если в книге „Русь советская“ звучали кое-где некрасовские нотки, то в поэме „Анна Снегина“ некрасовское влияние неоспоримо. (Это в лучших строчках, — к сожалению, такие в меньшинстве.) Но Некрасов не особенно-то помогает Есенину в эпических заданиях, ибо выдержать эпический тон до конца последний не в состоянии. Постоянно срывается. И хорошо еще, если в родную стихию — лирики, — тогда мы узнаем прежнего Есенина: „Мелькают часовни, колодцы…“‹…› Говорить ли о социальной значимости „Анны Снегиной“? Содержание ее — нудная история о любви невпопад двух, так сказать, романтических существ. Глубина психологических переживаний — измеряется писарским масштабом. Да и кто всерьез станет ждать от Есенина создания крупных общественно-значимых типов» («Красная газ.», веч. вып.,Л., 1925, 30 июня, № 160; вырезка — Тетр. ГЛМ).

Отрицательно оценил «Анну Снегину» эмигрантский критик и литературовед К. В. Мочульский, автор ряда крупных исследований о русской классической литературе: «В поэм‹е› Сергея Есенина „Анна Снежина“ ‹так!› — тургеневский „усадебный“ сюжет рассказан языком франтика-конторщика. Элегия воспоминаний, цветущей сирени и „разросшегося сада“ уснащена заборными словечками» (газ. «Звено», Париж, 1925, 12 окт., № 141). Критик не ограничился этой беглой оценкой и вскоре посвятил поэме специальную большую рецензию, которая была написана при жизни Есенина, но увидела свет уже после его смерти в брюссельском журнале «Благонамеренный» (1926, № 1, с. 155–156). К. В. Мочульский расценил «попытки автора возвести себя в романтические герои» как «крайне плачевные»: «Есенин в роли чувствительного мечтателя — зрелище занятное. Крестьянский паренек, малый бойкий и озорной, вдруг декламирует „как хороши, как свежи были розы“. Что скажут советские критики: ведь это непорядок — у пролетарского поэта — „дворянская идеология“! И дело происходит в семнадцатом году не девятнадцатого, а двадцатого века.

Романтизм Есенина особенный. „Усадебная тема“ разработана им в „народном“ стиле; вокруг „разросшегося сада“ буйствуют пьяные мужики и замирающие звуки романса чередуются с матерщиной. Поэма, несмотря на всю свою чувствительную серьезность, кажется пародией. „Поэтический“ сюжет с мещанско-фабричной фразеологией. Глинка не вышел…» Холодно воспринял поэму М. Горький. В письме редактору Кр. нови А. К. Воронскому, пославшему ему в Сорренто номер журнала с «Анной Снегиной», он написал 18 июня 1925 г.: «Есенин в 4-й книге „так себе“» (Архив А. М. Горького. ИМЛИ).

Другие критики (в основном в провинциальной прессе) рассматривали «Анну Снегину» как свидетельство поэтической зрелости Есенина. Рецензент газеты «Советская Сибирь» писал в «Литературных заметках», посвященных Кр. нови № 4, что «Анна Снегина» значительно уступает многим из лучших поэтических произведений Есенина, напечатанных за последнее время, и вместе с тем отмечал, что в этой вещи поэт «идеологически преодолевает себя» и «приближается к проблеме широких социально-психологических обобщений, с одной стороны, а с другой — к проблеме поэмы-романа» (газ. «Сов. Сибирь», Новониколаевск, 1925, 28 июня, № 145; за подписью «Новус»). А. Меромский в рецензии на Кр. новь № 4 отметил: «Из стихов лучшие — есенинские. Его поэма в стихах „Анна Снегина“ — большая, с сильным и умело использованным уклоном в сторону классицизма, вещь. Великолепно владея формой, Есенин и сюжетно интересен в „Снегиной“. Если не считать отголосков выветривающегося уже былого его литературного озорства, например: „В России теперь Советы…“ ‹до слов „А брат мой в штаны намочил…“›» (газ. «Красная Татария», Казань, 1925, 1 июля, № 144). Критик В. Галицкий писал об «Анне Снегиной»: «Читая ее, испытываешь чувство, словно сидишь летом, в жаркий, палящий полдень в прохладном саду под тенью ветвистого, душистого дерева. Безоблачна синева неба. Движутся солнечные узоры. Пенье, гимн природе раздается кругом.

Так ясно, так покойно, светло.

Жизнь, жизнь так и дышит, так и веет от стихов „Снегиной “.‹…› Такой брызжущий каскад веселья, такой гудящий водопад радости мы встречали лишь у одного русского поэта — Пушкина» (Лит. обозрение газ. «Нижегородская коммуна», 1925, 15 дек., № 287). Все три последние процитированные положительные рецензии Есенин читал: они были вклеены в тетрадь с вырезками, куда поэт собирал критические отклики на свои произведения. Высоко отозвался о поэме А. К. Воронский: «„Годы молодые“, „Русь советская“, „народные“ „Персидские мотивы“, „Анна Снегина“ — идеологически и художественно крепко“» (Из конспекта статьи Воронского, сделанного Д. Фурмановым — (см. РЛ, 1976, № 3, с. 175–176; цит. по сб.: «Русские писатели о литературном труде, т. 4, Л., 1956, с. 708).

Действие «Анны Снегиной» происходит с весны до поздней осени 1917 г. и в 1924 г. Связь поэмы с реальной действительностью прослеживается по ряду деталей, получивших отражение в тексте и отмеченных родными и близкими поэта. С. А. Толстая-Есенина считала, что «Анна Снегина» в значительной мере автобиографична: «В ней отразились некоторые моменты из личной биографии поэта и революционные события в Петрограде и в деревне, очевидцем и участником которых был сам Есенин. Во время Февральской и Октябрьской революции Есенин был в Петрограде. В зачеркнутом отрывке о Блоке, о травле его „Мережковскими“ и о „Двенадцати“ поэт, видимо, хотел дать описание борьбы, происходившей с самого начала революции между контрреволюционно-настроенной группой, возглавлявшейся Мережковским и Гиппиус. ‹…› Лето 1918 года Есенин провел в Константинове и, конечно, был очевидцем явлений, происходивших в революционной деревне» (Комментарий). Е. А. Есенина вспоминала о событиях и лицах, получивших отражение в поэме, о пребывании поэта в Константинове летом 1917 г. (Восп., 1, 43–46) и 1918 г. (в поэме отнесены к весне и лету 1917): «1918 год. В селе у нас творилось Бог знает что.

— Долой буржуев! Долой помещиков! — неслось со всех сторон.

Каждую неделю мужики собираются на сход. ‹…› В 1918 году Сергей часто приезжал в деревню. Настроение у него было такое же, как и у всех, — приподнятое. Он ходил на все собрания, подолгу беседовал с мужиками» (Восп., 1, 49).

А. А. Есенина также писала о константиновских впечатлениях, которые нашли отражение в «Анне Снегиной». «За церковью, внизу у склона горы, на которой расположено старое кладбище, стоял высокий бревенчатый забор, вдоль которого росли ветлы. Этот забор, тянувшийся почти до самой реки, огораживающий чуть ли не одну треть всего константиновского подгорья, отделял участок, принадлежавший помещице Л. И. Кашиной. Имение ее вплотную подходило к церкви и тянулось по линии села. ‹…›… А слова в поэме „Анна Снегина“: