Том 4. Солнце ездит на оленях

— Чепуху городишь, старик, чепуху, — отозвался начальник. — Никто не убивал твоего сына.

— Коляна взял солдат, и больше нет Коляна. Где он?

— Спросим, разузнаем. Погоняй-ка!

Фому не судили, а заставили развозить по строительному поселку воду и жить в казарме, где было тесно, душно, совсем не гулял ветер. Фома с тоской вспоминал свои дырявые жилища — вежу, куваксу.

Развозя воду, он останавливал всех подряд и расспрашивал, где его сын Колян. Иные старались припомнить, но не могли. Иные молча отмахивались, как от рехнувшегося. Особенно привязывался Фома к солдатам в одинаковых шинелях и шапках. Похожие один на другого, как комары, все они казались ему тем самым солдатом, который увез Коляна.

— Где мой парень? Ты увез. Куда девал? — требовал от них старик.

Некоторые терпеливо выслушивали его, помогали искать. Но строительство растянулось на тысячу верст, от Онежского озера до Ледовитого океана, работала многотысячная армия людей, были тут сотни контор, казарм, бараков, палаток, землянок, шалашей, и Колян затерялся подобно снежинке в лапландской пурге.

8

В больницу Колян попал в полубессознательном состоянии; как раздевали его, мыли и вновь одевали в больничное, как уложили в постель, сознавал плохо. Все происходило словно в густом тумане.

Первым, что осознал отчетливо, был голос Черной Кисточки. Она скулила, скреблась, лаяла то у двери, то под окнами. На нее шикали, кричали, ее отшвыривали ногами, били чем придется, а она не уходила и не умолкала. Тогда Колян начал вставать. Ох, какой тяжелый сделался он, что руки, что ноги, что голова — весь будто каменный. За этим делом увидели его доктор и дежурная сестра.

— Вставать нельзя! — строго сказал доктор.

А сестра снова уложила Коляна, укрыла одеялом.

— Пусти мою лайку! — зашумел он и заметался.

Доктор, большой, толстый, старый, весь в белом, похожий на сугроб снега, грузно сел на табуретку возле Коляна, взял его за руку и, поглаживая ее, стал спрашивать:

— Ты как попал на стройку?

— Солдат взял, не пускает домой, солдат велел работать.

— И что ты работаешь?

— Олешков гоняю, камень, дрова вожу.

— Сколько тебе лет?

— Пятнадцать зим.

Тифозный барак был тонкостенный, звукопроницаемый, а слух у Черной Кисточки по-собачьи тонкий; она мгновенно учуяла голос Коляна и принялась еще настойчивей рваться к нему. А Колян, в свою очередь, порывался к ней и просил доктора:

— Пусти ко мне! Я умру без нее. Пусти!

Частично словами, а больше разными движениями головы, губ, рук — наподобие немого — доктор объяснил, что пустить лайку в больницу никак нельзя. И оставить на воле такую беспокойную тоже нельзя: она тревожит, пугает больных, не дает им спать, одним словом, невыносима. Ее надо убрать куда-то. Пусть Колян скажет, кому можно отдать.

— Нет никого, — ответил Колян. — Я и лайка — все. Больше нет никого.

— Тогда мы запрем ее, посадим на цепь, — сказал доктор.

— Она умрет.

— У тебя что-то все умирают. Мы не дадим умереть, — пообещал доктор. — Будем кормить.

— Все равно умрет. Лайке нужен я, мне нужна лайка.

— Ладно, придумаем что-нибудь, — пообещал доктор и ушел. Он заказал всем своим сотрудникам искать человека, который согласился бы подержать лайку, пока ее хозяин в больнице.

С кровати, на которой лежал Колян, был виден большой кусок неба, озеро Имандра, за ней горы. Колян постоянно глядел туда, словно ничего другого не существовало на свете.

Там шла весна. Дни быстро росли. Горы сбросили зимнюю снеговую шубу. Только на самых макушках, на темечках гор, в холодной высоте, остались белые шапочки наподобие докторской. При восходах и закатах солнца, при утренних и вечерних зорях они так сияли, что казалось, будто на горах жгут костры.

Над Имандрой и днем и ночью шумели птицы: прилетали, кружились, улетали, плавали в полыньях.

С тоской и завистью Колян следил за птицами, вскакивал с постели, подбегал к окну. Уложенный насильно в постель, начинал жалобно причитать:

В тундре умерла злая пурга. Зацветают цветы. Важенки рожают телят. Рыба идет из моря в озера метать икру, Идет навстречу воде. Ей нипочем ни пороги, ни падуны, Она прыгает через них. А птицы совсем одурели от счастья, Строят гнезда, кладут яйца, поют И совсем не замечают, что крадется охотник. Мой народ выехал из поселков на тони, Ловит самую вкусную рыбу — семгу. Только я, Колян, — несчастный безнадега. Нет у меня ни радости, ни надежды. Доктор не пускает меня в тундру. Не жить мне в прохладной куваксе, Где пол из мягкого ягеля, Где вольно гуляет ветер. Доктор гонит мою лайку.

Колян заметил, что лодку, которую облюбовал для побега, вывезли на берег Имандры. Он сам пошел к доктору и сказал:

— Я поправился. Пусти меня домой!

Доктор заглянул ему в рот, послушал своей трубкой грудь, спину и отказал:

— Нельзя домой, рано.

— Тогда я умру, — сказал Колян.

— Потерпи немного, не умирай одну недельку. — Доктор взял Коляна за плечо и начал шатать туда-сюда, приговаривая при этом: — Да если такие будут умирать, кто же останется?! Ты ведь крепыш, герой.

К общей радости, наконец, отыскался человек, согласный взять Черную Кисточку. Это был сторож из казармы разнорабочих. Он пришел проведать Коляна. Выдавая халат, ему рассказали, какая у них печаль. Колян требует лайку, и она рвется к нему, измучила всех, хоть убивай ее.

— Да разве она здесь? — удивился сторож. — Я ж думал: сгибла. Как увели парня в больницу, так и не стало ее.

— Не отходя, крутится возле больницы.

— Ладно, приберу ее, — согласился сторож. И во время свидания успокоил Коляна: — Твою лайку я приголублю. Ни с голоду, ни с тоски не умрет. Буду приводить к тебе на поглядок. Лежи спокойно, поправляйся.

И тотчас после свидания подманил Черную Кисточку куском хлеба — она была голодна и вообще не чуралась сторожа, — подхватил на руки и поднял так перед окном, что парнишка и собачонка хорошо видели друг друга. Лайка от радости визжала, вертела не только хвостом, а всем задом, порывалась прыгнуть сквозь стекло. Колян рванулся встать и побежать, но санитары сделали лучше — передвинули его постель ближе к окну. Друзей разделяло только одно стекло.

По два раза в день, утром и вечером, сторож приводил лайку на свидание. Все остальное время держал на привязи. Но не говорил об этом. Получалось, что лайка живет сытно, вольно, счастливо. Зажил спокойней и Колян, быстро пошел на поправу.