Том 3. Последний из могикан, или Повесть о 1757 годе

— Согласен ли я? — взорвался негодующий и потрясенный Хейуорд.— Кора! Кора! Вы смеетесь над нашим несчастьем! Не упоминайте больше об этом гнусном выборе: одна мысль о нем страшнее тысячи смертей!

— Я знала, что вы ответите именно так! — воскликнула Кора, и на щеках ее заиграл румянец, а в темных глазах ярко вспыхнула искра глубокого, скрытого чувства.— Но что скажет моя Алиса? Ради нее я безропотно подчинюсь чему угодно.

Хейуорд и Кора, напрягшись до боли, с глубочайшим вниманием ждали, что скажет Алиса, но в ответ не раздалось ни слова. Выслушав сестру, девушка вся как бы сжалась. Ее хрупкая, изящная фигурка поникла, руки бессильно упали, пальцы судорожно подергивались, голова опустилась на грудь; девушка словно повисла на дереве,— законченное воплощение поруганной женственности,— безжизненная и в то же время глубоко страдающая. Однако через несколько секунд она шевельнулась и медленно покачала головой, как бы выражая искреннее, неудержимое возмущение; краска девичьего стыда залила ее нежное лицо, глаза зажглись негодованием, и она нашла в себе силы пролепетать:

— Нет, нет, лучше умереть вместе, как жили!

— Вот и умирай! — заревел Магуа, яростно метнув томагавк в беззащитную девушку и заскрежетав зубами от необузданного гнева, в который его привела такая неожиданная твердость той, кого он считал самой слабой и робкой среди своих жертв. Топор просвистел в воздухе перед лицом Хейуорда, срезал несколько золотистых локонов Алисы и задрожал в стволе дерева над ее головой. Это зрелище довело Дункана до исступления. Собрав все силы, он разорвал путы и бросился на другого дикаря, который, громко вопя, целился в девушку, чтобы нанести ей более меткий удар. Они сцепились и рухнули наземь. Хейуорд не сумел как следует ухватить полуголого противника, и тот, выскользнув из рук майора, привстал, уперся коленом в грудь молодого человека и всем своим огромным весом прижал его к земле. Дункан уже увидел сверкнувший в воздухе нож, как вдруг у него над ухом что-то просвистело, и вслед за этим, а вернее, одновременно с этим, раздался грохот выстрела. Хейуорд почувствовал, что с груди его свалился придавивший ее груз, и увидел, как свирепость на лице его противника сменилась тупым ужасом, а еще через секунду индеец мертвым свалился рядом с ним на опавшие сухие листья.

ГЛАВА XII

Я скрываюсь,

Но ручаюсь:

Скоро, сэр, я к вам вернусь.

Шекспир. «Двенадцатая ночь»

Пораженные внезапной смертью товарища, гуроны на миг замерли. Но едва они убедились в роковой меткости руки, которая послала пулю во врага, рискуя попасть в друга, как из уст их вырвалось имя Длинный Карабин, сопровождаемое диким и горестным воем. В ответ на него маленькая рощица, где неосмотрительные индейцы сложили свое оружие, огласилась громким криком, и мгновение спустя оттуда выскочил Соколиный Глаз. Он слишком спешил, чтобы перезарядить свое вновь обретенное ружье, и ринулся на дикарей, потрясая им, как дубиной, и разрезая воздух широкими, мощными взмахами. Но как проворен ни был разведчик, его обогнала легкая, гибкая фигура, которая с невероятной смелостью врезалась в кучку гуронов и остановилась перед Корой, вращая томагавком над головой и угрожающе размахивая ножом. Быстрее, чем гуроны успели прийти в себя от этого неожиданного и дерзкого нападения, вслед за первой фигурой появилась еще одна, разрисованная эмблемой смерти, и, мелькнув, как призрак, перед глазами врагов, с грозным видом встала по другую сторону Коры. Мучители пленников невольно отступили перед этими незваными воинственными пришельцами, и вопли сменились сперва возгласами изумления, а затем хорошо знакомыми и пугающими именами:

— Быстроногий Олень! Великий Змей!

Но осторожного и бдительного предводителя гуронов было не так легко смутить. Окинув зорким взглядом маленькую площадку, он сразу понял, кто и как на них напал, и, подбадривая соплеменников криками, а также собственным примером, обнажил длинный острый нож и с громким боевым кличем бросился на ожидавшего его Чингачгука. Это послужило сигналом, и началась общая схватка. Ни у той, ни у другой стороны не было ружей, так что исход борьбы решался теперь в самом опасном из всех видов боя — рукопашной.

Ункас, ответив на боевой клич, ринулся на одного из гуронов и проломил ему череп метко направленным ударом томагавка. Хейуорд вырвал топор Магуа из дерева и пылко бросился в битву. Так как теперь обе стороны сравнялись в численности, каждый выбрал себе одного противника. Удары сыпались с яростью урагана и быстротой молнии. Соколиный Глаз устремился к новому гурону и уложил его одним взмахом своего смертоносного оружия. Хейуорд, сгорая нетерпением, не стал ждать приближения врага и рискнул пустить в него томагавком. Топор обухом попал индейцу в лоб и на мгновение ошеломил его. Ободренный этим небольшим успехом, молодой человек рванулся вперед и с голыми руками напал на врага. Через секунду он уже пожалел о своем опрометчивом поступке: ему пришлось увертываться от ударов ножа, который гурон пустил в ход с мужеством отчаяния. Не в силах больше отражать такого изворотливого и ловкого противника, майор обхватил индейца и сковал его своим стальным объятием. Однако он понимал, что долго ему такого напряжения не выдержать. В эту критическую минуту Дункан услышал у себя над ухом крик:

— Бей злодеев! Не щадите проклятых мингов!

А еще через секунду Соколиный Глаз обрушил приклад ружья на голову врага, чьи мускулы разом обмякли от удара, и безжизненное тело, выскользнув из рук Дункана, опустилось на землю.

Меж тем Ункас, размозжив голову первому противнику, как голодный лев, искал себе новую жертву. Пятый гурон, единственный, кто не принял участия в бою, выждав минуту и увидев, что все остальные поглощены ожесточенной схваткой, решил довершить прерванную месть. Испустив победный клич, он бросился к беззащитной Коре и еще издали метнул в нее острый томагавк, этот грозный предвестник его приближения. Топор оцарапал девушке плечо, но зато перерубил путы, привязывавшие ее к дереву, и дал ей возможность бежать. Проворно ускользнув от дикаря и забыв о собственной безопасности, она бросилась к Алисе и дрожащими, плохо повинующимися пальцами попыталась разорвать ивовые прутья, которыми была привязана к дереву ее сестра. Чудовище и то смягчилось бы при виде такой беспредельной, великодушной преданности, но сердце разъяренного гурона было чуждо состраданию. Ухватив Кору за волосы, шелковистым потоком струившиеся пo плечам, он оторвал девушку от сестры и жестоким рывком поставил на колени. Затем намотал развевающиеся пряди на руку и, подняв их, с тожествующим хохотом начал водить ножом вокруг прелестной головки своей жертвы. Однако миг злобного наслаждения дорого обошелся ему — он лишился возможности совершить задуманное злодеяние. Зрелище привлекло внимание зоркого Ункаса. Молодой могиканин сделал прыжок, секунду словно парил в воздухе и, камнем рухнув на грудь врага, отшвырнул его далеко в сторону. Толчок был так силен, что и сам Ункас, не устояв на ногах, упал рядом с противником. Оба одновременно вскочили, пустили в ход ножи, и полилась кровь. Но исход поединка был уже предрешен. Томагавк Хейуорда и приклад Соколиного Глаза обрушились на череп гурона в ту секунду, когда нож Ункаса пронзил ему сердце.

Бой закончился, затянулся лишь поединок Лисицы с Великим Змеем. Эти свирепые воины еще раз доказали, что недаром носят свои красноречивые прозвища, данные им за прошлые подвиги. В начале схватки они некоторое время старались увернуться от быстрых и метких ударов, сыпавшихся с обеих сторон. Затем они внезапно кинулись друг на друга, сцепились и рухнули наземь, сплетясь в клубок, словно извивающиеся змеи. К моменту, когда остальные победители развязали себе руки, на месте, где боролись эти опытные и мужественные воины, виднелось лишь облако пыли и сухих листьев, которое, словно подгоняемое вихрем, двигалось от середины площадки к ее краю. Побуждаемые сыновней любовью, дружбой и признательностью Ункас, Соколиный Глаз и Хейуорд ринулись вперед и окружили облако, балдахином нависшее над бойцами. Но тщетно метался вокруг них Ункас, пытаясь всадить нож в сердце врагу своего отца; тщетно поднималось и застывало в воздухе грозное ружье Соколиного Глаза, а Хейуорд пробовал схватить гурона руками, которые словно парализовал страх за друга. Запыленные, окровавленные противники извивались так ловко и быстро, как будто тела их сплелись в одно. Смуглый гурон и украшенная эмблемой смерти фигура могиканина со столь неимоверной быстротой мелькали перед глазами друзей Чингачгука, что они просто не знали, когда и как нанести удар его врагу. Правда, в иные мгновения за пеленой пыли показывались огненные глаза Магуа, сверкавшие, словно взгляд мифического василиска, и, казалось, читавшие в ненавистных чертах врагов роковой исход борьбы. Но прежде чем вражеский удар успевал опуститься на обреченную голову, на месте ее уже оказывалось мрачное лицо Чингачгука. Таким образом, арена поединка переместилась из центра площадки к ее краю. Наконец, улучив удобный момент, могиканин нанес неприятелю сильный удар ножом. Магуа внезапно разжал руки и, по-видимому, испустив дух, опрокинулся навзничь. Его противник вскочил на ноги и огласил своды леса победным кличем.

— Молодцы, делавары! Победа за могиканином! — вскричал Соколиный Глаз, замахиваясь прикладом своего длинного, не знающего промаха ружья.— Последний удар чистокровного белого не умалит заслуг победителя и не лишит его законных прав на вражеский скальп!

Но в ту самую секунду, когда смертоносное оружие разведчика засвистело в воздухе, хитрый гурон, лежавший у края площадки, скатился по склону, вскочил на ноги и одним прыжком скрылся в густых низкорослых кустах, окаймлявших холм. Могикане, уже считавшие врага мертвым, вскрикнули от изумления и ринулись вслед за беглецом, словно гончие за оленем, но своеобразный пронзительный крик разведчика вынудил их отказаться от своего намерения и вернуться на вершину холма.

— Хитер, ничего не скажешь! — воскликнул Соколиный Глаз, ненависть которого к мингам часто брала верх над присущим ему от природы чувством справедливости.— Лживый, подлый обманщик! Честный дела-вар, окажись он побежденным, остался бы лежать и бесстрашно встретил бы удар по голове, но эти мошенники макуасы цепляются за жизнь, как дикие кошки. Оставьте его, пусть бежит: он теперь один, без ружья и без лука, а его друзья французы далеко. Как гремучая змея, у которой вырваны ядовитые зубы, он не повредит нам, пока будет оставлять следы своих поганых мокасин на песчаной почве. А за это время уйдем и мы. Смотри, Ункас, твой отец уже снимает скальпы! — добавил он по-делаварски.— Не худо бы пройтись и пощупать этих мерзавцев, а то, чего доброго, еще одни упорхнет в лес, как сойка, у которой отросли крылья.

С этими словами честный, но неумолимый разведчик обошел убитых и всадил каждому в грудь свой нож с таким хладнокровием, словно это были трупы животных. Впрочем, его уже опередил старший могиканин, успевший снять несколько победных трофеев с голов тех, кто не мог больше сопротивляться.

Однако Ункас, изменяя своему обычаю, можно даже сказать, своей натуре, с бессознательной деликатностью бросился вслед за Хейуордом на помощь сестрам и мгновенно освободил Алису, тут же упавшую в объятия Коры. Мы не будем пытаться передать ту признательность вершителю судеб человеческих, которая преисполнила прелестных девушек, столь неожиданно возрожденных к жизни и возвращенных друг другу. Их молитва была искренней и безмолвной; жертвенная благодарность их кротких душ возгорелась ярким и чистым пламенем на тайном алтаре сердца, а воскресшие земные чувства выразились в долгом и пылком, но молчаливом объятии. Поднявшись с колен, Алиса вновь упала на грудь вставшей вместе с нею Коры и, рыдая, произнесла имя их старого отца, а в ее кротких, как у голубки, глазах засверкала ожившая надежда, сообщив чертам выражение такого неземного блаженства, какое редко доводится изведать слабым смертным.

— Мы спасены! Спасены! — лепетала она.— Мы вернемся к нашему дорогому, любимому отцу, и горе не разобьет ему сердце. И ты, Кора, моя сестра, нет, больше, чем сестра, мать, ты тоже спасена! И Дункан! — прибавила она, взглянув на молодого человека с невыразимо чистой и невинной улыбкой.— Наш храбрый, благородный Дункан — и он остался цел и невредим.

Кора ответила на эти пылкие, почти бессвязные слова лишь тем, что прижала юную сестру к груди и с трогательной нежностью склонилась над ней. Мужественный Хейуорд без всякого стыда ронял слезы, глядя на эту волнующую картину. Ункас, раненный, весь залитый кровью, сохранял внешнее спокойствие, но глаза его, утратившие свирепый блеск, светились сочувствием, столь высоко поднимавшим его над нравственным уровнем соплеменников, что в эту минуту он, вероятно, опередил их на целые века.