Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913

Пьют. Хорре топает ногой по каменному полу и спрашивает:

— Тебе нравится эта неподвижная штука?

— Я хотел бы, чтобы подо мною плясала палуба.

— Нони! — кричит матрос восторженно. — Нони! вот я слышу настоящее слово! Уйдем же отсюда. Я не могу так существовать, я утопаю в джине, я ничего не понимаю в твоих поступках, Нони! Ты с ума сошел. Откройся мне, мальчик. Я был твоей нянькой, я с пальца кормил тебя, Нони, когда твой отец привез тебя на борт. Помню, как горел тогда город, а мы уходили в море, и я не знал, что с тобою делать: ты визжал как поросенок в камбузе. Я даже хотел бросить тебя за борт, так ты мне надоел тогда. Ах, Нони, это все так чувствительно, что я не могу вспоминать. Я должен выпить. Выпей и ты, мальчик, но только не сразу, не сразу!

Пьют. Хаггарт тяжело и длительно шагает, как человек, запертый в темнице, но не желающий убежать.

— Тоска! — говорит он, не глядя на Хорре.

Тот с видом понимания утвердительно кивает головой.

— Тоска, понимаю. С тех пор?..

— С тех пор.

— С тех пор, как мы утопили тех? Они очень кричали.

Хаггарт. Я не слыхал их крика. Но вот это я слышал: в груди у меня оборвалось что-то, Хорре. Всегда тоска, везде тоска! Пить!

Пьет.

— Тот, который плакал — уж не боюсь ли я его, Хорре? Вот было бы хорошо! У него текли слезы и он плакал, как несчастный. Зачем он делал это? Может быть, он из такой страны, где никогда не слыхали о смерти, как ты думаешь, матросик?

Хорре. Я его не помню, Нони. Ты так много говоришь о нем, а я не помню.

Хаггарт. Он был глупец. Себе он испортил смерть, а мне испортил жизнь. Я его проклинаю, Хорре. Пусть он будет проклят. Но только это ничего не значит, Хорре — нет!

Молчание.

Хорре. Хороший джин на этом берегу. Оно наладится, Нони, пройдет полегоньку. Уж если ты проклял, так ему нет никакой задержки: пройдет в ад, как устрица.

Хаггарт качает головою:

— Нет, Хорре, нет! Тоска. Ах, матрос, зачем я остановился тут, где я слышу море? Уйти бы мне туда, в глубину земли, где совсем не знают моря, где никогда о нем не слыхали на тысячу миль, на пять тысяч миль!

— Такой земли нет.

— Есть, Хорре. Давай пить и смеяться, Хорре. Этот органист лжет. Спой ты мне, Хорре, ты поешь хорошо. В твоем хриплом голосе я слышу скрипение снастей, твой припев — как разорванный бурею парус. Пой, матросик.

Хорре мрачно качает головой.

— Нет, я не буду петь.

— Тогда я заставлю тебя молиться, как тех!

— И молиться ты меня не заставишь. Ты капитан, и ты можешь убить меня, и вот тебе твой пистолет. Он заряжен, Нони. А теперь я буду говорить правду. Капитан! От лица всего экипажа с вами говорит Хорре, боцман.

Хаггарт говорит:

— Оставь это представление, Хорре. Тут нет никакого экипажа. Мы двое. Выпей лучше.

Пьет.

— Но он тебя ждет, ты это знаешь. Капитан, вы намерены вернуться на корабль и снова принять командование?

— Нет.

— Капитан, вы не намерены ли пойти к тем береговым и жить с ними?

— Нет.

— Я не понимаю твоих поступков, Нони. Что же вы намерены делать, капитан?

Хаггарт молча пьет.

— Не сразу, Нони, не сразу. Вы намерены, капитан, торчать в этой дыре, пока придут полицейские собаки из города и потом нас повесят, даже не на рее, а просто на ихнем дурацком дереве?

— Да. Ветер крепчает. Ты слышишь, Хорре, ветер крепчает?

— А золото, которое мы зарыли тут? — показывает пальцем вниз.

— Золото? Возьми его и иди с ним куда хочешь.

Матрос говорит гневно:

— Ты плохой человек, Нони. Ты только что ступил на землю и уже у тебя мысли предателя. Вот что делает земля!

— Молчи, Хорре. Я слушаю. Это наши матросы поют, ты слышишь? Нет, это вино бьет мне в голову. Я скоро буду пьян. Дай бутылку.

— Не пойдешь ли ты к попу? Он отпустит тебе грехи.

— Молчать! — ревет Хаггарт и хватается за пистолет.

Молчание. Буря крепнет. Хаггарт возбужденно шагает, натыкаясь на стены. Отрывисто бормочет что-то. Вдруг хватает парус и яростно срывает его, впуская соленый ветер. Плошка почти гаснет и пламя в камине мечется дико — как Хаггарт.

— Зачем ты запер ветер? Теперь так, теперь хорошо — иди сюда.

— Ты был грозою морей! — говорит матрос.

— Да. Я был грозою морей.

— Ты был грозою берегов! Твое славное имя гремело, как прибой, по всем побережьям, где живут только люди. Они видели тебя во сне. Когда они думали об океане, они думали о тебе. Когда они слышали бурю, они слышали тебя, Нони!

— Я жег их города. Подо мною колышется палуба, Хорре. Подо мною колышется палуба!

Радостно смеется, безумно.

— Ты топил их корабли. Ты пустил на дно англичанина, который гнался за тобой.

— У него на десять пушек было больше, чем у меня.

— И ты зажег и потопил его. Помнишь, Нони, как смеялся тогда ветер? Ночь была черна как сегодня, а ты сделал из нее день, Нони. Нас качало огненное море.

Хаггарт стоит бледный, с закрытыми глазами. И вдруг кричит повелительно:

— Боцман!

— Есть, — вскакивает Хорре.

— Свисти всех наверх.

— Есть.

Резкий боцманской свисток острыми лучами пронизывает ночь. Все оживает и становится похоже на палубу корабля. Волны кричат человеческими голосами; и в полузабытьи, страстный и гневный, командует Хаггарт.

— На ванты! — Взять лиселя. — Носовые готовься! — Цель в снасти, я не хочу топить его сразу. Направо руля, ложись на бейдевинд. Вторые готовься… А, огонь! А, ты уже горишь! На абордаж! Готовь крючья.