Том 4. Наша Маша. Из записных книжек
Шрифт:
Одесса.
В Дитячому мiстечку (детском городке) имени III Интернационала. Иду по Тополевой улице. Слышу за забором:
— Хлопци! Хлопци! Письменник иде!
. . . . .
— Дядя, правда, что у вас в Ленинграде только два раза в пятидневку бывает солнце?
. . . . .
Вечером девочки в обнимку гуляют по аллее.
. . . . .
— Ша! Зашейте рты!
. . . . .
И здесь идет дождь. И здесь ребята прыгают и кричат:
Дождик, дождик, перестань…
Это заклинание путешествует по всей России. Но в каждом новом месте ребята заканчивают
В Мензелинске ехали, помнится, уже «во Казань».
Одесские ребята громче других кричат:
Дождик, дождик, перестань, Я поеду на Фонтан.. . . . .
На Ришельевской парикмахерская «ДВА БРАТА». Где-то на другой улице другая «перукарня»:
«БАСТИЛИЯ»
Очень симпатичная традиция.
. . . . .
Поезд «Батум — Тифлис» отходит в девятом часу вечера. В сумерках проплывают низенькие станционные постройки, пестрый батумский базар, низкорослый, одноэтажный и двухэтажный, город. Милый город с его субтропической флорой, с пальмами, кипарисами, с запахами моря, угля, кофе, пеньки, машинного масла, — город, скорее, какой-то южно-американский, чем черноморский. Не хватает только королей и капусты.
. . . . .
Задавили осла, ишака. Стояли в степи минут двадцать. Я видел, как мальчик-азербайджанец, рыдая навзрыд, нес отрезанную колесами паровоза голову осла. Держал ее за ухо, нес как ведро с водой, припадая на одну ногу, семеня мелкими шажками…
. . . . .
В поезде, спасаясь от скуки, показывают фокусы, рассказывают анекдоты, загадывают загадки, вроде такой:
— Из Тифлиса вышел скорый поезд, делающий семьдесят верст в час. А из Москвы вылетела муха, летящая со скоростью три версты в час. Где они встретятся?
. . . . .
Сухопарая девушка в красном платье на глазах у всех чистит молоком свои белые туфли-спортсменки. Через минуту ее пожилой сосед вдруг начинает черные свои штиблеты чистить помидором. Скучно, наверно, очень.
. . . . .
У бабушки в Боровске. Здесь я не был шесть лет. В 1924 году, по пути «к Перестиани», когда мы направлялись с Гришей на поиски кинематографического счастья, мы заходили сюда дня на три. Были еще совсем мальчики. Курили потихоньку — во дворе, в уборной.
— Думаешь, мы не видели? — говорит, улыбаясь, бабушка. — Войдете в уборную — оттуда из всех щелей дым как на хорошем пожаре!
. . . . .
Закрытый и запущенный, разрушающийся Пафнутьевский монастырь. Святой Пафнутий Боровский жил, если не ошибаюсь, в XVI веке. В деревне Высокая сохранилась (и, кажется, действует) церковь, построенная этим святителем. Оттуда же берет начало река Текижа. Предание гласит, что Св. Пафнутий, ударив жезлом о землю, воскликнул:
— Теки же!
И возник источник, и забил ключ, и потекла река Текижа.
. . . . .
У
бабушкиных знакомых — швейная машина, которая не будет работать, если ее не подержать полчаса в русской печке или в духовке.. . . . .
В 1919 году приезжали в Боровск из окрестных деревень мужики, ходили по домам, спрашивали:
— А не продается ли тут комод с белыми зубами?
— Что за комод с зубами?
— А на котором ребятишкам побренчать можно.
Имелся в виду рояль.
Был, говорят, случай. Купил — выменял на муку и картошку — один мужичок рояль. А рояль был большой, полуконцертный, ни за что не лезет в избу. Пришлось пропиливать стену. Белые зубы оказались в горенке, а хвост — в сенях. Заменял стол. На нем стояли горшки, чугуны, крынки…
. . . . .
За чаем бабушка рассказывала:
— Жил-был в купеческой Москве Савва Никитич, фабрикант, владелец кирпичных заводов. Богатырь, силач и росту как Петр Великий или Гулливер. И при том этот Савва Никитич был чудак первой гильдии.
Зимой у Кацеповых собрались гости. Вздумали после чая играть в снежки. Вышли во двор и стали кидаться снегом.
У Кацеповых жила гувернантка Ольга Егоровна, маленькая, шустрая старушоночка. Она все старалась подскочить и кинуть Савве Никитичу за шиворот снега. Все бегает вокруг и никак не может допрыгнуть до его великанской шеи.
А ему надоело так… Он взял уважаемую Ольгу Егоровну за талию, поднял, перевернул и сунул ее вверх ногами в снег.
Так она и дрыгала своими коротенькими ножками в полосатых чулках.
. . . . .
Боровский водовоз. Крепкий немолодой мужичок в вытертой кожаной фуражке. Развозит воду по хозяевам. Его ждут, не уходят гулять, чтобы не остаться без воды.
Взволнованный голос у соседей:
— Водовоз приехал!
Первого числа каждого месяца, когда водовоз получает с хозяев деньги, он напивается. Но и пьяный развозит воду.
Как частника, его лишили избирательного голоса. Очень обиделся, хлопотал:
— Какой же я частник? Я на общество работаю!
Наконец вернули голос.
На радостях крепко выпил и пьяный возил свою бочку по городу. Подошел к милиционеру:
— Милиционер! Я право голоса получил! Могу я петь?
— Пой.
И он шел рядом с коричневой своей, дубового цвета, бочкой, лихо крутил в воздухе вожжами, будто на свадьбу ехал, и пел.
. . . . .
Настоящая московская речь:
— Жира стояла уж-жасная.
— Шилун ты какой!
— Два шига сделал и стаит.
. . . . .
Бабушка:
— Юлию Николаевну не узнать. Старенькая, согнутенькая ходит.
. . . . .
Бабушкин муж Аркапур. Отчим нашего отца. Читает Библию. Книгу Притчей Соломоновых. На полях делает карандашом пометки, некоторые стихи подчеркивает. Например:
«Лучше жить в углу на кровле, чем со сварливой женою в пространном доме».
«Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит ее от него».
«Не оставляй юноши без наказания: если накажешь его розгою, он не умрет; ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней».