Том 4. Очерки и рассказы 1895-1906

Мы еще о чем-то говорили. Он сообщил мне, что он женат, отец семейства, что-то еще вспоминали, но так как вспоминать было нечего, то и разговор наш клеился плохо.

Дама кончила играть, встала, смерила нас взглядом, как бы раздумывая, и лениво позвала:

— Александр Павлович!

Черноцкий, мой товарищ, встав, проговорил, как бы в оправдание, указывая ей на меня:

— Неожиданная встреча двух товарищей…

Она сделала какой-то скучающий намек на улыбку и такое выражение, как бы говорила: что мне до этого?

Я поднялся, чтоб уйти, и на вопрос Черноцкого ответил благодушно:

— Хочется немного на палубе посидеть.

Они оба подарили меня благодарным взглядом. Не трудно, в сущности, заслужить людскую благодарность.

Кто она, жена его?

Сижу на палубе и думаю, что теперь было бы, если б я сидел в своем местечке?

Время к ужину — денщик накрывает толстого полотна скатерть на стол, ставит неизменный судок, рюмку с надбитой шейкой, графинчик, холодную отварную говядину, хрен.

Вваливается субалтерн-офицер, забулдыга Кирсановский, и начинает приговаривать:

— Маленькая котлетка и четверть баранины — и сыт человек; маленькая рюмка рябиновки и четверть очищенной — и пьян человек; маленькая подушечка, еще что-то — и спит человек!

Человек все-таки, а не животное. И десять лет с таким товарищем!

— Э-эх! — несется мой густой вздох по палубе. Оглядываются: какой такой бегемот вылез из воды и вздыхает?

— Ну что ж, ужинать и спать.

Спустился в рубку, заказал поросенка под хреном, водки, пива, полпорции свежей икры. Достал книгу.

Вошел еще какой-то господин, жиденький, пожилой, с редкими, зачесанными седыми волосами, со взглядом, в котором чувствуется претензия какая-то. Господин прошел на палубу и скоро возвратился с дамой в голубой накидке. Черноцкий шел за ним, ленивый и угрюмый.

Господин, а за ним и она прошли в край залы, где стоял рояль, а Черноцкий, дойдя до половины стола, остановился в раздумье. Он лениво протянул руку, нажал пуговку и, когда вошел человек, бросил:

— Карточку…

Затем, обратившись к седому господину, проговорил с почтительной фамильярностью:

— А вы, ваше превосходительство, не проголодались еще?

Его превосходительство довольно сдержанно ответил:

— Н-нет.

Но дама, быстро проговорив: «а я голодна», подошла к Черноцкому и начала рассматривать с ним карточку. Она стояла спиной к пожилому господину, но лицом к Черноцкому и ко мне.

— Что ест ваш товарищ?

— Вы что едите?

Я покраснел, поднял глаза и встретился с ее взглядом.

— Поросенка под хреном.

Она слегка усмехнулась, перевела глаза на Черноцкого, — очевидно, Черноцкий не ее муж: на мужей так не смотрят.

Она поймала мой взгляд и твердо смотрит, и глаза смеются. Ну, бабенка! А Черноцкий же при чем тут?

— Познакомьте же меня…

Черноцкий смущен.

— Гм… — он комично косится на генерала, изображает некоторое затруднение в лице и говорит официальным голосом светского человека: — Позвольте вам представить моего товарища…

Затем Черноцкий, делая движение в сторону господина, говорит:

— Ваше превосходительство, позвольте вам представить…

И мы с генералом, с кислыми физиономиями, идем друг к другу.

Я понял этот маневр, когда супруг от перспективы разговаривать с такой особой, как я, — а ничего другого, очевидно, для него не предназначалось, — предпочел, сделав озабоченное лицо, сбежать в каюту.

Мы остались втроем в зале, и я недоумевал: что же мне теперь делать? Роль моя, очевидно, была сыграна. Доесть и спать.

Но она обошла вокруг стола и села совсем рядом со мной.

Руку свою, выше локтя оголенную, она положила на стол, облокотила на нее свою голову и смотрела на меня так, что мне казалось, что она в это время думала: «Пожалуйста, не думай, что твоя физиономия может меня испугать или быть неприятной».

В ответ на это я только усердно засовывал себе в рот громадные куски своего поросенка.

Она усмехнулась и проговорила:

— Не подавитесь…

— Благодарю за совет; буду рад в свою очередь быть полезным.

— Уговорите вашего товарища высадиться вместе с нами.

Я посмотрел на Черноцкого. На мгновение лицо его сделалось чернее ночи, но он ничего не ответил и, отойдя к окну, стал смотреть на реку.

Я молча развел перед ней руками и проговорил:

— Нельзя ли что-нибудь попроще, вроде: пиль, апорт…

Она усмехнулась. Подошел Черноцкий.

— Мы ведь ничего еще не заказали.

— Так заказывайте.

— Я не знаю, чего вы хотите?

— Должны знать.

— Marie! — позвал жену из коридора голос супруга. Она вышла; возвратилась и сухо проговорила:

— Я не буду ужинать… Прощайте…

Она бросила многозначительный взгляд Черноцкому, протянула нам руку; пройдя до коридора, остановилась там и, положив руку на косяк, повернула голову к Черноцкому:

— Вы поедете с нами?

Черноцкий в ответ быстро подошел к ней, с ней вместе прошел в коридор, и, завернув, оба они исчезли на палубе.

Через несколько минут на мгновение заглянула фигура супруга, скользнула по мне холодным, даже ледяным взглядом, как будто я и был главный виновник всего, и скрылась.

Я подождал еще, встал и ушел в общую мужскую каюту.

Чьи-то еще вещи лежали, кроме моих, на одной из коек. Вероятно, Черноцкого и больше никого: спать будет просторно, не душно. Какой-то червяк неудовлетворения сосал меня, как будто сильнее даже, чем там, в местечке.

Если там сон, который должен перейти и так и перейдет в смерть, если такова неизбежная судьба, то там сон без пробуждения, без скучного сознания, которое буравит, что вот-де не для тебя весна придет, не для тебя все эти ароматы какой-то, может быть, и пошлой по существу жизни, но красивой, яркой, с этими красавицами…