Том 4. Москва и москвичи. Стихотворения
Шрифт:
На другой или третий день Владимир Алексеевич позвал меня в кабинет. Усадив против себя, он раскрыл табакерку.
— «Власть тьмы» прочитал?
— Прочитал, — ответил я.
— Что скажешь?
— «Власть тьмы» произвела на меня сильное впечатление. Я еще не читал ни одной такой книги, которая действовала бы так захватывающе.
— Что же производит сильное впечатление?
— Мне уже начинает казаться, не был ли у нас когда-нибудь в деревне Толстой. У нас есть старик — дедушка Василий Макушкин, которого почему-то все зовут Зюбой, он — две капли воды Аким Толстого, будто с него и написан. Только и слышишь от него «тае» да «того»: «Лука Иваныч, скажет он, как бы тае… не опоздать с посевом… посев того…
Владимир Алексеевич отодвигает ящик письменного стола, где у него всегда есть что-нибудь про запас, достает оттуда конфетку и подает мне с доброй улыбкой.
— Это тебе гонорар за рецензию на «Власть тьмы». Таков был Гиляровский. С первых дней появления в его доме я не помню других отношений с его стороны, кроме товарищеских, дружеских, будто мы были родные или ровесники.
В один из вечеров В. А. Гиляровский рассказал мне о своей родословной. По семейным преданиям, прадеды его по мужской линии в старину жили в запорожских степях.
Один из них был выслан под надзор полиции в Новгородские края. Он слыл среди окружающих неуемным весельчаком, жизнелюбом и редкой доброты человеком. За свой веселый нрав он получил от друзей и близких кличку Гилярис (веселый). От этого латинского корня и пошла фамилия Гиляровских.
Отец писателя — Алексей Иванович — по окончании духовной семинарии служил помощником управляющего лесным имением графа Олсуфьева в Вологодских дремучих лесах. Сам управляющий, П. И. Усатый, был потомком запорожских казаков, бежавших на Кубань после уничтожения Запорожской сечи Екатериной II. У Усатого была дочь Надежда Петровна, на ней и женился Алексей Иванович. Таким образом, и по женской линии родословная вела писателя к запорожцам.
Гиляровский в жизни
Как-то, сидя за столом у Владимира Алексеевича, В. М. Дорошевич сказал:
— Соблазнительно, Гиляй, написать твою биографию.
Действительно, бурно и содержательно прожил Владимир Алексеевич свои восемьдесят два года. Про него можно сказать: этот человек не жил, а горел. В обычные человеческие нормы он не укладывался. Подобное отмечал и А. П. Чехов, сказавший ему однажды: «Тебя не опишешь, ты все рамки ломаешь».
— Душу В. А. Гиляровского на коне не объедешь, — так говорили и писали о нем современники.
Хорошо знавший В. А. Гиляровского сотрудник «Русского слова» С. В. Яблоновский писал: «Оригинален сам Гиляровский, как личность. Медвежья сила в душе, такой мягкой, такой ласковой, как у ребенка. Если как у писателя у него есть талант, то как у человека у него имеется гений, гений любви».
Он весь был для людей. Похлопотать за человека, помочь ему в чем-нибудь или, как он говорил, «дать человеку перевернуться в трудный час» — словно было его призванием.
Многое повидав в жизни и многое пережив, Гиляровский стал другом обездоленных и всегда близко к сердцу принимал человеческую нужду. Кто только не приходил к нему в дом за помощью! Молодые художники, ученики Училища живописи, студенты, обитавшие на Ляпинке. Среди просителей можно было видеть писателей из народа, актеров и всякую бедноту, вплоть до хитрованцев. Мария Ивановна говорила ему: «Ты хоть хитрованцев-то не пускай в дом, ведь зарежут когда-нибудь». Были и такие просители, которые приходили часто. Они конфузились, извинялись за вынужденную надоедливость. Он, понимая это состояние, отвечал каламбуром:
Не бойся надоесть,Когда надо есть.Жена И. Е. Репина Нордман-Северова в своей книге «Воспоминания»
передает такой случай. Репин, Нордман-Северова и Гиляровский ехали в трамвае с какой-то выставки. Вдруг на одной из остановок Гиляровский стремительно вылетел из вагона и через минуту возвратился обратно. Оказывается, он заметил на остановке одного из своих опекаемых и выскочил, чтобы сунуть ему деньги. Это выглядело немного странно, но потому его и называли оригиналом, человеком из легенды, что его действия часто выходили за общие рамки. Он не только помогал тем, кто к нему приходил, но и сам находил нуждающихся. Можно привести такой пример. Улица кишмя кишит народом, туда и обратно двигаются люди всякого вида, возраста и достатка. Вот показывается человек в сбитых ботинках, в костюме не первой свежести, в широкой шляпе, из-под которой выбиваются длинные волосы. «Кажется, актер», — срывается у Гиляровского, и он, загораживая дорогу неизвестному, протягивает ему руку:— Гиляровский…
— Как же… Как же… Слыхал, знаю… Завязывается разговор. Выясняется, что неизвестный
действительно актер. Он рассказывает, откуда приехал, где играл, какие роли исполнял, и в том числе называет роль Наполеона. У них находятся общие знакомые. Но актер не может понять, зачем и почему его остановили. Однако это скоро выясняется. Гиляровский спрашивает, приятно улыбаясь:
— Пообедать-то сегодня есть на что? Актер конфузится, краснеет.
— Знаете ли… Видите ли…
А у Владимира Алексеевича уже сверкает в руке бумажка, которую он и сует ему. Тот поражен, растроган, благодарит.
— Я очень тронут, вы так относитесь… Писатель шутливо закругляет:
— Очень рад дать взаймы «Наполеону». До свиданья, заходите.
Гиляровский часто делился с беднотой своей трудовой копейкой и часто давал из последних.
Бывало и так. Утром на квартиру вваливается неизвестная старуха, крестьянка, в домотканой одежде, с кошелкой яиц в руках.
— Мне Елеровского, — говорит она.
Выясняется, что Гиляровский помог ей купить корову, и она в знак благодарности принесла ему яиц. Где находится деревня старухи, как попал Гиляровский туда и при каких обстоятельствах помог купить корову — этим дома никто не интересуется, это обычное явление.
Как-то вернувшись домой, Владимир Алексеевич услышал, как в кухне плачет домашняя работница. Она получила от матери из деревни письмо, в котором та писала, что у нее назначили на продажу с аукциона корову за неуплату оброка.
— Почему ты раньше не сказала? Попросила бы у меня денег, послала бы матери.
— Я посылала, мне Мария Ивановна денег дала, — отвечает работница со слезами, — должно быть, недоимка большая, не хватило. Не знаю, сколько надо, только корову продадут, как бог свят, продадут, — решила она и снова заревела.
Дело требовало срочного решения. Отправлять деньги было нецелесообразно: они могли не попасть к сроку, а прислуга, если ее отправить в деревню, могла там в такое горячее время не добиться толку, и он решил поехать сам.
Гиляровский позвонил по телефону Струнникову и пригласил его в попутчики. Тот согласился. Они поездом поехали в Рязанскую или Тульскую губернию, высадились в каком-то городишке, а оттуда отправились в деревню на санях.
Мать всполошилась, узнав, что сам хозяин привез деньги. Она опустилась на колени и поклонилась ему в ноги. Недолго думая, Гиляровский тоже опустился на колени и поклонился в ноги старухе.
Приехали они, как выяснилось, вовремя. Начальство распорядилось назначить на завтра обход по деревне и отбирать у неплательщиков имущество. Как всегда, в зависимости от задолженности, отбирали у крестьян самовары, а если самовара нет, то брали тулуп или овцу; при большой задолженности уводили со двора корову или лошадь, даже если она была единственная скотина в хозяйстве. Таковы были нравы самодержавия.