Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Том 4. Педагогические работы 1936-1939
Шрифт:

После революции мы, педагоги, так широко размахнулись, что пошли прямо по линии свободного воспитания. Никакого наказания. Даже слово «наказание» было запрещено. Было запрещено даже слово «методы воздействия», потому что этим можно было прикрыть вопрос наказания.

Я в своей работе с беспризорными правонарушителями сорвался на этом методе. Об этом я прямо и правдиво рассказал в своей книге. Но я сорвался, если хотите, по-советски. Я избил мальчика, но избил его не потому, что был убежден в необходимости избить его, не потому, что я сторонник такого наказания, а потому, что я, как человек, просто сорвался.

Работать с беспризорными, в особенности с правонарушителями,

очень трудно. Но сейчас я могу держать коллектив в 800 человек, и у меня нет такого момента, когда я мог бы сорваться. Это невозможно. А тогда, в 1920 году, я совершил преступление. Я это иначе и не называю. Это было преступление, и меня можно было судить и осудить, и я не имел права заявлять какие бы то ни было претензии.

Я рассказал об этом в своей книге вовсе не для того, что другие мне подражали и совершали такое же преступление и с преступления начинали, а для того, чтобы показать, как плохо, как гибельно, как преступно я начал свою работу.

Интересно, между прочим, что я и такие, как я, — а таких очень много, в особенности много у нас, в нашем ведомстве НКВД, которое занимается исключительно перековкой взрослых и малолетних правонарушителей, — прошли одну линию. Те, которые раньше говорили, что ребенку все позволено, что ребенок — творческая личность, что он сам себя воспитывает, а потому по отношению к ребенку не может быть никаких мер воздействия, — прошли свою линию. И вот наши линии в прошлом году столкнулись. Это линия таких людей, как я, и старая, наробразовская линия. Столкнулись они тогда, когда мы, согласно постановлению ЦК партии и СНК, принимали от Наробраза некоторые колонии для правонарушителей.

Мне самому пришлось принять такую колонию, которая была целиком во власти педологов, т. е. наиболее образованных, прекрасных, с их точки зрения, педагогов, — это одна киевская колония.

За 16 лет нашей работы, стоя на позиции наказания, признавая, что наказание — не физическое, конечно, а вообще — необходимо, мы фактически пришли к такой жизни, когда наказывать, собственно, не нужно, не приходится наказывать, ибо у нас есть другие методы работы.

И вот я принял эту колонию под Киевом у целой кучи педологов в таком виде: колония имела 300 мальчиков и делилась она на 3 коллектива. Один коллектив сидел буквально за решеткой и не имел права даже и носа показывать из-за решетки. Это были наиболее трудные дети — так называемые дезорганизаторы. Второй коллектив сидел тоже взаперти, но решеток на окнах не было, а третий коллектив бродил вокруг этих двух коллективов по двору. (Смех).

К такой системе пришли на базе отрицания наказания.

Меня уверили, что посадить таких мальчишек 12–13 лет за решетку — это не наказание, а это только изолирование более трудных — дезорганизаторов — от менее трудных. Я им только сказал:

— Если бы вас посадить за решетку, как бы вы это испытывали — как изолирование или как наказание? (Смех).

Мне на это не ответили и с презрением на меня посмотрели.

Что мы сделали из этой колонии? Мы в течение одного дня разрушили все три коллектива, всех смешали вместе, уничтожили решетки, и они и сейчас живут в этой колонии. Прекрасные дети, приветливые, ласковые, трудолюбивые, дисциплинированные и красивые. И вот они живут и живут, потому что мы их не изолируем, а наказываем так, как это рекомендовано постановлением ЦК партии.

Как мы наказываем? В крайнем случае, если вам нужно оказать какое-то давление, затормозить человека, остановить его в каком-то падении, мы позволяем себе оставить его без отпуска, не выдать ему заработанные деньги, а положить их в сберкассу на его имя;

если он лентяй — поручить ему специальную работу с индивидуальной ответственностью, иногда мы лишае его какого-нибудь удовольствия, вроде кино или поездки в театр. Вот что мы понимаем под наказанием.

В коммуне им. Дзержинского — это наша опорная образцовая коммуна на Украине — за опоздание из отпуска на пять минут коммунара посадят под домашний арест на полчаса в кабинете управляющего, а за кражу не накажут совсем, потому что считают, что ты крадешь потому, что привык к этому. Поставят такого пацана на середину и скажут ему:

— Ты еще два-три раза украдешь, потому что ты привык, так пускай уж скорее эти три раза пройдут. (Смех).

Такой пацан начнет доказывать:

— Нет, никогда больше не украду.

— Брось, — говорят ему, — еще на той неделе, еще в том месяце украдешь, а потом перестанешь.

И что всего удивительнее, что это не только точно в смысле воспитательного метода, но это точно и в смысле прогноза. Он на следующей неделе сопрет у кого-нибудь пояс, через некоторое время у другого — 3 рубля, а потом ему скажут:

— Ну это уже в последний раз, правда?

— Совершенно верно, в последний раз. (Смех).

Обычно воровство после этого прекращается. Воровство — это результат опыта, и даже дети это понимают. Наказывать за это нельзя.

Опоздание же из отпуска — это большое преступление. Раз ты заслужил отпуск, раз ты представился перед коллективом таким, что тебя можно отпустить, а потом ты опоздал и не пришел точно, — значит, ты наврал, значит, ты не уважаешь коллектив, не уважаешь себя, значит, у тебя к себе нет достаточной требовательности, а ты должен ее иметь, ты должен требовать от себя точности. Поэтому, пожалуйста, посиди на диване в кабинете управляющего и подумай.

Видите, какие могут быть страшно интересные повороты в вопросе о наказании. Это повороты, взятые вместе со всеми остальными приемами, должны составить ту педагогическую технику, которая должна быть техникой советской, техникой коммунистического воспитания, и мы эту технику творим, творим открыто перед всем миром.

Вот, например, 7 апреля прошлого года был издан закон, что все несовершеннолетние, совершившие преступления, отдаются под суд и судятся по всем законам обычного нашего советского уголовного права. В Европе тогда крик подняли:

— Смотрите, — говорят, — в Советском Союзе малышей судят по уголовному закону.

Мы не испугались этого — судим и теперь. Но у нас совсем другая стихия этого суда и этого наказания.

Вот и сейчас многие дети, большей частью семейные, потому что беспризорные сейчас перестали совершать преступления, попадаются в том или ином преступлении — в краже, в хулиганстве, иногда и в маленьком грабеже, и их судит суд. Выносится приговор: 3 года или 5 лет заключения. Немедленно после суда, тут же в судебном заседании, этот мальчик освобождается из-под стражи и передается в наши совершенно открытые колонии, где запрещено иметь стены, заборы, решетки, сторожей. Приезжает он туда, и говорят ему:

— Ты осужден, но это вовсе не значит, что тебя приговорили к страданию. Нет, это значит, что тебя осудили морально, тебе сказали — ты заслуживаешь по своему проступку 3 года тюрьмы, но фактически ты живешь в свободной трудовой колонии, ты носишь очень почетное звание колониста — члена колонии, ты работаешь на производстве, как и всякий трудящийся, ты учишься в школе, как и каждый ребенок и юноша, ты пользуешься всеми правами гражданства. Проживешь здесь 3–4 года, затем мы тебя выпустим и снимем с тебя ту судимость, которую ты имеешь.

Поделиться с друзьями: