Том 4. Очерки и рассказы 1895-1906

Осенний день кончался, надвигались преждевременные сумерки, задул ветер и нес по дороге облака пыли и желтых листьев.

Сердце Пети тоскливо сжималось.

Ах, как все, все было нехорошо! И единица, и пощечина, и голубка, и Варвара, и отец. И все то, что еще будет сегодня ночью, когда отец напьется и будет, как привиденье, ходить по дому, отыскивая мать. И сегодня это непременно будет, потому что после ссоры он всегда напивается. И будет так страшно. И еще страшнее думать об этом и ждать, когда придет ночь, темная и страшная, и отделит их дом от всех. И останутся они одни в своем доме с пьяным, ничего не помнящим отцом.

Петя тоскливо смотрел на город.

Есть же счастливцы из его товарищей, которые живут в городе, в теплых, светлых квартирах, у которых даже деньги есть. Скучно станет — захотят, пойдут в кондитерскую есть пирожное или в гости к товарищам пойдут, на главную улицу гулять пойдут. На улице светло, как днем, горят фонари, горят большие окна магазинов, везде народ, смех, оживленье…

А здесь…

Петя уныло оглянулся.

Холодные тучи совсем низко бежали над темневшим полем, ветер выл и свистал, все темнее становилось, и нигде кругом не было видно ни одного огонька.

Совсем стемнело. В одно слилось и небо и земля, точно в бездну упало вдруг все, и только далеко-далеко из этой бездны, как страшный глаз, светился огонек в их доме. Пете казалось, вот-вот он упадет в эту бездну, и он осторожно и высоко поднимал ноги.

Когда он вошел в детскую и свет лампы бросился ему в глаза, его охватило радостное чувство теплоты, света, жилья. Он быстро разделся и весело крикнул:

— Кто хочет сказки слушать?

— Я, я, я!

И все бросились к Пете.

Петя умел рассказывать сказки, и, когда он рассказывал, слушали его не только дети, но и Варвара и Агаша.

— Только не рассказывай страшную! — кричала Оля.

— Ну, вот? — отвечала Маня. — А не страшная разве может быть интересная?

— Конечно, — нерешительно поддержала Агаша.

В другое время вмешалась бы и Варвара, но теперь она молчала, лежа на кровати, и неизвестно было, спала она или нет.

— Ну, хорошо, — согласилась Оля, — рассказывай страшную, а когда мне будет делаться очень страшно, я буду закрывать глазки и ушки.

— Я расскажу вам про разбойников.

— О-о! — протянула Маня и сверкнула глазами.

— Ой! — подхватил Федя.

— Ой-ой-ой! — завизжала Оля, и все рассмеялись.

— Ну, слушайте…

Но в это время раздался из спальни голос матери:

— Петя!

Петя встал и пошел кматери.

— Затвори двери.

И мать заговорила тихим голосом:

— Не пугай ты их на ночь разбойниками — да еще сегодня… И без того свои разбойники, может быть, придут. Лучше учи уроки скорей и приляг пока, только не раздевайся.

Мурашки пробежали по спине Пети, и изменившимся голосом он сказал:

— Ну хорошо, я им что-нибудь такое коротенькое расскажу.

Он возвратился, сел и начал:

— Ну, так вот… Разбойники собрались раз и решили идти в Царство сказок… И пошли… А кто хочет знать, что они там наделали, пусть сам идет в это царство и узнает, а я не знаю и мне некогда, потому что надо уроки учить.

— Ну?!

— Ну, Петя!?

Но Петя быстро вскочил и, убежав в свою комнату, запер ее на крючок.

Дети колотили в дверь и кричали:

— Противный, гадкий, нехороший!

— Детки, оставьте Петю, — сегодня все пораньше ложитесь.

Маня поняла и деловито ответила:

— Хорошо, мама, хорошо, — я сейчас начну их укладывать.

Маня укладывала Федю, Олю и что-то шептала им на ухо. И оба сейчас же закрыли глазки и лежали не двигаясь, точно уже спали.

Улегшись, то же сделала и Маня.

Агаша еще посидела, вздохнула и тоже ушла было.

— Агаша, сегодня спи в детской!

Агаша ушла, возвратилась назад с мешком, бросила его к печке и легла, подложив руку под голову.

Во всем доме сразу наступила искусственная, настороженная тишина.

И страшней всех было Оле. Она. иногда не выдерживала и открывала глазки. Тогда она видела комнату, тускло освещенную лампадкой. Только риза сверкала, но туда боялась смотреть Оля, потому что ей казалось, что божья матерь на иконе с спасителем иногда шевелится. Еще страшнее было смотреть в темные окна. Казалось, что кто-то страшный там заглядывал в комнату.

И так страшно сделалось, наконец, Оле, что, закрыв глаза, она сразу и заснула от страху.

Пете тоже плохо шли уроки в голову. Все казалось ему, что кто-то где-то ходит, и он постоянно отрывался и прислушивался.

Вот скрипнула дверь; может быть, идет пьяный отец?!

Раз попробовали было запереть двери. Он выломал замок одним ударом ноги — и что только было после этого!

Наверно, когда-нибудь отец всех их убьет. И его первого. Опять точно ходит кто-то, опять скрипнула дверь — и тихо, тихо. Ах, как страшно! Как мучительно и ждать и заниматься!

Нет, лучше прилечь и уж только слушать.

Заснул и Петя.

Мать зашла в детскую, заглянула в Петину комнату. Постояла, осторожно подошла к столу, потушила лампочку и ушла к себе в спальню. Присела там пред образами с красной лампадкой, сложила руки и так и сидела замерши, впившись глазами в образа.

Буря все сильнее разыгрывалась. Точно срывал крышу ветер, что-то хлопало, и точно вздрагивал весь дом. А иногда с диким воем и свистом ветер врывался в трубу, — так резко, так резко, так неожиданно, что беременная маленькая женщина начинала креститься, и тогда глаза ее еще неотступнее смотрели в образа. Точно говорили:

«Нет, нет, вы должны мне помочь, и я не отстану от вас. Тут, тут и умру…»

А то сразу вдруг стихала буря, и наступала такая тишина, что, охваченная ужасом, она вскакивала и, заломив руки за голову, ходила по комнате, и белые губы ее шептали:

— За что же, господи?!

Простые стенные часы в столовой глухо пробили одиннадцать, двенадцать часов.

«Скоро теперь»… — мелькнуло в ее голове, и сразу похолодели ее руки. Точно ударили в набат сердце, виски, вся кровь.