Том 4. Эмигранты. Гиперболоид инженера Гарина
Шрифт:
— Восемьдесят тысяч! — заревел Леон Манташев. — Восемь тысяч получи на чай, скотина! Пшел! — и под ноги оторопевшему лакею швырнул последнюю пачку.
Шеф, портье и коридорные отступили от двери, охваченные сильным волнением.
В то же утро Манташев переехал в гостиницу «Мажестик», в апартаменты, сдававшиеся обычно коронованным лицам и американцам с Пятого авеню. Темперамент его искал выхода. Манташеву сразу показалось тесно в этом городишке. (Париж тогда еще только приспосабливался к приему дорогих гостей.) Например: машины «роллс-ройс» он не мог найти ни в одном магазине, — предлагали заказать на фабрике — и ждать полгода?… А портные! Парижские портные шили на мертвецов! А женщины, черт возьми! У самых шикарных фантазия не шла дальше ужина
Попытки бушевать на Монмартре также не вывели души на простор. Самая дорогая котлета стоила двадцать франков. Шампанское — пятьдесят франков. Правда, во всех кафе (слух о нем уже облетел Монмартр) «баловня судьбы» приветствовали джаз-банды салютом, — он сидел, густо обсыпанный конфетти, обмотанный серпантином, обвитый голыми руками девчонок. Его знаменитые усы, торчавшие из этой путаницы, зарисовывались карикатуристами и даже были опубликованы в газетах. Все же это был не размах. Красивая идея — откупить на всю ночь уличные развлечения на бульваре Клиши — наткнулась на сопротивление полиции. Даже любимое дело — скаковая конюшня — не могло заполнить времени. Он купил четырех кровных жеребят и двух трехлеток для дерби, но и с этим приходилось ждать до весны. Вместо нищеты ему грозила скука.
С первых же дней к нему прилип один жизнерадостный эмигрант, мосье Сипин (по-видимому, просто — Сипкин), знающий Париж, как дно своего кошелька. С первым утренним кашлем счастливого миллионера Сипин проскальзывал в опочивальню со свежими новостями и игривыми предложениями. Он садился за пианино, пел бульварные новинки, имитировал знаменитостей, изображал один целый оркестр, чудно лаял собакой, до жути правдиво изображал автомобильные гудки, мог есть сколько угодно и что угодно, даже гнилое, кроме того, он зорко следил за многочисленными просителями, надоедливо крутившимися вокруг отеля «Мажестик».
По его совету Манташев купил мрачный дворец на набережной Сены, с великолепными конюшнями во дворе. Столовая в бельэтаже была расширена и украшена колоннадой, вторая столовая оборудована под кавказский духан с очагом для шашлыков. Устроен бассейн для плавания, гимнастический и спортивный залы. Особое внимание обращено на спальни наверху — их было три: личная, холостая, в английском вкусе, затем помпадурная с подлинной кроватью Марии Антуанетты — для красивых связей, и — зеркальная с фонтаном — для легких массовых развлечений. Нижний этаж отведен под контору и жилища челяди.
На новоселье было разослано триста билетов — в редакции газет, кое-кому из русских и подавляющее большинство — женщинам по списку Сипина. Новоселье это произошло как раз накануне того дня, когда Левант и Налымов приехали к Манташеву. В доме еще не все было в порядке.
— Не везет, несчастье, боюсь, не примут, — шептал Левант, стоя в вестибюле и глядя на верх мраморной лестницы, откуда на заду по перилам съезжала с папироской очень хорошенькая, но помятая девушка в пышной юбочке, с голой спиной и худыми руками. Спустившись, она с гримаской выпустила дым в лицо посторонившемуся Леванту и надтреснутым голоском потребовала у портье шубу и такси.
На верху лестницы к Налымову подошел мосье Сипин, — лицо его со страдальчески выпученными глазами было как у призрака, смокинг — в пуху.
— Мосье, вы опоздали ровно на двадцать четыре часа, — сказал он, покачнувшись.
Когда Налымов назвал себя и объяснил, что — по неотложному нефтяному делу, Сипин надул дряблые щеки…
— Боюсь, что Леон не в состоянии сегодня заниматься делами… Правда, он только что из бассейна после гимнастики, но… Он несколько угнетен… Хотя, может быть, ваш визит развлечет его, идемте.
Леон Манташев, в пестром халате, с мокрыми и непричесанными волосами сидел в туалетной комнате и, устало облокотясь, глядел в огромное наклонное зеркало. На краю туалета дымила папироска. Он вяло поднялся навстречу, — преувеличенно длинный в халате; усы его висели, восточные глаза страдали, — протянул обе
руки Налымову, кивнул Леванту (которому в большинстве случаев только кивали, не соображая, как это болезненно даже для жулика).— Господа, садитесь где-нибудь, — здесь такой беспорядок после вчерашнего… Сипинка, будь другом, скажи какому-нибудь болвану — кофе, четыре чашки, самого крепкого… (Вдогонку Сипину.) Да чего-нибудь спиртного… В комнаты не зову, Боже сохрани, там еще валяются девчонки на диванах… Одну нашел в бассейне, — половина туловища в воде, — спит, — правда, вода теплая, но как она не утонула? Все-таки не ожидал от французов, но ужасные развратники, ёрники, ч-е-о-о-орт знает что такое. После войны, что ли, такие стали? В восточной комнате утром нашли несколько мужских кальсон. Нет, господа, пировать нужно уметь. Пускай царствует эрос, но красиво, по-римски… Ну, заблевали же все ковры! Очень жалко, что вас не было, Василий Алексеевич. У меня возникла идея сделать над столом балдахин из малинового бархата, на золотых копьях, и вот для чего: когда подают десерт, с балдахина начинают сыпаться розовые лепестки… Розы падали, падали, покрыли стол, всех гостей… Красиво… В утренней прессе, кажется, еще нет, но в вечерней будет полный отчет… Этот прием влетел мне в триста тысяч франков… (Он взял с края туалета дымящуюся папироску, сильно затянулся.) Этот дом обходится мне не дешево во всяком случае… Сотни тысяч так и летят… Господа… (Оглянул собеседников изумленными глазами.) Я не чувствую себя богатым человеком!..
— Полковник Налымов и я, — заторопился Левант, — именно по этому вопросу и позволили себе…
Манташев, — не обращая на него внимания:
— Деньги тают в руках, господа… Нужно что-то предпринимать. Так мне не хватит и до конца года.
— Мы опять с предложением, — сказал Налымов, — вернее: его идея, моя гарантия.
— Вам верю, как Богу, Василий Алексеевич… Что это — опять Детердинг?
Левант, подавшись вперед на стуле и ощерив по-шакальи зубы:
— На Детердинга рассчитывать больше не приходится… Политическая обстановка круто изменилась к худшему. (Манташев моргнул, точно ему в глаза бросили песок.) Сведения из Ревеля и Ростова-на-Дону самые тревожные. Детердингу скоро понадобится вмешательство европейских войск, чтобы узнать, как пахнет кавказская нефть.
Манташев перевел глаза на Налымова. Тот подтвердил, что действительно за последнюю неделю в России произошел тревожный перелом. Сизо-бритое оливковое лицо Леванта с кривым носом многозначительно усмехнулось:
— Господин Манташев, вы неплохо заработали на наступлении Деникина и Юденича. Сегодня вы сумеете заработать еще больше на отступлении Деникина и Юденича… Мы вам гарантируем минимум удвоение капитала. Если это вам подходит, вы платите нам пятнадцать процентов куртажных…
— Ого, пятнадцать процентов, — пробормотал Манташев, скрывая тревогу. — Ну нет, это жирно!..
— Двенадцать нам предлагает Чермоев.
Манташев с живостью поднялся, но туалетная комната была тесна для его широких движений, и он повалился на кушетку.
— Я широкий человек, господа, но надо же иметь совесть. (Молчание. Лицо Леванта решительно выражало, что совести у него нет.) Вы пользуетесь моей головной болью… Предположим — я согласился… Рассказывайте…
— Вчерашний раут запишите себе в актив, — начал Левант. — Когда человек после такого раута появляется на бирже, бумаги у него рвут из рук.
И он подробно стал излагать те же соображения, что и Налымову в кафе у Фукьеца.
— …Парижская пресса будет пока молчать. Вчера Денисов выехал в Лондон, чтобы придержать лондонскую прессу. Все это глупость: Деникину и Юденичу ничего не поможет, это — мертвецы… Интервенцию нужно делать европейскими войсками — открыто, широко, в полном контакте с деловыми кругами… Но оставим это… В нашем распоряжении — три-четыре дня. Нужно продавать, покуда у вас хватит присутствия духа… Потом за сотню тысяч франков французская пресса утопит русских генералов как миленьких. Тут уже самому Детердингу не удержать биржи…