Том 4. Фома Гордеев. Очерки, рассказы 1899-1900
Шрифт:
— Не дрыхни, не дрыхни, не дрыхни…
Когда же он отпустил её, она, дрожащая от холода и боли, сквозь слёзы и рыдания сказала ему:
— Погоди, Васька! Придёт твоё время… и ты заплачешь! Есть бог, Васька!
— Поговори! — спокойно сказал он. — Засни-ка в зале ещё раз! Я тебя тогда выведу на двор, выпорю и водой обливать буду…
У жизни есть своя мудрость, ей имя — случай; она иногда награждает нас, но чаще мстит, и как солнце каждому предмету дает тень, так мудрость жизни каждому поступку людей готовит возмездие. Это
Наступил и для Васьки день возмездия.
Однажды вечером, когда полуодетые девицы ужинали перед тем, как идти в зал, одна из них, Лида Черногорова, бойкая и злая шатенка, взглянув в окно, объявила:
— Васька приехал.
Раздалось несколько тоскливых ругательств.
— Смотрите-ка! — вскричала Лида. — Он — пьяный! С полицейским… Смотрите-ка!
Все бросились к окну.
— Снимают его… Девушки! — радостно вскричала Лида. — Да ведь он разбился, видно!
В кухне раздался гул ругательств и злого смеха — радостного смеха отомщённых. Девицы, толкая друг друга, бросились в сени навстречу немощному врагу.
Там они увидали, что полицейский и извозчик ведут Ваську под руки, а лицо у Васьки серое, на лбу у него выступил крупными каплями пот и левая нога его волочится за ним.
— Василий Мироныч! Что это? — вскричала хозяйка. Васька бессильно мотнул головой и хрипло ответил:
— Упал…
— С конки упал… — объяснил полицейский. — Упал, и — значит, нога у него под колесо! Хрясть… ну и готово!
Девицы молчали, но глаза у них горели, как угли.
Ваську внесли наверх в его комнату, положили на постель и послали за доктором. Девицы, стоя перед постелью, переглядывались друг с другом, но не говорили ни слова.
— Пошли вон! — сказал им Васька.
Ни одна из них не тронулась с места.
— А! Радуетесь!..
— Не заплачем… — ответила Лида, усмехаясь.
— Хозяйка! Гони их прочь… Что они… пришли!
— Боишься? — спросила Лида, наклоняясь к нему.
— Идите, девки, идите вниз… — приказывала хозяйка.
Они пошли. Но, уходя, каждая из них зловеще взглядывала на него, — а Лида тихо сказала:
— Мы придём!
Аксинья же, погрозив ему кулаком, закричала:
— У, дьявол! Что — изломался? Так тебе и надо…
Очень изумила девиц её храбрость.
А внизу их охватил восторг злорадства, мстительный восторг, острую сладость которого они не испытывали еще. Беснуясь от радости, они издевались над Васькой, пугая хозяйку своим буйным настроением и немножко заражая её им.
И она тоже рада была видеть Ваську наказанным судьбой; он и ей солон был, обращаясь с нею не как служащий, а скорее как начальник с подчинённой. Но она знала, что без него не удержать ей девиц в повиновении, и проявляла свои чувства к Ваське осторожно.
Приехал доктор, наложил повязки, прописал рецепты и уехал, сказав хозяйке, что лучше бы отправить Ваську в больницу.
— Девицы! Что
же, навестим, что ли, больного-то душеньку нашего?! ухарски вскричала Лида.И все они бросились наверх со смехом и криками.
Васька лежал, закрыв глаза, и, не открывая их, сказал:
— Опять вы пришли…
— Чай, нам жалко тебя, Василь Мироныч…
— Разве мы тебя не любим?
— Вспомни, как ты меня…
Они говорили негромко, но внушительно и, окружив его постель, смотрели в его серое лицо злыми и радостными глазами. Он тоже смотрел на них, и никогда раньше в его глазах не выражалось так много неудовлетворённого, ненасытного голода, — того непонятного голода, который всегда блестел в них.
— Девки… смотрите! Встану я…
— А может, бог даст, не встанешь!.. — перебила его Лида.
Васька плотно сжал губы и замолчал.
— Которая ножка-то болит? — ласково спросила одна из девиц, наклоняясь к нему, — лицо у ней было бледно и зубы оскалены. — Эта, что ли?
И, схватив Ваську за больную ногу, она с силой дёрнула её к себе.
Васька щёлкнул зубами и зарычал. Левая рука у него тоже была разбита, он взмахнул правой и, желая ударить девицу, ударил себя по животу.
Взрыв смеха раздался вокруг него.
— Девки! — ревел он, страшно вращая глазами. — Берегись!.. Убивать буду!..
Но они прыгали вокруг его кровати и щипали, рвали его за волосы, плевали в лицо ему, дёргали за больную ногу. Их глаза горели, они смеялись, ругались, рычали, как собаки; их издевательства над ним принимали невыразимо гадкий и циничный характер. Они впали в упоение местью, дошли в ней до бешенства. Все в белом, полуодетые, разгорячённые толкотнёй, они были чудовищно страшны.
Васька рычал, размахивая правой рукой; хозяйка, стоя у двери, выла диким голосом:
— Будет! Бросьте… полицию позову! Убьёте вы… батюшки! ба-атюшки!
Но они не слушали её. Он истязал их года, — они возмещали ему минутами и торопились…
Вдруг среди шума и воя этой оргии раздался густой, умоляющий голос:
— Девушки! Будет уж… Девушки, пожалейте… Ведь он тоже… тоже ведь… больно ему! Милые! Христа ради… Милые…
На девиц этот голос подействовал, как струя холодной воды: они испуганно и быстро отошли от Васьки.
Говорила Аксинья; она стояла у окна и вся дрожала и в пояс кланялась им, то прижимая руки к животу, то нелепо простирая их вперёд.
Васька лежал неподвижно; рубашка на его груди была разорвана, и эта широкая грудь, поросшая густой рыжей шерстью, вся трепетала, точно в ней билось что-то, билось, бешено стремясь вырваться из неё. Он хрипел, и глаза его были закрыты.
Столпившись в кучу, как бы слепленные в одно большое тело, девицы стояли у дверей и молчали, слушая, как Аксинья глухо бормочет что-то и как хрипит Васька. Лида, стоя впереди всех, быстро очищала свою правую руку от рыжих волос, запутавшихся между её пальцами.