Том 4. Джек

Они медленно проходили между скамьями.

— До чего славная парочка! — проговорила жена лесника, когда они поравнялись с нею, и тихо, так тихо, чтобы ее никто не услышал, прибавила: — Бедная малютка! Она будет еще краше матери… Только бы и с ней не случилось такой же беды!

Пожертвования были собраны, и Джек возвратился на место, но ему казалось, будто он все еще чувствует прелесть прикосновения нежной ручки, которую только что слегка сжимал. Однако радости этого дня для него еще не кончились. Когда все вышли из храма на маленькую, запруженную людьми площадь, где каски пожарных и ружья лесников сверкали на солнце среди пестрых нарядов, г-жа Риваль подошла к г-же д'Аржантон и попросила разрешения взять к ним Джека: он у них позавтракает и погостит до вечера, поиграет с девочкой. Шарлотта покраснела от удовольствия, потуже затянула бант на шее сына, взбила его красивые кудри и поцеловала:

— Будь умником!

Дети опять взялись за руки и так быстро зашагали вперед, что г-жа Риваль едва поспевала за ними.

Начиная с этого дня, когда Джека не было дома и кто — нибудь спрашивал: «Где он?»-больше уже не отвечали: «В лесу», — а с полной уверенностью говорили: «Он у Ривалей».

Доктор жил на самом краю селения, в противоположной от Ольшаника стороне. Его домик с антресолями походил на соседние крестьянские дома и отличался от них, пожалуй, лишь прибитой возле двери дощечкой с надписью: «Ночной колокольчик». Потемневшие стены и глухие ставни придавали ему еще более ветхий вид. Сравнительно недавние, но не доведенные до конца переделки указывали на то, что дом в свое время собирались подновить, но неожиданная катастрофа помешала старому жилищу навести на себя некоторый лоск. Так, над входом навес из цинка все еще ожидал, чтобы его застеклили, а пока что отбрасывал на головы тех, кто звонил в дверь, треугольную тень — точно призрачный венец. А в правой части небольшого двора, обсаженного деревьями, начали возводить флигелек, но работу прервали, построив только нижний этаж, в котором зияли прямоугольные провалы окон и дверей.

В самый разгар перестроек с этими славными людьми случилась беда, и они, повинуясь суеверному чувству, которое поймут все, кто любит, приостановили, забросили работы.

С тех пор прошло восемь лет. Но за восемь лет ничего не переменилось, и хотя все в округе давно привыкли к этой картине, все же недостроенный флигелек придавал всему жилищу унылый вид: так человек, упавший духом и утративший ко всему интерес, ничего не доводит до конца, как бы говоря себе: «К чему все это?» Сад, в… который попадали, пройдя через беленный известкой крытый проход, раскинул за домом — трепещущую завесу зелени; он тоже пришел в совершенное запустение. Аллеи заросли травой, широкие листья растений-паразитов покрывали дно бассейна с давно заглохшим водометом.

Такая же печать скорби лежала на обитателях дома. Сама г-жа Риваль, уже восемь лет носившая траур по дочери и не позволявшая себе надеть белый чепец, и маленькая Сесиль, на личике которой лежало выражение серьезности и грусти, так не подходившее к ее возрасту, даже старая служанка, прожившая у этих добрых людей чуть ли не тридцать лет и горевавшая вместе с ними, — все они сгибались под гнетом глубоко запрятанной безмолвной печали.

Один лишь доктор представлял исключение. Постоянные поездки, пребывание на свежем воздухе, все, что отвлекает в дороге, а возможно, и философия человека, который часто сталкивается со смертью, помогли ему сохранить природные наклонности, открытый нрав, живой и веселый.

Стоило г-же Риваль взглянуть на Сесиль, которая с каждым днем все больше походила на мать, — а девочка постоянно была у нее на глазах, — и она еще острее ощущала горечь невозвратимой утраты; доктор, напротив, радовался, что малютка, подрастая, все больше заменяет ему умершую дочь. Когда он после целого дня утомительных поездок оставался после обеда вдвоем с внучкой, пока жена его хлопотала по хозяйству, на него находили приступы бурного веселья, и он громко распевал морские песни, умолкая только под укоряющим взглядом г-жи Риваль, казалось, говорившим: «Вспомни!» Можно было подумать, будто он чувствует себя виновным в том, что на них свалилось такое ужасное горе.

От этого безмолвного скорбного упрека старик сразу впадал в уныние, притихал и, ничего не отвечая, перебирал косы внучки.

Так вот и проходило печальное детство Сесиль. Девочка почти не отлучалась из дому, проводила все время в саду или в большой комнате, заставленной шкафчиками и заваленной пучками высушенных трав и кореньев: она именовалась «аптекой». Сюда выходила дверь постоянно запертой комнаты безвременно погибшей молодой женщины, которую в доме до сих пор оплакивали. В той комнате все напоминало о ее короткой жизни: о детских играх, о занятиях, о нарядах, которые она любила, о вере, которую исповедовала. Тут хранились ее книги, в шкафу были развешаны платья, на стене виднелась картина, изображавшая причастие, — словом, целое собрание уже пожелтевших реликвий. Мать входила сюда одна, охваченная благоговением; ее горе с годами не уменьшалось, хотя время уже наложило безжалостные следы на все эти недолговечные предметы.

Малютка Сесиль часто останавливалась в задумчивости возле этой двери, наглухо запертой, точно вход в склеп. Впрочем, она вообще была мечтательна. В школу она не ходила, ее оберегали от общения с другими детьми-в таком одиночестве не было ничего хорошего. Эта маленькая девочка страдала от недостатка движений. Ей не хватало бурных проявлений жизнерадостности, беспричинных криков, беготни, возни, прыжков — словом, всего того, что забавляет детей, когда их не сковывают взрослые, которые так падки на замечания и насмешки.

— Ее нужно развлекать… — не раз говорил Риваль жене. — Вот мальчуган д'Аржантонов — он такой славный, почти ровесник Сесиль, и уж он-то не проболтается!..

— Так-то оно так! Но что они за люди? Откуда взялись? Их тут никто не знает… — высказывала сомнение недоверчивая г-жа Риваль.

— Милейшие люди, душа моя! Муж, правда, оригинал, но сама понимаешь, он человек искусства!.. Жена умом не отличается, но хорошая женщина. Ну, а уж за их порядочность я ручаюсь.

Г-жа Риваль только покачивала головой. Она не была убеждена в проницательности своего супруга.

— Ну, знаешь, уж ты…

И она только вздыхала, укоризненно глядя на него.

Старый доктор виновато опускал голову; Но все же не отступался.

— Берегись! I-говорил он. — Девочка скучает; Как бы она у нас не заболела. Да и чего ты боишься? Джек — ребенок, Сесиль — тоже. Что тут может быть?

Наконец бабушка уступила, и Джек сделался товарищем Сесиль.

Для него наступила совсем новая жизнь. Сперва он приходил редко, потом-чаще, затем-каждый день. Г-жа Риваль быстро привязалась к атому милому мальчику, скромному и нежному, которого угнетало безразличие домашних, подобно тому, как Сесиль угнетало царившее в доме уныние. Добрая женщина поняла, что мальчик заброшен: у него вечно не хватало пуговиц на куртке, и во всякое время дня он был свободен — не посещал школу и не готовил уроков.

— Стало быть, ты не ходишь в школу, голубчик?

— Нет, сударыня. — И тут же он прибавлял, ибо в сердце ребенка нередко таятся настоящие россыпи деликатности: — Со мной мама занимается.

Забавно было бы поглядеть, как справилась бы с этим делом злополучная Шарлотта, у которой были птичьи мозги! Впрочем, большой наблюдательности не требовалось, чтобы догадаться, что родители совсем не заботятся о мальчике.

— Просто уму непостижимо, — говорила г-жа Риваль мужу, — как это они разрешают ребенку с утра до вечера слоняться без дела.

— Что ты от них хочешь? — отвечал доктор, стремясь выгородить своих друзей. — Он как будто не хочет учиться, а может, способности у него неважные. Мальчик, видно, туповат.

— Ну да, туповат! Скажи лучше, что его отчим не жалует… Дети от первого брака всегда в загоне!

В доме доктора Джек обрел настоящих друзей. Сесиль в нем души не чаяла, не могла дня без него прожить. В хорошую погоду они играли в саду, в дурную — шли в аптеку. Там безотлучно находилась г-жа Риваль. В Этьоле фармацевта не было, и она собственноручно изготовляла по рецептам мужа простые лекарства — болеутоляющее питье, порошки, отвары. Добрая женщина уже двадцать лет кряду занималась этим и приобрела большой опыт, так что в отсутствие доктора многие обращались за советом прямо к ней. Дети любили сидеть в аптеке. Они по слогам разбирали выведенные на пузырьках из матового стекла диковинные латинские надписи, вроде sirupus gummi [20] или, вооружась ножницами, нарезали этикетки, клеили пакетики: Джек, как всякий мальчик, делал это неуклюже, Сесиль трудилась тщательно и серьезно. Видно было, что девочка, когда вырастет, станет умелой, усидчивой и трудолюбивой женщиной. Она брала пример с бабушки. Старушка ведала аптекой, переписывала рецепты, отмечала в книге сделанные за день доктором визиты, напоминала забывчивым пациентам об уплате.

20

Сироп аз камеди (лат.).