Том 3. Радость нашего дома. Таганок. Девочка в бурном море. Оруженосец Кашка

Володя плюнул через перила и прислонился к косяку. И усмехнулся.

– Ты что-то все про одно и то же. Все «бьют» да «бьют». Ты, что ли, бить будешь?

– Ладно, топай отсюда, – сказала она, не разгибаясь.

– Захочу – уйду, захочу – не уйду. Не к тебе приехал.

Надежда выпрямилась и глянула на Володю с некоторым интересом. У нее были узкие светлые глаза и белое широкое лицо. Круглое, словно донышко от кастрюли. Совсем не годилось ей такое лицо, потому что сама Надежда была тонкая, вернее, худая и ростом не маленькая. Наверное, с Володю.

Смотрела она молча секунды три. Потом произнесла чуть нараспев:

– Па-адумаешь! Не ко мне он приехал…

– А вот па-адумай.

– Больно надо. Ходят тут стиляги всякие… Полуштанник расписной.

Она, видимо, намекала на его шорты с блестящими заклепками и новую рубашку в большую черно-желтую клетку. Ну и что? Не сам же он клепки ставил и клетки малевал! Или, может, ему в лохмотьях надо было приехать? Он даже не разозлился. Растерялся как-то.

– Вот… дура ненормальная.

Она подбоченилась и ехидно спросила:

– А бывают нормальные дуры?

– Бывают, – обрадованно сказал Володя. Теперь он знал, как ответить. – Бывают. Это которые знают про себя, что они дуры, и никуда не суются. А ненормальные считают себя умными. Это вроде тебя…

Трах! Показалось Володе, что с крыши сорвался железный лист и плашмя хлестнул по щеке. Но это не лист! Это была Надеждина ладонь, мокрая и твердая! И в тот же миг Надежда кошачьим прыжком отскочила шагов на пять.

– Слопал блин? Еще хочешь? Ы-ы-ы… – Она выставила язык, свернутый в аккуратную трубочку. Лицо у нее сделалось продолговатым, а глаза совсем спрятались в щелочках белесых коротких ресниц. Вдруг она повернулась и побежала к калитке.

Володя ощутил, как в нем наливается холодное и тяжелое, словно ртуть, бешенство. Он, прищурившись, смотрел ей вслед, а руки его действовали сами собой. Молниеносно отыскали в заднем кармане рогатку, одним рывком распутали резину. Нащупали в другом кармане глиняный шарик. Володя даже и не думал, что может промахнуться. Он точно знал, что влепит ей твердую глиняную пулю между лопаток, прямо по тому месту, где колотится растрепанный конец тощей косы. И тогда девчонка завертится, взбрыкивая худыми ногами, и завоет на весь Белый Ключ.

И он бы попал! Но проклятая Надежда споткнулась и полетела носом в лопухи. А шарик свистнул над ней и угодил в корчагу. Эта посудина стояла на перевернутой бочке, сохла после мытья. Получив глиняный заряд, она как-то неловко крякнула. От маленькой черной дырки вверх и вниз разошлись змеистые трещины, и корчага лопнула, как громадная оранжевая почка. Одна половинка осталась на бочке, а другая плюхнулась в траву.

Надежда встала, отряхнула подол и многозначительно сказала:

– Т-так…

Володя спустился с крыльца и молча прошел в калитку. Мимо Надежды. Ни на нее, ни на разбитую посудину он даже краем глаза не взглянул, но на душе было тошно. Он подумал даже, что хорошо бы махнуть на все рукой и прямо сейчас, не заходя за вещами, укатить домой.

За станционными березами обрадованно закричал электровоз.

Володя сунул руку в карман и нащупал один пятак и шесть глиняных шариков. В другом кармане было три шарика. В третьем… В общем, карманов было много, а денег – пять копеек. Остальные лежали в чемоданчике, а он стоял в доме.

Володя почти час бродил по улицам Белого Ключа. Они заросли подорожником и одуванчиками. Даже в пыльных колеях упрямо торчали острые травинки. Было тихо и пусто. Прохожие встречались редко-редко. Только по тропинкам вдоль заборов сновали деловитые коты, а по дороге вереницами ходили белые утки.

На плетнях висели рыжие блестящие кринки и напоминали Володе о неприятности с корчагой. На одну из кринок неизвестно откуда взлетел тощий петух. Потоптался на шатком донышке, наклонил голову и одним глазом укоризненно уставился на незнакомого городского мальчишку: «Ага! Значит, это ты бьешь посуду из рогатки! Ну-ну…»

– Пошел вон, дохлятина, – сказал ему Володя.

Петух оскорбленно заорал, захлопал крыльями и свалился в лебеду.

Улицы поселка сходились на площади. Впрочем, это место лишь называлось площадью, а на самом деле там был невысокий зеленый бугор. На нем росли редкие, наклонившиеся в разные стороны березы, а на самом верху стояла большая красная церковь без креста. Володя подошел и увидел синюю вывеску: «Клуб».

По обеим сторонам каменного крыльца стояли фанерные щиты для рекламы. На правом белела новая афиша: "Концерт артистов областной филармонии. Ю. Жаров, С. Шалимов, П. Пяткин – эстрадное трио.

Л. Чарский – оригинальный жанр. А. Якоби – песни советских и зарубежных композиторов…"

Все это было совсем неинтересно. Володя вздохнул и повернулся к левому щиту. Щит был пуст. На некрашеной фанере кто-то размашисто написал мелом: «Антипов! Когда кино привезешь?» А пониже виднелись нацарапанные кирпичом слова: «Антип – нахальный тип». Буквы были неровные. Видно, тот, кто писал, торопился ужасно.

Хорошо, когда надо торопиться. А Володе спешить было некуда. Хоть совсем не возвращайся в дом, где живет вредная лунолицая девчонка… Но он вернулся. Очень захотелось есть, да и все равно весь день бродить не будешь.

Он пришел в самый неподходящий момент! Во дворе разбирался вопрос о разбитой корчаге. Разбирала его бабушка. Надежда сидела на крыльце и равнодушно смотрела поверх забора. Дядя Юра у дверей сарая насаживал топор на топорище и внимательно слушал бабушкину речь.

– Корова бессовестная, неуклюжая! Глаза бы мои не глядели, – громким плачущим голосом говорила бабушка, но лицо ее было не жалобным, а суровым. – В чем я тесто буду ставить, а? Ну, в чем? А, молчишь? Нечего глазищами по небу рыскать, отвечала бы лучше! Думала, угощу мальчонку пирогом, а тут вон чего!

«Не до пирога уж, быть бы живу», – отметил про себя Володя. Он остановился в калитке, с опасением глядя на сердитую старушку.

– Обойдется он без твоего пирога, – сказала отвратительная Надежда и зевнула.

– Обойдется! Это ты обойдешься! Где я такую посуду найду? Ее в городе теперь не сыщешь! – Бабушка горестно склонилась над черепками. – Большая да крепкая была…

– Крепкая… – с презрением бросила Надежда. – Чего ж она с одного щелчка развалилась?

– Со щелчка! – вскипела бабушка. – Голову бы свою щелкала такими щелчками. Разбила и сидит, будто и дело не ее!