Том 3. Рассказы 1896-1899
Шрифт:
— И в этом есть правда… Ну-с, так я оперирую?
— Я готов…
И третий раз чёрт коснулся своей рукою груди Ивана Ивановича.
Но когда он отдёрнул её — на руке у него оказалась целая груда какой-то легковесной и совершенно неопределённой мешанины. Она не имела никакой формы, пахла чем-то затхлым и была окрашена в два цвета: в тот зеленовато-серый, который свойствен недозрелым плодам, и в тот тёмно-бурый, который они принимают, когда загниют.
Чёрт держал эту студенеобразную, дрожащую массу в пригоршнях и с недоумением смотрел на неё, стараясь определить — что это такое?
—
Тут чёрт бросил на пол содержание сердца своего пациента, взглянул на Ивана Ивановича и — обомлел.
Иван Иванович весь как-то обвис, ослаб, изломался, точно из него вынули все кости. Он сидел в кресле с раскрытым ртом, и на лице его сияло то неизъяснимое словами блаженство, которое всего более свойственно прирождённым идиотам.
— Иван Иванович! — крикнул чёрт, тронув его за рукав.
— А…
— Что с вами?
— О…
— Вы что-нибудь чувствуете?
— Э…
— Вам дурно?
— О…
— Вот так святочное происшествие! — воскликнул растерянно чёрт. Неужели я это из него всю суть извлек? Иван Иванович!
— А…
— Так и есть! Одни междометия остались в человеке, да и то без всякого содержания… Что мне с ним делать?
Чёрт постукал Ивана Ивановича в грудь — она издала звук пустого бочонка; он постучал пальцем в его голову — она тоже была пуста.
— Вот те и совершенный человек! Ах ты — бедняга! Опустошил я тебя… Но разве ж я знал, что ты был так скверно наполнен? Но что же однако дальше?
Чёрт задумался, глядя на неподвижное, блаженное лицо человека, достигшего цели своей.
— Ба! — воскликнул он, щелкнув пальцами. — Вот идея! И сатана будет очень доволен… я славно придумал! Сначала я немножко просушу сие совершенство, а потом насыплю в него гороху… И из него выйдет преоригинальная погремушка для забавы сатаны…
Чёрт поднял Ивана Ивановича с кресла, свернул его в комок и, взяв подмышку, исчез из комнаты…
Туман уже рассеялся, и в окна бледными очами смотрело печальное зимнее утро… С улицы в пустую комнату доносился торжественно-тихий звук благовеста — и вздыхал и таял в ней…
На базаре
— Сударыня? Позвольте облегчить ваше положение?..
Сударыня оборачивается и видит пред собой одного из тех людей, которых именуют золоторотцами. Он худ, жёлт и так оборван, точно судьба долгое время грызла его зубами и только что выпустила из своих челюстей. Просительно и любезно он изогнулся перед ней и говорит:
— Прикажите понести вашу корзиночку?
Овладев корзиной, он обращается с ней бережно и почтительно и шагает по базару, сзади её хозяйки, с таким видом, точно получил
министерский портфель, но, считая себя вполне достойным такой чести, скромен и не особенно гордится ею. Он сразу определяет степень хозяйственной опытности «сударыни», и, если видит, что эта степень не особенно высока, осторожно начинает руководить «сударыней».— Вы извольте мясо купить вот у этого торговца… очень добросовестный человек и имеет прекрасный товар…
У него есть причины рекомендовать именно этого торговца, ибо именно этот заключил с ним условие, по силе которого с каждого рубля, взятого торговцем с доставленного ему покупателя, обкусанный жизнью человек получает в свою пользу три или пять копеек.
— Василий Степанович! Вот госпожа желает купить самого лучшего мяса…
Затем он поведёт госпожу к возу с картофелем. Фирма, торгующая сим злаком, дает ему премию по копейке с проданной меры…
— Как же я возьму картофель? — осведомляется покупательница.
— А он даст вам мешок… я донесу вам в мешке и возвращу его назад…
— Да я было хотела извозчика нанять…
— Сударыня! я с вас дешевле извозчика возьму…
— Только тово… — говорит торговец картофелем. — Ты, Володька, мешок-то в самом деле принеси…
— Ну вот ещё!
— Да… а не как прошлый раз — унёс мешок и штаны себе сшил из него…
— Стоит вспоминать…
Госпожа слушает разговор и улыбается. Этот Володька, принуждённый шить себе штаны из чужих мешков, возбуждает в ней и опасение за целость покупок, и сострадание к нему.
И в глубине души она уже решает дать ему целый пятак, когда он отнесёт её покупки с Новой площади в Ковалиху…
— Сударыня! А потрохов парочку вы не желаете купить? — говорит Володька, болтая в воздухе потрохами, неизвестно откуда появившимися в его руках. По тому, как зорко он смотрит по сторонам и как держит потроха, сударыня догадывается о тайне появления потрохов. Ей это неприятно, и сострадание к человеку погибает в ней пред силой опасения, внушаемого им.
— Нет, не надо, — сухо говорит она.
— А я бы за пятнадцать копеек…
— Гривенник! — объявляет барыня. В принципе она против покупки краденого, но если так дёшево?
— А двенадцать копеек, сударыня, не дадите?
— Гривенник?
Она торгуется только потому, что не хочет поощрять дурных наклонностей этого человека; ей кажется, что, продав потроха так дёшево, он не будет красть в другой раз.
— Извольте! — говорит он. — Вот я их тут в корзиночку помещу… А свёклу вы не купите у меня?
Свёкла у него за пазухой. Барыня начинает подозревать, что там сложено ещё много кое-каких пищевых продуктов. Ей становится положительно противно смотреть на этого человека, вследствие чего она даёт ему за свёклу с прибавлением четырёх деревянных ложек — только семишник.
Затем, купив всё, что ей было нужно, она обвешивает коммерсанта с ног до головы кульками и узлами и, пропустив его вперед себя, идёт домой. А Володька, согнувшись в три погибели, быстро шагает по тротуару, верный своему намерению доставить барыне покупки дешевле извозчика, и по дороге мечтает о премиях, причитающихся к получению с знакомых ему фирм… и о прочем, более выгодном и для него и для его личных покупателей…